Наконец, один из подъездов открылся, оттуда выпорхнула парочка. Я стоял рядом и воспользовался этим. В подъезде было не так холодно, как на улице, а главное, не бил в лицо жгучий ветер. Пристроившись в закутке неподалёку от батареи, я почувствовал, что зверски устал за день, и не хотел уже никуда двигаться. На мне были тёплые сапоги Андрюхи и не менее тёплая куртка стоимостью более двух тысяч долларов. Вещи друга и память о нём согревали меня, и скоро я заснул.
Утром вышел из подъезда и пошёл искать магазин или столовую, где можно было бы позавтракать. Набрёл на киоск с кофе и булочками. Мне этого было достаточно. Горячий кофе приободрил меня, и я, шагая по улице, стал соображать, как мне отсюда попасть в больницу к Паше. Всё-таки меня не покидало беспокойство о ней. Судя по приёму, оказанному мне Олегом, он вряд ли собирался навестить Пашу. Я должен, по крайней мере, сообщить ей об этом.
Шагая по улице, я вдруг увидел вывеску, оповещавшую, что здесь, в этом здании, находится студия, пекущая сериалы. Картинками с кадрами были залеплены два окна. Ну, вот она, удача! Сама в руки идёт! Я вошёл. На меня выжидающе смотрел человек средних лет.
- Я относительно работы… - несмело начал я.
- Артист? - оглядев меня, спросил мужчина.
- Нет.
- Каскадёр?
- Нет… Просто… может, в эпизоде…
- В эпизодах у нас народные артисты снимаются.
- Ну, в массовке…
- Москвич?
- Нет.
- Ну, хоть регистрация-то есть?
- Нет. Я только приехал.
- Так чего пришёл? Мы чужих не берём. У нас своих таких без счёта.
Я вышел, не испытав особого сожаления. Что ж, не всем ни с того, ни с сего падает на голову голливудское счастье. Во всяком случае, я понял, что не так просто войти в мир кинематографа, а тем более сделать на этом поприще карьеру. Чужому!
Пока добирался до больницы двумя автобусами, троллейбусом и на двух линиях метро, окончательно понял: мы со столицей никогда не сроднимся. Москва с её несуразно раздутыми масштабами, огромными людскими и автомобильными потоками, бесконечной сутолокой утомила меня. Мне хотелось домой. И я рассчитывал захватить с собой Пашу, которая попала здесь в тяжёлую ситуацию. Я почти не сомневался, что она, брошенная Олегом, одинокая, больная, несчастная, ухватится за меня, как за спасительную опору, хотя бы для того, чтобы выбраться из неприветливой Москвы, где все другие, кто "понаехал", - чужие. Мне тоже здесь делать нечего. Меня даже дворником не возьмут, потому что конкуренты-таджики старательнее и сговорчивее. И у Паши, видать, жизнь в столице не ладится, раз она оказалась в больнице.
Полный решимости, я снова купил апельсины (Паша их любит), сдал в раздевалке куртку, надел на сапоги полиэтиленовые бахилы, накинул белый халат и поднялся на четвёртый этаж. К палате подходил в самом радужном настроении, с предвкушением успеха своей спасательной миссии. Может, я по природе спасатель? Дважды спас друга, да и Паше не раз помогал выйти из очень затруднительного положения. А сейчас, как бы она ни сомневалась, как бы ни возражала, Пашу надо обязательно вывезти из Москвы, пока столица окончательно её не сломила. Пусть едет не ко мне, если не хочет, пусть едет домой.
Войдя в палату, я увидел лицо Паши, на котором светилась лёгкая улыбка. Я отнёс это на свой счёт, и мне было приятно, что она встречает меня с радостью.
- Ну вот, я же говорил, что всё будет хорошо, - начал я бодренько.
Но Паша, увидев меня, вдруг нахмурилась и, с беспокойством поглядывая на дверь, спросила:
- А разве ты не уехал?
- Как видишь! Я пришёл к тебе с предложением, от которого ты не сможешь отказаться, - проговорил я шутливо.
- Какое ещё предложение? - недовольно спросила Паша.
- Ну как какое? Хочу помочь…
- Чего ты всё лезешь не в своё дело? Зачем ты приехал? - вдруг почти закричала Паша, устремив беспокойный взгляд на дверь.
