Наконец-то слезы прорвались наружу. Как все глупо. А обиднее всего то, что она сама во всем виновата. "Сидорова коза" - разве это не величайшая глупость на свете? Он же пошутил, как она могла обидеться на шутку? Ведь ни до того, ни после Катю ровным счетом ни единый человек не назвал "Козой", хотя инициалы К.З. были у нее от самого рождения, и останутся, конечно же, до последнего вздоха. И из-за этой ерунды она испоганила собственную жизнь, подумать только. А может быть, не только свою? Может, Юра точно так же страдает, как она? Ведь если бы он давным-давно забыл Катерину, как стремился это продемонстрировать с самого своего возвращения, разве смотрел бы на нее так, как накануне в кабинете? Разве покусывал бы так нежно ушко, пробираясь руками под свитер? Целовал бы так нетерпеливо и жадно? Выходит, он все еще не избавился от любви к ней, и значит, Катя загубила не только свою жизнь, но и его?
Ох, как бы ей хотелось так думать. Но реальность была куда суровее грез. Если бы в Сидорове осталась хоть капля былых чувств, он не смог бы целый день ходить мимо Катерины и делать вид, что попросту не замечает ее. Он нашел бы выход, невзирая на существование жены и сына. Хорошо, допустим, позвонить вчера вечером ему мешала рыжая, но что мешало ему сегодня днем вызвать Катю к себе в кабинет? И плевать на то, что коллеги всё поняли бы без труда. Если бы в нем оставалась хоть капля былой любви, ему было бы наплевать на чужие ехидные взгляды точно так же, как и Катерине.
В том-то и дело, что ему было не все равно, кто что подумает. Это Катя - рядовая служащая, в любой момент готовая поменять работу. Сидоров же - начальник, больше того, хозяин фирмы. И пусть официальной владелицей значилась его жена - кого это могло обмануть? На самом деле хозяином был Юра, ведь рыжая даже не появлялась в офисе, если не считать того памятного дня, когда Шолик зачем-то продал компанию.
Начальник, шеф. Вот в чем дело, вот чем объяснялась Юрина холодность. Он не мог себе позволить рисковать репутацией, поскольку для делового человека это самое ценное понятие. И в глазах подчиненных он должен был оставаться вне подозрений, как жена цезаря. Ему рядовые интрижки ни к чему.
Вот оно, рядовые. Катерина перестала плакать, насторожилась. Неужели именно в этом дело? Она для него - не более чем рядовая интрижка… Ну да, когда она оказалась рядом, он не смог сдержаться, как, наверное, любой мужик - память тут же подсказала рукам, что делать с женщиной, стоящей напротив. Сработала привычка, как иной раз говорят - автопилот, то есть он чисто машинально схватил ее руки, не задумываясь, не испытывая никаких чувств. Его руки помнили Катино тело, а потому действовали самостоятельно. Вслед за ними начал действовать и сам Сидоров, тоже на автопилоте, не слишком задумываясь о том, что творит. А потом, когда она покинула кабинет, он опомнился, как будто отрезвел, и с тех пор, видимо, зарекся, как бывалый алкаш: больше ни-ни.
Если Катины выводы были верны, то ей в этой ситуации не светило ровным счетом ничего. Даже роль любовницы была для нее недостижима. Единственная ипостась, в которой Сидоров готов был ее принять - чужая, посторонняя, но быть ему посторонней Катерина не могла. Нет, лучше уйти, исчезнуть, раствориться. Умереть, наконец.
Ну, положим, умереть - слишком радикальный метод борьбы с несчастной любовью. Для начала нужно просто уйти. Уйти из его фирмы, уйти из его жизни. Уволиться. Опять уволиться. И из фирмы, и из жизни Сидорова.
И Катерина заснула с твердым намерением оставить любимого в покое.
