"Как бы я хотела навеки остаться рядом с тобой, моя Псаффа, в этих легендах, но я знаю точно, что этого не произойдет. Имя мое тоже навсегда исчезнет, а тебя будут окружать какие-то совсем другие созвучия, имена, клички, которые иногда доносятся до меня невнятно, словно гул далекой грозы, еще не обрушившейся на землю. Знаю, это глупо, но я все равно ничего не могу с собой поделать - я жестоко ревную тебя даже к этим чужим именам, к никогда не увиденным лицам, даже просто к пустым звукам..."
Это была чистая правда - Сандра ревновала и сердилась, даже если кто-нибудь из женщин тоже в шутку называл ее подругу "Псаффой", усматривая в этом скрытое посягательство на свою единственную и главную драгоценность.
И, приговаривая, что особенно сильно она все же ревнует Сапфо к некоторым чересчур хорошо знакомым женщинам, а также и к мужчинам, и ко всем, всем без исключения, Сандра под конец своего признания внезапно горько и безутешно заплакала.
Нет, все же опасно себя доводить до такого состояния! Наверное, каждый такой "обрыв" способен унести у человека несколько лет и без того чересчур быстротечной жизни.
Сапфо протянула подруге киаф с медом, и та приняла его, но зачем-то высоко подняла сосуд над головой.
Было непонятно, зачем она это делает, и Сапфо догадалась лишь тогда, когда ей на обнаженные плечи, вроде как бы случайно, пролилась струйка меда.
- О, извини, - пробормотала Сандра. - Сейчас я это исправлю...
И, быстро поставив сосуд на пол, Сандра провела своим горячим, упругим языком по плечу, а потом и по груди Сапфо, стараясь добраться до соска, спрятанного под тканью хитона.
– Нет, не сейчас, - слегка отстранилась от подруги Сапфо.
– А помнишь, как хорошо ты написала: "Опять меня мучит Эрот, расслабляющий члены, - сладко-горькое и непреоборимое чудовище", - жарко проговорила Сандра, продолжая по-звериному облизывать Сапфо плечо и стараясь незаметно положить подругу на ложе. - Только ты одна в этом мире способна меня понять. О, ты знаешь, каким непреоборимым может быть чувство, настоящее чудовище...
Сапфо почувствовала, как по ее телу пробежал знакомый, сладкий озноб - да, Сандра как никто умела доставить поистине неземное наслаждение и знала тысячи самых неожиданных способов, как совершенно незаметно в любой момент разжечь страстное желание.
Но только не сегодня. Нет, только не этой ночью.
Сандра снова властно положила свою руку, а потом и лицо на грудь Сапфо, но тут же отдернулась, как будто в нее плеснули кипятком.
– Что? Что такое? Что у тебя с сердцем, Псаффа?
– Ничего.
- Нет, я же чувствую - с ним происходит что-то необычное! Такого никогда раньше не было! Оно так стучит, как будто вот-вот вылетит из груди. Твое сердце сегодня - как настоящий ястреб, который к тому же собрался меня заклевать...
Сапфо неожиданно вспомнила слова Филистины: сейчас, когда в широких от удивления глазах Сандры отражалась луна, было похоже, что у нее в зрачках действительно загорелись два неистовых, желтых факела, и от их пронзительного свечения сразу же становилось как-то особенно не по себе.
– Боги, опять начинаются твои фантазии...
– Нет, расскажи мне все, теперь я должна узнать все по порядку: как ты провела без меня сегодняшний день, с самой первой минуты, о чем и с кем разговаривала, кого встречала или хотя бы только вспоминала или видела во сне - я хочу услышать абсолютно все, и тогда я, может быть, пойму, что с тобой происходит, - нахмурилась Сандра. - Только не пропускай ничего, это может быть очень, очень важно...
Но Сапфо в ответ лишь упрямо качнула головой.