Я оглянулся: в палату входила разъярённая горилла, именуемая Олегом.
- Но тебе же было пло…
Я умолк, потому что Олег подошёл к Паше с другой стороны кровати, и она тут же схватила его руку, чтобы убедительнее показать, как рада ему и как недовольна моим присутствием.
- Парень, что тебе неясно? - Олег устремил на меня взгляд, полный унизительного благодушия, такой, каким смотрят на надоедливую козявку, которую запросто можно раздавить, а не давят лишь из чувства брезгливости. - Давай уматывай отсюда, а то помогу, как вчера.
Паша молчала и сосредоточенно смотрела на меня, будто подгоняя к двери. Я всё понял и вышел, даже не попрощавшись. Чёрная змея точила моё сердце, и от этого боль расползалась почти по всей груди. Я долго шёл по улице, не понимая, куда именно. Наконец, увидел вход в метро. Остановился, подумав, что мне надо зачем-то на Казанский вокзал. И вспомнил: оттуда ходят автобусы в наш город. Домой! Прочь из столицы, которая безжалостно выбрасывает на улицу наивных простачков вроде меня, не заботясь об их дальнейшем существовании.
Глава 10
Я успел на рейс. Двадцать часов пути меня не тяготили. Наоборот, будет возможность отоспаться в тепле. Но меня всё ещё мучили душевные терзания, и уснуть никак не удавалось. Я пытался понять, чего же на самом деле хотела Паша, когда звонила мне. Может быть, она хотела продемонстрировать Олегу, что есть человек, готовый лететь за ней на край света? Так сказать, наглядный пример того, что он, Олег, может потерять её. Ничего другого мне на ум не приходило.
Почему-то вдруг вспомнилось слово, которым Андрюха определил когда-то мое положение в отношениях с Пашей: зависимый! А вслед за этим всплыло в памяти и предостережение черноморской провидицы, подарившей мне сувенир: "Не давай его в руки женщинам!" Я и не давал. Никто, кроме Паши, к нему не прикасался. Что же она сделала тогда, когда сжимала шарик в руке и, закрыв глаза, о чём-то думала? Я не верил в мистику, я не верил в "заговоры", но тут невольно пришлось задуматься - уж слишком очевидное совпадение: я действительно оказался "заговорённым", а вернее, приговорённым к какой-то странной, поистине мистической любви, от которой не мог никак избавиться. И уж если разобраться, то заслуживает ли Паша такой безграничной преданности? Так в чём же дело? Или и впрямь действуют какие-то мистические силы? И где мне искать спасения?
Пожилой мужчина в соседнем кресле уже давно посматривал на меня с интересом, желая завязать дорожный разговор. Говорить мне не хотелось, но было бы невежливо не отвечать на его вопросы. И он задал первый вопрос:
- Студент, наверное? Домой на каникулы?
- Лучше сказать "вечный студент", - невесело пошутил я.
- Что так? Не ладится учёба?
- Жизнь не ладится.
- Да-а-а, время сейчас такое, - посягая на философские размышления, сказал сосед. - У меня вот тоже внучка всё на жизнь жалуется. Скучно ей, видите ли, сидеть от звонка до звонка в нотариальной конторе и бумажки оформлять, да ещё за маленькую зарплату.
- А разве не скучно? - поддержал я неведомую внучку.
- Так зачем же шла в юридический институт? Скучно везде, если тебе твоё дело не нравится. А когда нравится, то и не замечаешь, что рабочий день уже кончился. Я вот всю жизнь бухгалтером проработал…
- Ну и скучища, наверное, - прервал я его.
- Не скажите. Я на большом производстве работал. Там такие огромные суммы, а ты должен всё до копейки учесть. Иной раз ищешь эту копейку, как сыщик, разные способы пробуешь. Найдёшь и так же рад, как если бы преступника схватил за руку. В числах какая-то сила есть, магическая, что ли. Она меня с детства притягивала.
- Вам повезло, - вздохнул я, а сам подумал: "Ну вот, и тут магия".
- А вы что же, ещё не определились?
Я невольно вспомнил тётю Веру!
