* * *
В четверть второго Роуленд Макгуайр подошел к окну своего кабинета, расположенному на двенадцатом этаже, бросил взгляд на часы, а затем выглянул наружу. Отсюда была видна Темза, судоверфь Кэнари и стоянка автомобилей в редакционном дворе.
– Точно по расписанию, – проговорил он.
Макс, жевавший бутерброд с сыром и маринованным огурцом, какие он обычно заказывал на обед, находясь в своем кабинете, отложил в сторону папку, принесенную ему Макгуайром, и присоединился к другу.
Оба мужчины внимательно следили за миниатюрной женщиной, которая, выйдя из здания газеты, лавировала между автомобилями, пробираясь к новенькому "Фольксвагену-Пассату". Непокорные коротко остриженные волосы женщины были такими же черными и так же блестели под солнцем, как и лак на крыльях ее машины. На ней были черные полотняные тапочки, черные брюки, черный свитер и модная куртка – тоже черного цвета. В руках она держала атташе-кейс, плетеную сумку и большую завязанную тесемками зеленую папку. Ей было трудно тащить всю эту поклажу, и пока она добиралась до машины, несколько раз роняла то одно, то другое. В очередной раз выронив сумку, она ожесточенно пнула ее ногой, запрокинула голову к небу, и губы ее зашевелились. Даже с высоты двенадцатого этажа было понятно, что она ругается на чем свет стоит. Роуленд улыбнулся и сказал:
– Какая досада! Она переоделась. Сняла свой костюм. А он так хорош!
– Тот, который от Казарес? – ухмыльнулся Макс. – Неужели она надела его специально на встречу с тобой? В таком случае, это определенно война, Роуленд, и у тебя нет ни малейшей надежды одержать в ней победу.
– Ошибаешься. Сейчас она поехала к Женевьеве Хантер. Все идет по плану, Макс.
– Она ни о чем не подозревает?
– Нет, конечно. Говорю же тебе: я ее очаровал. Напоил кофе, расхвалил костюм. Это будет легкая победа, Макс.
– Надейся, надейся… Ты не знаешь женщин, Роуленд, и никогда их не знал.
– Поверь мне, – бросил Макгуайр, пропустив мимо ушей замечание друга. Он наблюдал за тем, как "Фольксваген" прибавил ходу и двинулся к выезду со стоянки. Затем, выбросив указатель левого поворота, машина повернула направо, едва избежав столкновения с тяжелым грузовиком, возмущенно взвизгнувшим тормозами. Макс закрыл глаза.
– Никогда не садись в машину, если за рулем – Линдсей, – сказал он товарищу. – Это мой единственный совет тебе. Можешь строить самые глупые планы, делать любые ошибки, но никогда не совершай этой. Тут игра со смертью. Особенно, если Линдсей не в духе.
– Сейчас она вполне в духе. – Роуленд отвернулся от окна. – Я же рассказал тебе. Два дня назад между нами – да, действительно – была война, а сейчас у нас detente. Переиграть такую женщину, как Линдсей, несложно, если только всерьез настроишься на это. Кроме того…
– Роуленд, надеюсь, ты с ней не флиртовал?
– Упаси меня Бог! За кого ты меня принимаешь? Я никогда не флиртую с женщинами.
– Нет, флиртуешь, Роуленд. Ты этого даже сам не замечаешь.
– Ну, в данном случае я этого не делал. Да и зачем? – Он взял один из бутербродов Макса и стал задумчиво жевать. Тот, не говоря ни слова, подавил улыбку и закурил.
В кабинете повисло молчание. Роуленд, ум которого почти никогда не прекращал работать, освежал в памяти содержимое папки, которую он принес Максу. Тот, в свою очередь, наблюдал за своим мужественным другом (Роуленд никогда не осознавал, какой эффект производит на женщин) и смаковал новые повороты в непрекращающейся трагикомедии, какой являлась вся жизнь Роуленда Макгуайра. Возможно, подумалось ему, учитывая планы Макгуайра, самое время еще раз предостеречь его.
