В нашем совместном общении их объединяла способность "дружить против меня". Один из моих главных недостатков – резать правду-матку – они воспринимали одинаково болезненно. Когда я начинала комментировать Венину жизнь, он забивался в угол и обещал с завтрашнего дня делать все по-новому. Когда в его присутствии я кому-то говорила правду, он сжимался и бросал укоряющие взоры, подтверждая тезис о том, что никто так не боится произнесения даже абстрактной правды, как люди, ежедневно врущие самим себе.
Мише я тоже любила вербализовать все, что думаю, но он с брайтонской веселостью махал на это рукой и подтверждал:
– Да, я легкомысленный, поверхностный, амбициозный… но какой клевый! Ты еще будешь гордиться мной!
Мысль гордиться Мишей в мою многоопытную голову не приходила. В этот момент любимый отвечал за сексуальную сторону моей жизни; Миша, полагая, что отвечает за нее же, отвечал за светскую. А какой мужчина на данном этапе мне нужен для счастья, я еще не понимала по причине свежести развода. Хотя отчетливо понимала, какой категорически не нужен. Миша был красивый громкий еврей, который все время выясняет отношения, которых нет, и так занят собой, что совсем не слышит, насколько он проходной вариант. Мне и в голову не приходило, что для большого количества эмиграционных женщин Миша так значим. Отсюда этого головой не понять. Отсюда кажется, какой там на фиг пожилой Миша, если улицы заполнены молодыми роскошными черными и латиносами! Но в эмиграционных резервациях своя правда… Так что после моих первых фоток с Мишей в обнимку в желто-оранжевых газетах Мишины фанатки начали подавать признаки жизни.
Они писали мне на сайт, на почтовый адрес и даже звонили. Из их сообщений следовало, что: Миша сидел за фарцовку, восемь раз женат и каждый раз на несовершеннолетних, живет в долг, перетрахал все, что шевелится, поет ворованные песни, имеет вставные зубы, красит волосы, скрывает три инфаркта, пьет перед половым актом виагру, никогда на мне не женится и не завещает мне свой американский дом…
По себе я уже знала, что любая популярность связана с агрессией тех, кто считает ее незаслуженной. Но всякий удар с точки зрения пиара надо отбивать мгновенно и громко. Таков закон жанра. Миша этого еще не понимал и начинал киснуть, предлагать провести независимую экспертизу подлинности зубов, волос и потенции, оправдываться, прикидывать "кто именно да за что именно…"… Я утешала, поясняя, что ярлык "развратник" в его возрасте красит, а ярлык "мошенник" в начале раскрутки – убивает. Но что в целом клевета – первый признак успешности. Он огорчался еще больше…
А тут ему понадобился клип; и я, как добрая мамочка, начала по его просьбе встречаться с придурковатыми клипмейкерами и невменяемыми инвесторами, поскольку сам Миша ориентировался в российской ситуации как вождь африканского племени на приеме у английской королевы. Конверсия из колбасного эмигранта в колбасного репатрианта давалась ему нелегко, что, впрочем, не мешало ему учить меня жизни с исключительным занудством.
По некоторым признакам Миша напоминал обоих моих мужей: пел и хохмил, как первый, делал понимающее лицо и сентиментальничал, как второй. По сути дела, я общалась с микстом из воспоминаний о браках, а он – с образом, созданным телевидением без поправок на монтаж и прочие спецэффекты. Так что с точки зрения душевного взаимопроникновения коммуникация выглядела как бесконтактное карате.
Он давно уехал из России, не отследил, когда выросло новое поколение женщин, не понимал, как с ними общаться, боялся феминизированных американок и при всем интересе ко мне не въезжал, почему я не встраиваюсь в его нишу. Он не чувствовал, где кончается контур моей личности и начинается контур имиджа, путал все в одну кучу и этим не располагал к серьезному человеческому отношению. Миша был успешен в эмиграции, а в чужой культуре наиболее успешно выживают наиболее эффективно законсервировавшие вывезенный "доэмиграционный мир".
Пытаясь понять, он, например, говорил:
– Докажи, что ты феминистка!
На это оставалось ответить:
– Для меня доказывать, что я феминистка, – все равно что для тебя доказывать, что ты еврей.
Он задумывался. На следующий день возобновлял вопросник:
– Интересность мужика, в числе прочего, предусматривает наличие силы, кстати, и физической тоже!
Я отвечала:
– И так, и не так. У меня достаточный выбор гренадеров. Мне интересно решать с ними сексуальные проблемы. Но это меня не реализует психоэмоционально. Сила мужика – это еще и его поведение в контрольной ситуации. А тут у меня слишком длинный список претензий…
Миша задумывался. На следующий день спрашивал:
– А ты можешь сформулировать, что тебе мешает быть стопроцентно счастливой?