– Но я прошу тебя, давай сделаем так: ты не будешь обращать внимания, что я смотрю на тебя, и начнешь говорить, обращаясь к тому собеседнику, о котором я пока совсем ничего не знаю, - с необычной горячностью продолжала Сандра. - Нет, ты можешь вслух беседовать сразу же со многими, и даже по очереди подражать их манере разговора, а я буду словно хор из многих, далеких голосов, который будет тебе подсказывать, как дальше тебе нужно себя вести, и тогда в какой-то момент я сумею понять и предупредить, с кем из них тебе, моя Псаффа, лучше никогда в жизни больше не встречаться...
– Нет уж, я раньше никогда не слышала подобных песен... - пробормотала Сапфо, немало озадаченная странным предложением подруги.
– Это не важно! Когда-нибудь наступит время, когда люди поймут, что такие песни очень даже помогают разобраться в самом себе и со стороны увидеть то, что происходит в человеческой судьбе. Я знаю, знаю - тогда тысячи, многие тысячи людей будут нарочно собираться вместе и рассаживаться вокруг двух или трех человек, стараясь как следует расслышать, о чем они будут говорить между собой, - продолжала вдохновенно сочинять Сандра.
- Так много женщин - и вместе? - невольно поразилась Сапфо, которая при всем воображении не могла представить многоглазой толпы из женщин, потому что привыкла жить в окружении избранных и только самых дорогих лиц.
- Но... почему-то мне привиделось, что зрителями будут одни только мужчины. Женщины ведь и так гораздо лучше знают свое сердце, - несколько смутилась Сандра. - А мужчины будут не жалеть отдавать за возможность разобраться в себе даже деньги.
– О, нет, только не это! Неужели ты хочешь, чтобы за нами подглядывали тысячи жадных мужских глаз? - содрогнулась Сапфо. - Я думаю, великие боги не допустят такого позора.
– Но ведь сейчас мы с тобой совсем одни, Псаффа...
Нет, определенно бывали моменты, когда Сандра становилась просто несносной - она была готова с головой, поистине с мужским нетерпением залезть в чужую душу, и это всегда не слишком-то приятно.
И какие все же забавные глупости Сандра снова навыдумывала нынешней ночью!
Разве можно птицу заставить петь, поставив клетку посередине переполненного зала?
Или насильно принудить поэта выкладывать все, что у него скопилось на сердце, до тех пор, пока его рука сама не потянулась к лире?
– Нет, Сандра, такие странные песни - точно не для меня. Я слишком хочу спать, - сказала Сапфо, вставая с ложа, которому сегодня не суждено было сделаться разгоряченным. - Мы обо всем поговорим с тобой после.
– Как? Неужели ты так и уйдешь? - воскликнула Сандра, хватая подругу за руки. - Но, Псаффа, нет! Ложись, я убаюкаю тебя сейчас на своих коленях, и ты увидишь самые приятные сны, какие только может людям надуть в ушко вездесущий Гипнос...
Но почему-то в который раз, даже после этих простых, заботливых слов подруги, Сапфо снова сделалось не по себе.
Ведь бог сна - крылатый юноша Гипнос, чтобы ему не было слишком скучно, часто любит летать вместе со своим братишкой-близнецом Танатосом - богом смерти.
- Я слишком сегодня устала, - проговорила Сапфо, отворачиваясь, чтобы не видеть несчастного выражения лица Сандры, и быстро выходя из комнаты, наполненной лунным светом и тревожными, совершенно непонятными песнопениями цикад.
Уж месяц зашел. Плеяды
Зашли... И настала полночь.
И час миновал урочный...
Одной мне уснуть на ложе! -
вспомнила Сапфо строчку из своего давнего стихотворения. Бедный, вечный старичок Тифон, стрекочущий и прыгающий где-то среди полуночной травы на четырех тонких лапках, - ну почему ты именно сегодня надрываешься изо всех сил?
Глава вторая
АЛКЕЙ И ЭПИФОКЛ
Утром Сапфо немного дольше обычного занималась своей прической.
Ей неожиданно захотелось сотворить на голове что-нибудь такое, чтобы ее от природы красивые, темные, густые волосы сразу же привлекли к себе внимание любого, с кем ей сегодня доведется встречаться.