– Послушай, Роуленд, – начал Макс. Голос его звучал несколько неуверенно. Он знал, что Макгуайр ревностно охраняет свою личную жизнь от постороннего вмешательства. Я хотел тебе сказать о Линдсей еще кое-что. Она вовсе не такая крутая, какой пытается казаться, и очень много значит для нас с Шарлоттой. Я знаю, как важна для тебя та тема, которую ты принялся раскапывать, и понимаю, насколько серьезную помощь может тебе оказать здесь Линдсей, но…
Роуленд не слушал. Он перечитывал последний отчет своего информатора, служившего в Амстердаме, в местном бюро американского Агентства по борьбе с наркотиками. Максу он этот документ уже показал. Разумеется, имени информатора Макс не знал и никогда не узнает – таков был стиль работы Роуленда.
– Конечно, конечно, – сказал он, закрывая папку и отмахиваясь от Макса, как от назойливого комара. – Не сотрясай воздух, ради Бога. Сейчас ты спросишь, каковы мои дальнейшие планы.
– Вряд ли. Ты все равно не скажешь.
– Работать, – нетерпеливым тоном проговорил Роуленд, взял с письменного стола пачку фотоснимков и стал перебирать их. – Работать – вот мои дальнейшие планы. Связать все узелки в этой истории. Линдсей здесь отводится всего лишь второстепенная роль. Если она согласится мне помочь – чудесно, если откажется – плохо. Тогда я продолжу штурмовать ее с помощью своего обаяния.
– Господи, спаси!
Роуленд положил фотографии обратно на стол.
– Эти снимки – последние работы Паскаля Ламартина?
– Да. – Макс взял фотоснимки. – Хочу напечатать одну из них завтра на первой полосе. Редактор отдела иллюстраций предлагает вот эту…
– Он не прав. Напечатай вот эту. – Роуленд указал на снимок в левой руке Макса. – Люди начинают привыкать к тому, что происходит в Боснии. Нужно дать им встряску.
– Возможно, – ответил Макс, понимая, что его друг прав, и стал пристрастно рассматривать снимок, на который указал Роуленд. Фотограф запечатлел группу рыдающих женщин, столпившихся вокруг детского трупа. В правой руке мертвый мальчик все еще сжимал "Калашников", левая была откинута в сторону. Его лицо, слава Богу, было скрыто, но лица женщин камера показала крупным планом. Вероятно, в распоряжении Ламартина было не более тридцати секунд, чтобы запечатлеть это отчаянное горе, и было ясно, что фотограф страдал вместе с женщинами. Наверное, именно этот дар выделял Паскаля из ряда других фотожурналистов, ставя классом выше любого преуспевающего его коллеги. Макс уже видел этот снимок сегодня утром, и он в течение всего дня неотступно стоял перед его внутренним взором. Наверное, подумалось ему, я и моя жена чувствовали бы то же самое, если бы умер один из наших детей.
Он поднял глаза, встретился взглядом с Роулендом, кивнул ему и отложил снимок в сторону.
– Как долго еще Ламартин будет там находиться? – спросил Роуленд, поднимаясь на ноги и принимаясь мерить комнату шагами. – Я полагал, он вернется вместе с Женевьевой Хантер.
– Изначально так и задумывалось, – пожал плечами Макс. – Наверное, вернется, когда сочтет нужным. Ламартин, как киплинговская кошка, гуляет сам по себе и сам устанавливает для себя правила.
Роуленд никак не отреагировал на это замечание. Он снова подошел к столу и уселся.
– Итак, приступим, Макс? – Он бросил взгляд на часы. – Ты хотел рассказать мне о Женевьеве Хантер…
– Разве?
– Да, сам должен помнить. Давай, Макс. До твоей следующей встречи осталось лишь десять минут. Мне нужны детали. Все детали! От "а" до "я"!
– Роуленд, но мы уже говорили об этом. Тебе известно практически все…
Лицо Роуленда стало замкнутым и сосредоточенным. Он подался вперед.
– Возможно, – сказал он. – В таком случае расскажи мне все это заново.