Я отвечала:
– У меня кризис идентичности. Не столько после развода, сколько после проигранных выборов в Госдуму. Не исключаю, что и поход на выборы был попыткой спрятаться от этого кризиса. Я нудная перфекционистка, мне все время хочется улучшаться. И вот я попала в социально-возрастную воронку, из системы координат которой долго не могу выбраться…
Миша говорил:
– Система координат, как марксизм, – не догма, а всего-навсего временное состояние, способное видоизменяться до степени диаметрально противоположного. Это является симптомом не беспринципности или аморфности, а гибкости и тенденции к росту и самосовершенствованию, являющихся элементами высшей формы проявления любви к себе как к центру всего, что тебя окружает… Тебе сейчас надо долго делать что-то, приносящее колоссальное удовольствие!
И я отвечала ему:
– Именно с этой терапевтической целью я и занимаюсь организацией автопробега…
И Миша отвечал:
– Понятно, что больше эту идиотскую идею оправдать нечем.
Ясно, что такой диалог ни за что не мог происходить между мной и Веней. Ведь Веня, хотя и понимал, что означают употребленные слова, никогда не сумел бы скомпоновать и осмыслить их подобным образом.
В это время Веня сложно проживал свои простые радости и горести отношений с Беби. Получалось, что любит он девушку только материально. Беби приезжала, чистила его кошелек, ужинала с ним в кабаке, а потом в финале у нее болело горло, сердце, почки, голова, и она с изменившимся лицом ехала домой и ложилась в постель. Подозреваю, что она каждый раз честно собиралась расплатиться натурой, но настолько не хотела Веню, что природа брала свое. Было ясно, что она никогда не уйдет сама и потому что привыкла к Вениному кошельку, и потому что у нее каждые полчаса ломалась машина или случалась авария. И она давала Вене возможность побыть спасителем.
Веня расстраивался и шел к гадалке. За тысячу рублей гадалка говорила ему ровно то, что ему хотелось услышать. И он запальчиво говорил мне:
– Был вчера у гадалки. Сказала, что у Беби никого нет!
Я пожимала плечами и советовала:
– Оставь девку в покое, она каждый раз после тебя болеет, ты ее так инвалидом сделаешь!
Но в эту сторону Веня думать не мог. Ему больше нравилась версия того, как его бывшая зазноба ходит по ведьмам и колдунам, наводя на него и Беби черную порчу.
Я устало спрашивала:
– Вспомни, как ты с Беби познакомился!
И Веня прилежно излагал:
– Беби была девушкой моего друга Туркина. Туркин ездил к ней трахаться по понедельникам. По средам и пятницам к ней ездил за тем же ее женатый бойфренд. Однажды Туркин с похмелья перепутал и приехал не в свой день. Тут нарисовался женатый бойфренд, начал ломиться в дверь. Туркин смекнул, что за развнедельный секс рисковать башкой не стоит, связал простыни и вылез в окно. И позвонил мне. Я приехал с пушкой, навешал бойфренду, она бросилась мне на шею.
Я устало спрашивала:
– И куда, по-твоему, теперь делся женатый бойфренд?
Веня выпрямлял плечи:
– Да он меня боится.
Я заходила с другого угла:
– То есть раньше она занималась сексом раз в неделю с Туркиным, два раза в неделю с бойфрендом, а теперь ни разу ни с тобой, ни с кем другим?
Веня сутулил плечи:
– Но ведь гадалка сказала…
Дальше он пугался прозрачности темы и перескакивал на следующую. Правда, ровно через неделю снова просил меня объяснить, что происходит с Беби.
Беби было легко понять. Она дольше и подробней меня слушала Венины монологи про героическое прошлое и многообещающее будущее. С трудом видела себя во втором, хотя отчетливо представлялась как невеста и совершенно бесхитростно решала за это материальные проблемы.
Однажды Веня сообщил, что был на очередной поимке наркокурьера, трое суток шагал, трое суток не спал. Это, однако, не отменяло деловых встреч по автопробегу, а жара была градусов пятьдесят. Выкурив после встреч две пачки сигарет и выпив десять чашек кофе, Веня, естественно, поплыл. Выражалось это в том, что он начал умирать посреди дороги в его дом, куда я корыстно ехала, чтобы поваляться в ванне по причине летнего отключения горячей воды в моей собственной.