Сапфо придумала собрать их на затылке в пучок, но оставить два черных, блестящих локона, которые спускались бы из-за ушей у лица, подчеркивая белизну щек и шеи.
Локоны были хорошо завиты, но даже завитые доходили почти что до пояса и напоминали необычное, дорогое украшение.
Сапфо еще раз посмотрела на себя в зеркало - она знала, что красива от природы, но относилась к своей внешности совершенно спокойно.
К тому же про якобы "неземную красоту" поэтессы не уставали повторять подруги, и ей можно было вовсе об этом не думать.
Да, боги подарили Сапфо при рождении многое, о чем только может мечтать всякая женщина: стройную фигуру, нежную белизну кожи, которую летом не портил загар, выразительные карие глаза.
Но если можно было бы каждую черту лица Сапфо рассмотреть отдельно и совершенно спокойным, бесстрастным взглядом, то в них не нашлось бы ничего слишком уж необычного и удивительного: да, небольшой, правильной формы нос, карие глаза, четко очерченные губы, высокая шея...
Пожалуй, изнеженная, трепетная красота той же златокудрой, голубоглазой Филистины, казалось, гораздо сильнее была способна поразить чье-либо воображение.
Но все же всякий, кто был знаком с Сапфо и беседовал с ней хотя бы один раз, потом непременно утверждал, что никогда до этого не встречал женщину более привлекательной и прекрасной наружности.
А некоторые, и особенно - Сандра, даже говорили, что красота Сапфо вовсе не обычного свойства, а отмечена знаками всевышних богов.
Как бы то ни было, но почему-то внешность Сапфо запоминалась надолго буквально с первого взгляда, она казалась сильной и притягательной, как магнит.
Мало того, у людей, соприкоснувшихся с Сапфо, нередко складывалось устойчивое впечатление, что именно эта молчаливая, и меру веселая, но безмерно загадочная женщина знает секрет абсолютного счастья и покоя, который при настойчивом желании может постичь любой.
А точнее, тот кто будет иметь счастливую возможность постоянно находиться рядом с Сапфо: слушать ее смех, видеть, как она танцует, вышивает, поет, или даже просто ест и спит.
Не говоря уже об избранных, кого Сапфо одаривала своей любовью.
Наверное, именно поэтому в школе Сапфо постоянно появлялись новые ученицы самых разных возрастов, уверенные, что, чем дольше им посчастливится побыть рядом с этой неподражаемой, талантливой и абсолютно счастливой, с их точки зрения, женщиной, тем больше и у них самих появится шансов когда-нибудь тоже достичь совершенства и настоящей женской мудрости.
Однако подобное ощущение полной внутренней гармонии было совершенно обманчивым: в душе у Сапфо, как и у любого другого человека, постоянно кипели самые разные страсти – она умела раздражаться, печалиться, возмущаться - но с годами научилась это хорошо скрывать от окружающих.
Точнее, наоборот: Сапфо научилась все свои эмоции честно, без остатка выплескивать в стихотворения и песни, которые потому-то и получались буквально заряженными искрометными, живыми чувствами и поражали слушателей - как мужчин, так и женщин - тем, что совпадали с их самыми, казалось бы, затаенными мыслями и переживаниями.
Но сама Сапфо, как женщина и человек, при этом словно оставалась немного в тени и со своей знаменитой, тихой улыбкой наблюдала за тем восхищением, которое вызывало у окружающих ее неукротимое творчество.
Впрочем, некоторые мужчины были абсолютно уверены, что Сапфо черпает свою мудрость и глубокомысленные суждения (ими не так уж часто отличались женщины и даже самые образованные гетеры) из какого-то особого, тайного учения философской школы, доступного пока только посвященным.
И вся загадка лишь в том, что никто про эту самую школу и, главное, таинственного наставника Сапфо - разумеется, мужского пола! - просто ничего не знает.