- Выбрал поначалу совсем не то, поменял - и снова не то…
- А вот какие любопытные вещи бывают, - стал рассказывать сосед. - Недавно по телевизору показывали. Один англичанин, из состоятельных, с женой развёлся и махнул в Сибирь, посмотреть, что это за край такой. И так ему понравилось, что он на хуторе, где всего-то пятнадцать человек живёт, остался! Влюбился, женился, сейчас уже трое детей. Он скотину разводит, сам дрова для печки рубит. Стоит румяный такой от мороза, улыбается. Доволен!
- Видел я этого Майкла. Он себе такую жизнь выбрал потому, что влюбился. Ради любви чего только не сделаешь!
Я при этом подумал о Паше и о моих безрассудствах во имя своей болезненной любви к ней, погубившей мою учёбу, возможную карьеру и вообще жизнь.
- Семья - это святое, - подхватил бухгалтер. - Даже звери… охотятся, чтобы деток накормить. Птички сколько раз в день за червячками слетают, чтобы птенчикам своим корм принести! Так уж мир устроен: живёшь - трудись. И благодари родителей, что произвели тебя на свет, и ты каждый день видишь, как солнце всходит, поля видишь, леса, красоту эту, которая вокруг тебя.
Дальше я не слышал, уснул. Когда проснулся, соседа уже не было, вышел где-то по пути. А я подумал, что, возможно, нашёл своё дело, которым, пожалуй, смогу заниматься, чтобы прокормить себя, а потом и своих "птенчиков". Мне нравилось сидеть за компьютером в той фирме, куда я устроился в последний раз.
Но Паша! Паша и здесь мне всё сломала. Я так поспешно кинулся её спасать, что не предупредил руководство об отъезде. Когда же я не вышел на работу, с фирмы позвонили, узнать, не заболел ли. Стас, вечно занятый компьютерными боями, бухнул сходу правду: уехал в Москву на неопределённое время. Когда я явился на работу, за компьютером сидела незнакомая девица, а мне объявили, что я уволен за пятидневный прогул.
- Какая безответственность! - с горечью говорила мама. - Найти приличную работу и поступить так неразумно. Но это, конечно, в твоём духе. Ты никогда не думаешь о последствиях и ничего не доводишь до конца. Что получилось с учёбой, известно. И всё из-за твоей лени и нежелания заглянуть хоть на шаг вперёд. И певца из тебя не вышло, и киноартиста. Всё по тем же причинам. Ты отступаешь перед первым же препятствием. Даже в любви! Тебе не хватило силы воли, чтобы удержаться от порочных соблазнов… А ведь тогда бы Паша не ушла! Да и Стас не лучше. Мне больно сознавать, что мои сыновья - неудачники. Может, в этом моя вина? Слишком жалела вас, "сироток". И вот что получилось…
Мама впервые заговорила об этом, а мне нечего было сказать в ответ. Но я понимал, что пора приниматься за дело. Снова начались поиски подходящей работы. Безнадёжные поиски. И я уже с трудом заставлял себя открывать двери очередного офиса, потому что заранее знал ответ: не нужен.
Знакомая ситуация. Где-то я уже слышал… Или читал? Ну, конечно: Драйзер, "Сестра Керри"! Герствуд, управляющий в процветающей фирме, привыкший жить на широкую ногу, из-за любви к Керри пошёл на должностное преступление и потерял всё: работу, прекрасный дом, друзей, а в конце концов и любимую женщину. Потом он уже не мог заработать хотя бы себе на пропитание - чувство собственного достоинства не позволяло ему заниматься "грязной работой", а на что-то лучшее рассчитывать не мог.
Ох, уж это чувство собственного достоинства! Как же оно мешало мне! Я знал, что способен на большее, чем рыть канавы или таскать ящики, а то, что называют общим развитием, у меня намного выше, чем у некоторых обладателей "корочек". Но это никого не интересовало. Изменить судьбу мне, как и Герствуду, не хватало силы воли. В этом отношении неудачники двадцать первого века ничем не отличаются от неудачников девятнадцатого столетия. Я уже позже понял, что достоинство человека не зависит от профессии и даже от отсутствия таковой. Оно зависит от внутреннего содержания личности. А я, кажется, деградирую, теряю над собой контроль, предаваясь безделью и пьянству. Какое уж тут достоинство?!