Представьте себе сорокалетнего несвежего мужчину, который бледнеет лицом, прижимает машину к тротуару и голосом, которым сообщают последнюю волю, говорит:
– Не бойся, я сейчас немного полежу и отойду…
При этом не комментирует, куда именно отойдет, "туда" или "сюда". Затем откидывает сиденье назад и лежит, закрыв глаза, с опрокинутым лицом. У меня за плечами большая школа жизни. Мой первый муж, когда хотел поставить меня на уши, ложился и умирал так убедительно, что постепенно я начала отдавать должное педагогам, которые его обучали актерскому мастерству сначала на отделении музыкальной комедии, потом на отделении вокала. Мой второй муж обожал довести дело до температуры сорок, смотреть на меня из-под ресниц томным прощающимся взглядом, а с утра вскочить и пойти на совещание. Так что с мужчинами в этой позе я знакома подробно. Однако диагностировать Венино состояние я не могла. На предложения вызвать "скорую" он отвечал траурным мычанием и помахивал затухающей рукой…
Пришлось применить старый женский трюк, набрать по мобильнику подружку и начать весело болтать. Лишившись благодарного зрителя, Веня обиженно воскрес из мертвых и завел машину.
Дома он выглядел более жизнеутверждающе, навернул полбутылки коньяка и упал в постель. Дав жесткую инструкцию набирать меня по мобильнику, если что, я отправилась в ванную. Позвонила Беби, и я попросила ее поскорее приехать, чтобы охранять любимое тело до утра.
Выйдя из ванной, застала мирно сопящего в постели Веню и курящую Беби на балконе. Мой рассказ не произвел на нее ни малейшего впечатления:
– Ой, я вас умоляю! Вы что, его не знаете?
Видимо, она его знала лучше.
– За мной сейчас приедет машина, будет здорово, если вы останетесь, – мягко предложила я.
– Никак не получится, – покачала головой Беби, – я завтра в Сочи улетаю, а мне еще вещи собрать, с подругами потрындеть… и вообще…
Утром на сто процентов воскресший Веня жаловался, что эта сволочь приезжала за деньгами на отдых. И спрашивал, что делать… Я советовала больше не давать денег, а при их избыточной массе переводить на счет детского дома. Веня надувался…
А тут еще Миша прилетал из Америки и врывался в автопробегскую идиллию "творческими муками".
– Вспомни, как началась карьера Пугачевой. С проходной песни "Посидим-поокаем…", – поучала я, – потом она на несколько лет ушла под лед и появилась уже с песней "Арлекино" и новым образом. У Пугачевой была такая возможность. У тебя – нет. Ты настолько интересней того, что поешь, что если сразу не заявишь работоспособный имидж, уже не будет времени его менять.
– И что ты предлагаешь? – капризным голосом звезды, недовольной продюсером, спрашивал он.
– Я тебе предлагаю уже сделанные песни тихонечко продать совковым сериалам и "мыльным операм", там они схаваются. Но для концертного репертуара их надо "засыпать и забыть"… До того как ты поймешь, какие тексты тебе петь, какие не петь, тебе надо понять, кто ты. Потому что работать надо с реальным образом. Главный закон пиара: "ничто так хорошо не продается, как чистая правда".
– И как ты видишь правду? – кривил он губы.
– Твои диски распадаются на шансон и КСП. КСП давно ассоциируется с плохо помытыми шестидесятниками, у которых уже лет 20 не стоит. А вот твой шансон должен быть интеллигентней и информативней общего уровня шансона. От твоей морды и фамилии зритель ждет "романса, истории". Сегодня в России пуста ниша лирического интеллигента, в том числе и в шансоне.
– Да я и так звезда в Америке! – вспоминал Миша, чтобы, как Веня о Беби, не слышать правды о своем настоящем и будущем.
– Чтобы стать даже не звездой, а метеоритом, необходимо изъять идиотскую американскую жизнерадостность и работать с томностью.
– Фигня! Ты просто меня плохо знаешь! Всякий раз, когда я начинал что-то подобное, мне тоже говорили, что это нереально, а я выигрывал! – настаивал Миша.
– На уровне твоего столкновения с рынком масса и скорость не предполагают корреляции на твою личную и психологическую успешность. На уровне конкуренции в "русской Америке" победить легко. Это все равно что главврачу психушки выйти победителем в конкурсе на лучшего Деда Мороза, соревнуясь с пациентами. Ты стал "артистом", эксплуатируя психические девиации эмиграции. Тебе достаточно было оказаться менее тревожным, чем твой зритель, и зрителю становилось хорошо от одного этого.
– Так я и здесь менее тревожен, чем остальные. Я и здесь пример! – поднимал Миша густую бровь.
– В России совершенно иной рынок. Россия в пассионарной истерике. Тридцатилетние уже выбили плечом сорокалетних, а их потихоньку вышибают двадцатилетние. И дело не в интеллекте, а в типе реакций, в смелости, в ощущении времени…
– И где же моя ниша, по-твоему?
– Твой успех скорее может быть связан с эффектом узнавания: "А, он из тех самых людей, которых мы тогда любили… а потом забыли в нашей жесткой жизни…" Эдакая дежа-вю…
– Но я же раскрутился с этим репертуаром в Америке!