Как говорится, благими намерениями… Нет, она и не думала отступать. Просто оттягивала воплощение плана в жизнь до последнего. Все мечталось: а может, Юра одумается, может, позвонит, вызовет к себе, и там, за закрытой дверью, снова прошепчет ей на ухо: "Катька…" И тогда она не решится покинуть его, останется рядом навсегда, и пусть лишь в роли любовницы, только бы не чужой, не посторонней…
Однако на город опустились ранние ноябрьские сумерки, а Сидоров, как и накануне, не проявил к Катерине ровным счетом ни малейшего интереса. И тогда она в третий раз написала заявление: "Сидорову Ю.В. от Панелопиной Е.З. Прошу уволить меня…"
Стильные круглые часы, плохо различимые на белой матовой поверхности стены, показывали без пяти минут конец рабочего дня. И конец Катиным надеждам. Народ потихоньку собирал сумки, наиболее отважные уже потянулись к вешалкам. А Катерина под осуждающими взглядами коллег направилась в кабинет начальника.
Для приличия постучалась, но не стала дожидаться позволения, вошла сразу, как всегда, аккуратно, чтобы не разбить хрупкое стекло, прикрыла за собою дверь:
- Я к вам, Юрий Витальевич.
Тихонько подкралась к столу, словно бы опасаясь побеспокоить Сидорова. Положила заявление и тут же пошла обратно. Едва добралась до двери, как ее остановил грозный окрик:
- Стоять!
Послушно остановилась, но возвращаться не стала. Даже не повернулась, все еще стояла лицом к двери. Боялась выдать себя взглядом, не хотела, чтобы он понял ее истинные чувства.
Через секунду-другую, понадобившихся ему для чтения коротенького заявления, Сидоров недовольно произнес:
- Это уже где-то было, я что-то похожее читал, и не так давно. Ах, да, ты же мне это и приносила. Мне казалось, что мы решили этот вопрос.
Катя сжалась, как от удара. Так вот что это было! Он таким образом решал рабочий вопрос, и ничуть не более. Он всего-навсего не желал терять сотрудника, пусть даже не слишком ценного - все равно на обучение новичка пришлось бы потратить куда больше времени и средств, чем на "уговоры" Катерины. Работа, только работа, и ничего личного. И в глаза своей рыжей смотрел с чистой совестью: "Дорогая, тебе не в чем меня подозревать, я лишь пекусь о благополучии нашей с тобой фирмы".
Не ответив, она решительно открыла дверь и прошла к своему столу. В конторе оставалось всего несколько человек, да и те толклись у самого выхода. Все дружно уставились на Панелопину. Кате было на них плевать, их взгляды скатывались с нее, словно вода с щедро сдобренных питательным кремом рук. Но среди остальных была и Светка, а от ее взгляда так просто не отмахнешься. От нее теперь будет очень тяжело отделаться - не отстанет, пока не выпытает если не все, то хотя бы основные сведения. И до метро придется ехать вместе с нею, и все это в то время, когда Катерине больше всего на свете хотелось оказаться одной, дома, чтобы никто не видел ее слез, чтобы не сочувствовали ее горю.
Нет, еще больше, чем остаться одной, ей хотелось оказаться в объятиях Сидорова. И чтобы не было его рыжей в рыжем, не было семейного фото на его столе, не было этих ужасных шести лет разлуки, не было Ковальского с его маразматической мамашей, не было нелепой ссоры из-за сидоровой козы…
На бегу ухватив сумку, висящую на спинке стула, Катерина подбежала к вешалке и сняла дубленку. В этот момент стеклянная дверь распахнулась с характерным звуком. Катя оглянулась помимо желания - на пороге стоял сердитый шеф. Он явно собирался что-то сказать, но увидев подчиненных, словно бы запнулся. Растерянно кашлянул, потом произнес вроде грозно, но в его голосе чувствовалась неуверенность:
- Панелопина, ко мне, остальные свободны.
Катя застыла у дверей с дубленкой в руках. Все вышли, только Светка чего-то топталась на месте.
- Я сказал - все свободны, - недовольно повторил Сидоров, и Светка послушно ретировалась. Вслед за нею сделала шаг за порог и Катерина, но тут же услышала: - Панелопина, ко мне в кабинет.
В офисе не было никого, кроме них - не об этом ли мечтала Катя? Но в этот момент ей почему-то хотелось убежать вместе со Светкой. А с другой стороны, хотелось законопатить дверь супер-крепким цементом, чтобы уже никто и никогда не смог ни войти сюда, ни вывести их отсюда, чтобы они с Сидоровым так и остались вдвоем до конца дней.