Сознавая это, я, тем не менее, зачастил к Митяю, который мог предложить мне лишь привычное утешение в виде стакана водки и своей жизненной позиции:
- Я на постоянную работу никогда не пойду. Это же кабала! Кто бы ты ни был - врач, учитель, слесарь, дворник, чиновник, - должен отбыть своё "от и до". А это же самое трудное - ходить каждый день на службу и каждый день делать одно и то же! Со скуки помрёшь. А я свободен! Мне никто не указ. Нужны мне деньги - пошёл и погрузил чего-нибудь. Или забор кому поставил, стенку заштукатурил, дверь покрасил, в сарае или во дворе что-то разгрёб… Такой работы везде полно. И главное, рассчитываются сразу, наличными.
Мне это было не по нутру, но я иногда помогал ему, чтобы хоть что-то заработать. С каждым днём всё сильнее чувствовал, что при одном только виде бутылки у меня возникает тягостное томление: хочется выпить. "Зависимый!" - опять вспомнилось слово, сказанное другом. Я стал зависимым не только от несчастной любви, но и от алкоголя. Мне было уже всё равно, где и с кем пить. Кто угощал, с теми и пил.
Дома, естественно, начались ссоры с мамой и братом. Он тоже был не дурак выпить, но всё же держался в рамках. А я скатывался всё ниже и ниже. Иногда понимал: надо остановиться! Вот приказать себе больше ни капли в рот не брать! Не получалось, тяга к спиртному оказывалась сильнее. Разговоры домашних о лечении я отвергал, а силой, за ручку, не поведёшь - это же не в детский сад!
И вот однажды, проснувшись после очередного перепоя, слышу звонок домашнего телефона. Кое-как добираюсь, снимаю трубку.
- Привет, - слышу знакомый голос и замираю, будто сразу трезвею, но молчу.
Что ей опять от меня надо?! Она не просто сгубила мою жизнь, она уничтожила меня как личность! Это из-за неё я стал таким!
- Ты меня слышишь? - раздаётся в трубке.
Наверное, ей опять плохо, а её горилла Олег не уделяет столько внимания, сколько ей хочется. Но я причём?! Наконец-то я смог задать себе этот вопрос: я причём?! Ответа на это не было, и я молча положил трубку. На повторные звонки не отвечал: пусть думает, что хочет - не дозвонилась или оборвалась связь… Но не так-то легко перечеркнуть то, чем жил столько лет! Душа взъерошилась, будто внутри меня разыгралась страшная буря. Нет, пронёсся смерч!
Глава 11
Одевался я, как в лихорадке, разыскивая вещи, мимо которых проходил по нескольку раз, не замечая их. Забирая с секретера часы, я зачем-то взял мобильник брата, который крепко спал после "боя" по скайпу со своим кентом. На видном месте стоял мой шарик - наверное, Стас вытащил его из-за керамической вазы. Я глянул на "море" - оно штормило! Тёмная масса вздымалась крутыми волнами. Я передвинул шар, но "море" продолжало штормить. Нервы не выдержали. "Ну, ты тут ещё!" - ругнулся я и с силой смахнул сувенир на пол. Раздался громкий неприятный звук. Я поднял шарик и увидел, что он треснул. Неровная трещина пересекала его сверху вниз. А может, это моя жизнь дала такую ужасающую трещину? И почему я должен верить какому-то шарику? Как он мне надоел со своими предсказаниями! Я схватил треснувший сувенир и швырнул его в мусорное ведро. Вечером мама выбросит его вместе со всем остальным содержимым в мусоропровод! А душа у меня так ныла, что я поспешил из дома.
Где же мне искать утешения, как не у Митяя? Я направился к нему и застал его в компании с доморощенным поэтом Михаилом за бутылкой водки. Они употребили уже половину содержимого и предавались философским рассуждениям о нашей непонятной жизни.
- Садись, - пригласил Митяй, наливая мне полстакана водки. - По глазам вижу: нужен глоток свободы. А свобода наступает тогда, когда ты способен отстраниться от окружающей действительности. И для этого нет лучшего средства, чем водочка.