– Все, что идет в плюс раскрутке в эмиграционной среде, идет в минус у нас. Фамилия, возраст, тип внешности, манеры, факт адаптированности в эмиграции: там это делает тебя своим, ценным; здесь – чужим, не любопытным, человеком прошлого…
Я реалистично относилась к Мишиным перспективам, поскольку мир вокруг меня резко оказался набитым эмигрантами, спланировавшими на Москву на запах денег. Они везли к нам все: старые западные технологии, сомнительные финансовые предложения, нераспроданные вовремя шмотки, уцененных врачей, теории экономического роста… Миша привез самого себя и никак не мог взять в толк, почему этот секонд-хэнд не продается.
Незадолго до него на меня спланировал эмигрант из Германии, долго представлявшийся агентом известного немецкого специалиста по счастью: смесью Карнеги и Кашпировского. Он завалил своими книгами полмира. К настоящему моменту на них и семинары приобрел самолет и десять "ягуаров"… У меня, правда, всегда возникают сомнения по поводу психического здоровья владельца сразу десяти "ягуаров", но… Интернет подтверждал сумасшедшую раскрученность немца, а агент подтверждал права на возможность заключения со мной договора на написание совместной с немцем книжки о технологии счастья. Меня, конечно, не заинтересовала идея продажи в России ввозных рецептов счастья, но я задала про это вопросы нескольким издателям. Они посоветовались с книготорговцами и ответили, что книжка такая на рынке была бы очень хороша, но только без фамилии немца и без его рецептов, а мне они договор на лучших условиях пришлют с курьером прямо завтра.
Я сообщила эту новость агенту, тот загрустил. Но перезвонил через день и предложил медицинское немецкое оборудование. Я отправила его к подруге Ире в национальный медцентр, оказалось, что у нее уже пять лет стоит немецкое оборудование более нового поколения, чем предлагает агент специалиста по счастью. Тогда парень предложил строительные материалы, косметику и поправки к конституции… финалом был звонок по поводу того, не надо ли мне перегнать из Германии подержанную машину.
Я обиженно ответила, что фанатею только по американским автомобилям… Так что в истории Мишиной раскрутки я все ждала, когда он спустится на реальный уровень перегона автомобилей с уровня перегонов рецептов счастья.
Автопробег то срывался, то цеплялся за край. Тихо сместились его даты… начали сползать с августа на сентябрь. Мягко сократились деньги и участники… Веня кричал, что это дело его чести и мы хоть вдвоем, но проедем сквозь Россию… Мне не хотелось защищать честь подобным образом, я пошла в Совет Федерации и через некоторое время получила поддержку от губернаторов. Было ясно, что под нее подтянутся и остальные звенья. Но что-то во мне устало. Перетерлась какая-то пружинка. Занудство любимого, пафос Миши, идиотизм Вени… А тут предложили на неделю слетать выступить в далекий-далекий город.
Примерно за полгода до этого у меня брал интервью журналист, такой "мальчик-колокольчик из города Динь-динь". Милый провинциал, в свои тридцать так искренне косящий под распахнутого подростка, что его даже было неловко одергивать. Он подробно расспрашивал про любовь, патриотизм, будущее человечества, смысл жизни и о том, как в Москве правильней устраиваться на работу, я честно и вежливо отвечала. А он благодарно завершил беседу:
– В моем городе Н. очень красивая природа, особенно зимой, когда минус пятьдесят! И вас в городе Н. очень любят, так что пообещайте нашим читателям, что приедете встретиться с ними!
– Обязательно приеду! – ответила я с тактичной улыбкой и забыла о собеседнике навсегда.
Не будешь ведь марсианину на сезон метеоритного дождя объяснять, что марсианская природа мало приспособлена для землянина. Проще ведь политкорректно улыбнуться и согласиться.
Но когда Веня, Миша, автопробег и московская жара после празднества в "Метелице" достигли апогея, позвонил журналист и сообщил, что "сегодня среда, а в субботу мы вылетаем в город Н.". Было так плохо слышно, что мне не удалось окрасить интонацию изумления так, чтобы в ней услышались все ненормативные кружева, которыми я владею в совершенстве и за которые в городе Н., наследнике лагерей, убивают в ту же секунду. Не въехав в мое настроение, мальчик-колокольчик сказал:
– Жду вас в субботу в аэропорту!
И повесил трубку. И тут я поняла, что я вправду лечу в город Н., и никакого смысла внутренне обсуждать, что полный идиотизм делать это в разгар организации автопробега. Да и вообще полный идиотизм! Мало ли на карте городов Н.!
– Ты рехнулась! – вопил Веня. – Если ты улетишь, все провалится! Что нормальному человеку делать летом в городе Н.? Это дурацкий каприз! Автопробег – дело нашей жизни! Он перевернет всю страну, он изменит отношение к американским автомобилям!