2
Теперь по утрам Джини гуляла. Иногда – час, иногда – два, но маршрут всегда выбирала наугад. Ей нравились эти прогулки – они заряжали энергией ее тело, очищали ум, благодаря им день пролетал быстрее. Когда она оставалась дома, то чувствовала себя обязанной попытаться хоть что-нибудь написать, однако слова, появлявшиеся на экране монитора, отказывались складываться в фразы и казались лишенными смысла. Оставаясь дома, Джини слишком остро чувствовала отсутствие Паскаля. Эта квартира стала их первым общим домом. Они вместе нашли ее, вместе обставили. Их любовь прикоснулась к каждому стоявшему здесь предмету. А прожили они здесь вместе пять месяцев.
Квартира эта находилась на верхнем этаже экстравагантного дома с башенками, сконструированного архитектором, который по тогдашним – 1868 года – меркам считался чуть ли не авангардистом. Когда-то здесь располагалась студия Розетта, тут был частым гостем Раскин, однако Джини не интересовала история этого дома. Она ее просто не чувствовала. Для нее жизнь здания с башенками началась в тот день, когда они с Паскалем впервые увидели его. Рука об руку они вошли внутрь и замерли в немом восторге. Джини только и смогла, что восхищенно вздохнуть. Столько недель бесплодных поисков, когда им предлагали похожие друг на друга перестроенные мишурные особнячки по безумным ценам, и вот они нежданно набрели на это чудо.
Тут была одна большая комната-студия с высокими, словно в церкви, потолками. Винтовая лестница из нее вела на галерею второго этажа, где располагалась спальня с полками, уставленными книгами, и огромным – во всю стену – окном, выходившим на север. Солнечные лучи, падавшие сквозь него, играли на стенах. Они пришли сюда в яркий весенний день, когда пробуждается все живое, и сквозь окно в спальню заглядывала весна. Город отсюда был невидим. Застыв у окна и затаив дыхание, Паскаль и Джини безмолвно смотрели на бледно-голубое небо, по которому наперегонки бежали облака, на ветви деревьев с пробивающимися бледно-зелеными листочками. От этого нарождающегося весеннего великолепия кружилась голова и перехватывало от волнения горло.
– Все, – наконец нарушил молчание Паскаль, – это место – наше. Оно предназначено для нас и будет нашим.
Вслед за тем они проявили максимум прагматизма, на который были способны, и рука об руку исследовали квартиру на предмет выявления возможных недостатков. Их не оказалось. Паскаль тщательно и торжественно простучал стены, проверил состояние водопровода и электропроводки, Джини с такой же торжественностью осмотрела кухню, в которую влюбилась с первого взгляда, убедилась, что дверцы стенных шкафов открываются легко и бесшумно. На первом этаже они обнаружили еще одну спальню – маленькую и невероятно уютную, романтично расположенную в одной из башенок дома. Она была словно предназначена для какой-нибудь сказочной принцессы. Тут должен был жить ребенок с живым воображением. Взглянув на Паскаля, Джини поняла, что он подумал о своей дочери, и сказала:
– Здесь могла бы жить Марианна, когда будет приезжать к тебе.
– Могла бы, – вздохнул он, – конечно, могла бы.
– Как ты думаешь, ей понравится эта комната?
– Да она в нее просто влюбится! Я знаю это наверняка. В течение некоторого времени после этого никто из них не осмеливался нарушить молчание. Вернувшись в огромную комнату на первом этаже, они встали возле высокого окна. Паскаль позвякивал ключами от дома, которые им вручил сотрудник агентства по торговле недвижимостью для осмотра квартиры. Паскаль и Джини встретились взглядами. Он почувствовал, что она собирается заговорить о том, о чем думали оба и что боялись произнести вслух. Прежде, чем Джини успела открыть рот, он поднял руку и приложил палец к се губам.
– Нет, подожди, – сказал он, – сначала я должен кое-что сделать.