Поэтому при встречах с Сапфо многие мужчины старались поскорее завести разговор о разбросанных по материку и греческим островам всевозможных ученых студиях, знаменитых мудрецах древности, начинали цитировать расхожие афоризмы, рассуждать об истине, о свойствах материи, категориях счастья и обо всем, что могло бы заставить поэтессу проговориться о своем секрете.
Сапфо с удовольствием включалась в такие ученые беседы, но у всякого, кто пытался выведать и понять ее философские воззрения, неизменно оставалось чувство, что эта непостижимая женщина все равно скрывает от окружающих какую-то главную тайну, хотя, казалось бы, и говорит совершенно открыто обо всех своих взглядах, симпатиях и антипатиях.
Наверное, у Сапфо действительно была такая тайна - ее творчество, - которую невозможно было до конца ни объяснить словами, ни тем более изложить по пунктам на восковой табличке.
Она ведь и сама до конца пока не знала, что это такое: мучительный, счастливый недуг, награда или кара?
Как назвать посланный ей великими богами поэтический дар?
Сапфо еще раз поправила необычную прическу, придала форму локонам и под конец украсила тяжелый пук волос на затылке небольшим букетом свежих фиалок.
Нынешним летом, причем совершенно для себя незаметно, Сапфо ввела в школе для девушек настоящую моду на украшения в виде живых цветов.
Почему-то теперь уже мало кто из постоянных слушательниц школы Сапфо стремились украшать себя золотыми заколками для волос, подвесками из драгоценных камней, бронзы или слоновой кости, как это было принято у столичных красавиц: в загородном доме, где на самые жаркие летние месяцы располагалась "женская колония Сапфо", с недавнего времени все почему-то взялись наперебой украшать свою одежду и волосы живыми цветами.
А Филистина однажды и вовсе сотворила такую заколку для своих волос цвета спелой пшеницы из простого дубового листа и нескольких желудей, что от ее прелестной головки невозможно было оторвать восхищенных взглядов.
Одна только Дидамия не поддавалась, как она говорила, на "цветочные глупости" - эта женщина любила во всем определенность, твердость и потому по-прежнему предпочитала надевать на себя только те украшения, которые имели несомненную материальную ценность - в основном из благородных металлов.
Кое-кто даже усматривал в своеобразной моде, появившейся в школе Сапфо, особый тонкий намек на демократические веяния и политические события, происходившие как на Лесбосе, так и на других островах, а также на материке, особенно - в Афинах.
Везде шла борьба с тиранией, устанавливались новые законы, все привычные основы в который раз переворачивались вверх дном.
Мол, и в школу Сапфо долетел наконец-то легкий ветерок перемен - только он пока что коснулся не умов, а исключительно волос и разноцветных одежд легкомысленных красавиц.
Сапфо, как всегда, с подобными глупостями не спорила, а только смеялась. Да и то, разумеется, про себя.
Не будет же она каждому рассказывать, что демократические настроения и пылкое отрицание чрезмерной роскоши, которую декларировали некоторые заезжие гости, в данном конкретном случае совершенно ни при чем?
Нет, роскошные наряды, драгоценности, искусные украшения всегда были и будут на редкость приятны для любой женщины, какая бы форма власти ни устанавливалась в стране!
Просто каждый цветок и даже дерево каким-то тайным образом соответствуют тому или иному настроению, которое женщина, с присущей ей внутренней чуткостью, иногда ощущает в себе уже с самого раннего утра: поэтому в один из дней ей нужна победная, алая роза, а порой рука словно сама тянется к тихой маргаритке или к чувственной лилии.
Но вот сегодня почему-то Сапфо выбрала именно фиалку.
Правда, комнатную - наступала осень, и многие любимые цветы уже нельзя было найти в саду.
Сапфо брызнула на волосы из маленького расписного флакона несколько капель ароматной фиалковой воды, желая немного усилить цветочный запах своего букета, когда в дверь заглянула служанка.