С полстакана водки я, конечно, не мог отключиться настолько, чтобы забыть о своей несносной жизни, но выпил одним махом, скорее, уже по привычке. Беседа моих собутыльников, видимо, была в самом разгаре и очень занимала обоих.
- Я поэтому и пошёл в истопники, - сообщил доверительно Михаил, - что в своё дежурство я там сам себе хозяин. Смотри только за давлением воды и газа по приборам и занимайся, чем хочешь. Есть возможность для творчества.
- По примеру Виктора Цоя, - усмехнулся я. - Я его песни в три года пел. Слов не понимал, но они завораживали меня. "Планета по имени Солнце" - красиво. Но вот чего не пойму. Наши предки, выросшие в Советском Союзе, сейчас ностальгируют по тому времени и уверяют, что тогда-то и была настоящая свобода личности, настоящая демократия, а теперь простой человек никому не нужен. Так почему же Виктор Цой именно тогда прятался в котельной со своими песнями, со своим мнением? Может, время тут вовсе ни при чём? И ты, Миша, пошёл в котельную потому, что тебе так удобно, ты больше ничего не умеешь.
- Правда лишь в том, что мне это действительно удобно, - согласился Михаил. - А вообще-то я инженер-строитель. У меня "красный" диплом. С моими знаниями и опытом я мог бы создать собственное дело. Но оказалось, что совсем неважно, кто ты. Нужны не столько знания и опыт, сколько деньги, начальный капитал. А его-то у меня и не было! Строительные компании сейчас сплошь частные. Поработал в одной - там от меня требовали, чтобы я завышал суммы на сделанные работы, вытягивая побольше денег от инвесторов. Ушёл. В другой компании строили жилой дом на средства дольщиков. Узнал, что хозяин по два раза одну и ту же квартиру продавал. Вовремя ушёл. Везде криминал! Жулики и воры - вот кто имеет неограниченную свободу в наше время! Как с ними работать?!
- За них вроде взялись, - заметил я. - Идёт борьба с коррупцией.
- Как же, - насмешливо возразил Михаил. - Что это за борьба, если даже министры и депутаты воруют сотнями миллионов, покупают дома и целые имения за границей и спокойненько остаются там со своими деньгами. Их никто не трогает. Последние известия смотришь? Изредка? Напрасно! Там очень много интересного. Ежегодно миллиарды рублей утекают в зарубежные банки и оседают на частных вкладах! Что, нельзя найти средство для заслона? Чтобы ни одна копейка не ушла за рубеж без контроля! Уходят миллиарды, а нас потом об этом только оповещают. Тоже мне борьба…
Мне не хотелось лезть в политику, а тем более в досужие разговоры вокруг неё. Может, я ещё не дозрел до этого. В тот момент я и не старался понять, кто виноват в моей неудавшейся судьбе: время, Паша или я сам. У меня на душе было гадко, как в захудалой пивнушке, пропитанной стойким запахом перегара. Избавиться от этого можно было только одним способом: напиться и забыться. Но водка кончилась.
- Пойдёмте, ударим по пивку, - предложил Михаил.
- Не, ребята, я сегодня пас, - сказал Митяй. - У меня заказ есть: надо из гаража хлам убрать. Пойдёшь со мной?
- Нет, - отказался я, - лучше пивка…
Мы с Михаилом вышли на улицу. Колючий снег, подгоняемый ветерком, стегал по лицу, но мне почему-то было это приятно. В пивной Михаил увидел двух приятелей, и мы подсели к их столу. Я полез в карман за деньгами, но под руку попался телефон Стаса, и я выложил его на стол. Потом всё-таки извлёк кошелёк, который распирало от сложенных там ненужных бумаг: билетов до Москвы и обратно, всё ещё не выброшенных мною, записей с набросками будущих песен. Со стороны могло показаться, что кошелёк набит деньгами. Я же извлёк оттуда последнюю пятисотенную купюру, а кошелёк и мобильник снова положил в карман.
Сидели мы с Михаилом долго. Он всё рассуждал о сложностях нашего времени, а я кивал в знак согласия, хотя почти не слышал его, а думал о своём. Стало совсем темно. Михаил поднялся:
- Мне пора. Ты идёшь?