Отведя от щеки Джини прядь светлых волос, он несколько мгновений смотрел ей в глаза, а затем привлек к себе, наклонился и поцеловал в губы. От долгого поцелуя у женщины закружилась голова, а мысли разбежались в разные стороны. Наверное, подумалось ей, именно этого ему и хотелось. Когда Паскаль наконец отпустил ее, она отстранилась и с улыбкой покачала головой, а затем взяла его пальцы и с расстояния вытянутой руки долгим взглядом посмотрела в глаза. Джини любовалась тем, как отсвечивает весеннее солнце в его темных волосах, как играет свет на его лице. Она любила его брови, каждую черточку лица, интонации голоса, прикосновения. Она чувствовала его так хорошо, что с первого взгляда могла бы сказать, о чем он сейчас думает. Говорить о неприятном не хотелось, но, к сожалению, это было неизбежно.
– Паскаль, – заговорила Джини, – для нас это слишком дорою.
Да, дороговато.
– Не дороговато, а непомерно дорого. Мы должны смотреть фактам в лицо.
Паскаль всегда отличался завидным упорством. Поставив перед собой цель, он пытался достичь ее всеми средствами, не признавая никаких препятствий. Вот и сейчас в ответ на реплику Джини он только передернул плечами, а затем принялся расхаживать по комнате. Джини знала, что он не терпит признавать себя побежденным, и потому следила за ним с замирающим сердцем. Она уже не раз видела его таким, как сейчас, – Паскаля, способного переспорить и убедить кого угодно и в чем угодно, сломить любое сопротивление. Паскаля, пробирающегося в дом с черного хода, если его выпроваживали с крыльца. Паскаля, который шел в зону военных действий и приносил снимки, каких не мог сделать никто другой. Но тогда он работал.
Джини заранее знала: он будет расхаживать по комнате пять минут – так оно и вышло. Потом снимет свой старый черный кожаный пиджак и засучит рукава. И тут она не ошиблась. Высокий, стройный, полный идей и энергии, искусный в обращении с камерой и в постели, он никогда не обманывал ее ожиданий.
Джини попыталась собрать мысли воедино. Она подсчитала, сколько может получить, продав свою лондонскую квартиру, сколько выручит Паскаль от продажи своей парижской фотостудии, сколько денег можно получить под залог. Но все равно, как бы ни складывала Джини эти цифры, искомой суммы не получалось. Она видела, насколько катастрофически им не хватает денег для покупки этой чудесной квартиры. Женщина издала горестный вздох. Услышав его, Паскаль, как всегда не собиравшийся сдаваться, подошел и обнял ее за талию. "Сейчас начнет надо мной подшучивать", – подумала Джини, и интуиция вновь не подвела ее.
– Моя машина, – сказал мужчина, любивший гонять на своем старом классическом "Порше", в котором души не чаял. – Я продам свою машину, а себе куплю что-нибудь попроще.
– А я продам свою, – улыбнулась Джини, ездившая на древнем "Фольксвагене"-"жучке". Паскаль, не упускавший случая, чтобы подшутить над этим ископаемым рыдваном, самым серьезным образом покачал головой:
– Нет, такой жертвы я принять от тебя не могу. Тем более, что придется доплачивать тому, кто согласится ее взять.
– Мы могли бы питаться одними овощами…
– Могли бы. – Он привлек ее поближе к себе. – Репкой, пастернаком. Они дешевые.
– Я в течение следующих десяти лет могла бы не покупать себе новых платьев.
– Отличная идея! Тем более, что мне ты все равно больше нравишься голой.
– Я могла бы найти себе новую работу. Перестану быть журналистом и стану банкиром. Или – адвокатом. Или – рекламным агентом.
– Нет, это будет слишком большой потерей для журналистики. Взгляни на меня, Джини.
Она подняла на него глаза, а его руки обвились вокруг ее талии.
– Мы с тобой хотим иметь эту квартиру?
– Да, очень.
– Значит, мы будем ее иметь, – констатировал Паскаль. Если уж ему что-то взбрело в голову, остановить его не было никакой возможности.