- К нам снова приехал Алкей, моя божественная, - сказала она, с интересом разглядывая новый облик Сапфо. - И с ним в повозке сидит еще один незнакомец с грязной, седой бородой и палкой. Правда, старикашка все еще спит - ведь он чуть живой! А раз держит в руках палку - то наверняка к тому же еще и хромой. И зачем только люди на старости лет зря трясут по дорогам свои ветхие кости?
Самая старая в доме, любимая служанка Сапфо - Диодора любила временами от души поворчать и пользовалась тем, что Сапфо ей это позволяла.
- Скажи Алкею - он может ко мне зайти, - сказала Сапфо, бросая прощальный взгляд в зеркало из светлого металла и убирая его до завтрашнего утра.
Некоторые женщины, например та же Филистина, имели привычку по нескольку раз в день, в зависимости от настроения, менять прическу и переодеваться.
Но Сапфо отдавала дань своей внешности только по утрам, а потом могла и вовсе забывать о том, как и почему она именно так сегодня выглядит - за день происходило столько интересного и нового!
- О, Сапфо! - молитвенно сложил руки на груди появившийся вскоре в дверях Алкей. - О, Сапфо, неужели я снова, благодаря Аполлону и всем небесным богам, вижу тебя сейчас перед собой? Я сегодня могу окончательно ослепнуть от твоей красоты! И тогда, возможно, наконец-то прославлюсь так же, как великий Гомер!
Поэт Алкей имел давнюю привычку несколько преувеличенно, наигранно выражать свои чувства и настроения, так что постоянно казалось, что в душе он сам же немного подсмеивался над собственными словами.
Поэтому всякий раз, даже когда Алкей говорил совершенно серьезно, до конца верить ему все равно было достаточно сложно.
– О, Сапфо! У меня нет слов, чтобы выразить чувства, охватывающие меня всякий раз, когда я вижу тебя!
– А ты найди - ведь ты же поэт, - привычно поддразнила его Сапфо.
– Нежная, как фиалка, Сапфо, - улыбнулся Алкей. - Если я расскажу тебе обо всех мыслях и желаниях, которые рождаются во мне и, наверное, во многих других мужчинах при виде тебя, ты могла бы немного... Как бы это сказать получше: немного завять от такого сильного, жаркого порыва. Поэтому я лучше пока скромно опущу глаза.
– Если бы ты хотел сказать что-то красивое и хорошее, то стыд не заставил бы тебя опустить глаза, - ответила Сапфо. - Но лучше скажи: какими ветрами тебя так рано занесло в наши края? Ведь ты, кажется, собирался в следующий раз посетить нас на свой день рождения.
- Одно другому не мешает. Душой я всегда живу здесь, - заявил Алкей, прямо глядя Сапфо в глаза и продолжая сохранять на своем лице легкое подобие улыбки. - Душой я живу возле тебя, Сапфо, что бы ты по этому поводу ни говорила. Но также я не оставляю надежды, что когда-нибудь смогу жить рядом с тобой и телом, если на это будет воля Аполлона.
- Ты настолько уверен, что являешься его любимчиком? - спросила Сапфо.
– Уверен! Аполлон охраняет меня, и я нередко слышу, как у меня за спиной внезапно раздаются звуки его божественной лиры. О, если бы и у меня был такой же инструмент, я бы мог с ним даже посостязаться...
Сапфо невольно про себя удивилась - насколько же у всех поэтов похожи самые сокровенные, честолюбивые помыслы!
Почему-то им вовсе не достаточно состязаться друг с другом и даже получать в награду похвалы и победные венки, а хочется сделаться искуснее богов и при этом заставить олимпийцев признаться в поражении.
Сапфо, как в зеркале, увидела сейчас в Алкее свою собственную гордость и - устыдилась.
- Наверное, ты помнишь, что Марсий - а он был даже не человеком, как ты и я, а фригийским сатиром, уже когда-то вызывал Аполлона на состязание. Надеюсь, ты помнишь также и то, что Аполлон не стал потом с побежденным церемониться, а содрал с заносчивого флейтиста кожу, - спокойно сказала Сапфо, мысленно обращаясь прежде всего к себе самой.