Она все еще стояла на пороге, не зная, что выбрать, чему отдать предпочтение, куда ей идти - к нему или от него. Сидоров решил эту дилемму за нее. Подошел к двери, втянул ее за руку в офис, и провернул ключ в замке. Быстрым жестом сунул ключ в карман и повернулся к Катерине. Взял ее за плечи, взглянул в глаза:
- В чем дело? Бунт на корабле?
Катя держалась из последних сил. Больше всего на свете ей хотелось снова броситься в Юрины объятия, не дожидаясь первого шага с его стороны, рассказать ему о своей любви, и пусть тогда делает с нею, что хочет. Но нет, это уже было. И ни к чему хорошему не привело. Она опустила взгляд, но Сидоров несильно встряхнул ее за плечи:
- Эй, я спрашиваю: в чем дело?
Катя вырвалась из его рук:
- Я тебе не "Эй"!
Тот усмехнулся:
- Знаю. Ты не "Эй", ты Катерина Захаровна. И что? Как понимать твое заявление?
- Так и понимай. Так надо, Юра. Так будет лучше.
- Кому?
Она деликатно протиснулась между Сидоровым и дверью, прошла к своему столу.
- Всем. Тебе в первую очередь. Ну и семье твоей, разумеется.
Юра усмехнулся:
- А при чем тут моя семья?
Вот как. Выходит, он даже не видит в Кате угрозы для семьи. Она смутилась. Ну что ж, тем лучше. Значит, она приняла правильное решение.
- Да, ты прав, не при чем. И я не при чем, и ты не при чем. Именно поэтому я и увольняюсь. И давай поскорее покончим с этим.
Сидоров немного помолчал. Оперся рукой на столешницу, смотрел на нее выжидательно. Катерине некуда было деваться, она оказалась как бы в клетке - с двух сторон - прозрачная стенка, с третьей - стол, с четвертой - Юра. Она опустилась на стул, положив на колени дубленку.
- Я не понял, с чем мы должны кончать? - наконец переспросил он.
- С моим увольнением.
- Так мы с ним покончили еще в прошлый раз, - он то ли насмехался над нею, то ли придумал какой-то садистский план мести за прошлое.
Катя начала злится. Выйти она не могла, отвечать на дурацкие утверждения не хотела.
Поняв, что ответа не будет, Сидоров спросил:
- Скажи, твои бесконечные увольнения - это что? Хобби? Способ привлечь к себе внимание? Или что?
Та вспыхнула. Да, хорошо же она, должно быть, выглядела со стороны, если он так подумал. Попыталась было встать, но стоять в тесном углу между Сидоровым и стулом, да еще и с объемной дубленкой в руках было ужасно неудобно, и она снова села. Сказала резко:
- А ты подпиши заявление, и больше я не буду отвлекать твое драгоценное внимание.
- Не заставляй меня повторяться. Я тебя не уволю. Если я так буду разбрасываться кадрами - вылечу в трубу.
Слова, слова, слова. А Кате так хотелось приступить к делу. Хотелось обниматься, целоваться, говорить друг другу нежности. И - главное. Она непременно должна попросить у него прощения за ту нелепость. Даже если виноват он, а не она - все равно Катя должна была быть мудрее хотя бы в силу того, что она женщина. А значит, должна была перевести его глупые слова в шутку. Должна была уступить, принять его фамилию. В конце концов, это не самая плохая фамилия. Банальная - да, но далеко не неприличная. А "коза"… "Сидорова КаЗа" - это даже могло бы быть забавным, если отнестись к прозвищу с юмором.
Она устало произнесла:
- А ты, Юр, не разбрасывайся, ты меня одну уволь. Надеюсь, с остальными у тебя не было романов? А от потери одного сотрудника фирма не обанкротится. Ты и сам знаешь - на мое место придут десятки других, ты еще сможешь от этого выиграть. Я ведь не такой уж ценный работник…
Сидоров посмотрел на нее серьезно:
- Идем в кабинет, тесно тут у тебя. Давай кофейку, что ль, сообразим. Голова пухнет. Да и разговор давно назрел, ты права. Пошли. И брось ты наконец свою дубленку!