С того дня он опять стал таким, каким Джини любила его больше всего – очень энергичным, очень обаятельным, очень непреклонным и очень… французским. Первыми перед его бешеным натиском начали отступать владельцы квартиры, затем их агенты и, наконец, – банк. Владельцы немного сбросили цену, банки немного подняли залоговые выплаты. Вернувшись в квартиру Джини, в окне которой уже давно и сиротливо маячил картонный щит с надписью "ПРОДАЕТСЯ", Паскаль всего за одну неделю нашел на нее покупателя – денежного и покладистого. По ночам, когда к раздражению не признававшего рабочих часов Паскаля банковские служащие и агенты по торговле недвижимостью спали и потому были недосягаемы, он сидел за столом и покрывал листы бумаги столбцами цифр, пытаясь вычислить их с Джини совместные расходы. В качестве первоочередных и самых важных Паскаль выделил алименты, которые выплачивал своей бывшей жене на содержание дочери, предстоящие в будущем выплаты по закладным, оплату за отопление и переезд, а также – к вящему изумлению Джини – расходы на хлеб и вино.
– Вино? – недоуменно спросила она, заглядывая в листок через его плечо. – Это для нас – роскошь. Вычеркни.
– Для тебя, может, и роскошь, а для меня – необходимость. Ты – американка, я – француз.
– Но ты не включил сюда плату за электричество, Паскаль…
– А для чего придуманы свечи? – с улыбкой обернулся он.
– А страховка?
– Черт, придется звонить Максу.
Максу он позвонил тут же (Джини подозревала, что Паскаль с самого начала собирался это сделать) и сообщил, что роман с "Корреспондентом" ему очень нравится, но если Макс хочет, чтобы это ухаживание завершилось счастливым браком, неплохо бы увеличить приданое.
– У меня большие расходы, – поведал он главному редактору. – На вино денег еще хватает, а на электричество – уже нет. Так обидно! А ведь в тот день, когда ты приедешь к нам на ужин, чтобы посмотреть эту чудесную квартиру, нам бы хотелось приготовить для тебя что-нибудь вкусное… Правда? Нет, парковых статуй здесь нет, а что? – переспросил он в трубку, хотя прекрасно понял намек собеседника.
Последовала пауза, затем Паскаль назвал сумму оклада, который хотел бы получать. Джини побледнела. Макс согласился.
Вот таким образом это чудесное место перешло в их собственность. Паскаль навестил своего друга-антиквара, чей склад находился в самом конце Кингс-роуд, а затем – после сытного ужина и нескольких часов ожесточенного французского торга – приобрел у него кровать. Это была высокая, просторная, роскошная кровать с балдахином, принадлежавшая некогда любовнице одного из королей – по крайней мере именно так рекламировал ее продавец. Столбы балдахина были украшены резными виноградными лозами, и на них даже уцелели остатки древнего пурпурного шелка, которым он когда-то был обтянут. Приобретение этого королевского ложа Паскаль до последнего момента держал от Джини в секрете и установил его в спальне в один из весенних вечеров, когда она отсутствовала, интервьюируя какого-то занудного и самодовольного члена кабинета министров. Вернувшись домой, она была потрясена.
Влюбленные забрались в эту постель немедленно и почувствовали себя путешественниками на борту плывущего по морю корабля. Лежа на подушках, они смотрели через балюстраду второго этажа в роскошное "церковное" окно – на вершины деревьев, бегущие по небу облака, прислушивались к звукам невидимого отсюда города, раскинувшегося пятью этажами ниже. В этой же постели они пили вино, в ней же ужинали, занимались любовью, а потом уснули.
– Я доволен, – сказал Паскаль, проснувшись на следующее утро и обнимая Джини. – Я никогда еще не был так доволен.
Довольна была и Джини. Она вспомнила о всех тех годах, которые прошли с момента их первой встречи с Паскалем, и была потрясена, осознав, что это – более половины ее жизни. Джини вспомнила первые недели их знакомства, когда она узнала и полюбила его в Бейруте, вспомнила, как спустя много лет, прожитых ими друг без друга, они вновь соединились. "Больше в этой жизни мне ничего не нужно, – подумала она. – Все, что я люблю и чем дорожу, – здесь. Да, я тоже довольна".