Нельзя сказать, что кабинет начальника был слишком просторным. Кроме письменного стола невообразимой формы там поместился еще маленький диванчик и кресло для посетителей, в углу стояло нечто вроде тумбочки для чайно-кофейных принадлежностей. Сидоров включил чайник, обернулся к гостье:
- Кофе? Чай?
Катерина уставилась на диванчик и пыталась сообразить, стоит ли садиться на него - не поймет ли Юра превратно ее решение. Все-таки предпочла кресло.
- Кать, я спрашиваю: ты что будешь: чай, кофе?
Его голос показался ей таким усталым и будничным, что стало обидно и почему-то стыдно. Человек занят делом, голова забита проблемами - только что вернулся в родной город, хлопот, наверное, невпроворот, а Катя пристает к нему со своей любовью. Самого же Сидорова, судя по всему, эти проблемы нисколько не волнуют. Его волнует лишь ее выбор: отдает ли она предпочтение чаю или кофе.
- Пусть будет кофе.
На самом деле ей совершенно не хотелось ни чаю, ни кофе. Вот коньячку бы грамм пятьдесят, чтобы снять напряжение. Вообще-то она предпочитала что-то более женское, мартини, например, или хорошее красное вино, но они были хороши в спокойной дружеской атмосфере. С Сидоровым же всегда, как на войне.
Чайник быстро вскипел. Юра сыпанул по ложке растворимого кофе в чашки, залил кипятком. Бросил по кусочку сахара и протянул гостье:
- Держи.
Присел в уголок дивана, поближе к Катерине. Кофе был еще слишком горяч, нужно было выждать несколько минут, чтобы не обжечься. В нормальной обстановке люди в это время ведут какие-то разговоры, пусть не слишком важные, но скрашивающие ожидание. Здесь же повисла неловкая тишина. То ли нечего было сказать друг другу, то ли, напротив, нужно было сказать очень многое, и собеседники просто не знали, как, с чего начать трудный разговор. Лишь усердно дули на кипяток, словно собрались в кабинете только для того, чтобы выпить чашечку кофе и бежать дальше по своим делам.
Наконец, Катя осмелела:
- У тебя нет чего-нибудь покрепче? Я бы очень не отказалась от ложечки коньячку.
Сидоров оживился:
- Коньячку? Насколько я помню, раньше ты предпочитала чего полегче. Есть, конечно есть. Только я за рулем, одна выпьешь?
Он подошел к тумбочке и вытащил красивую глянцевую коробочку с нарисованной на ней бутылкой.
- Вот только закусить?.. О, у меня же есть конфеты!
Вернулся на диван, положил на Катины колени коробку "Ассорти".
Упоминание о "раньше" немножко согрело душу. Значит, он все-таки думает о тех временах, он даже помнит, что она любила.
- Я, Юр, с твоего позволения в кофе ложечку добавлю.
Сидоров открыл коньяк, щедро плеснул в Катину чашку, так, что кофе едва не перелился через край, помог распаковать конфеты.
- Я бы и сам выпил с удовольствием, - сказал с некоторой завистью в голосе. - Да гаишники зверствуют.
Катя прихлебывала напиток, внутри разливалось приятное тепло. Если бы не предстоящий тяжелый разговор, было бы вообще хорошо. Чтобы оттянуть время, она отпивала совсем по чуть-чуть, потом долго смоктала во рту конфету, и снова запивала крошечным глоточком. Сидоров же расправился с кофе в два счета, и теперь вертел в руках пустую чашку. Катерина сжалась - ну вот, сейчас начнется…
- Так что нам с тобой делать, Панелопина?
Совершенно ненавязчиво дал понять, что перекур закончился, и теперь они не давние знакомые, а снова начальник и подчиненная.
- Я вам уже сказала, Юрий Витальевич. Придется подписать заявление. Вместе нам тут не работать - мы мешаем друг другу, и давайте не будем спорить на эту тему.
Тот с готовностью подхватил:
- Хорошо, давайте поспорим на другую. Катька, как мы докатились до жизни такой, а?
"Катька" обожгло душу, возродив умершую было надежду. А вдруг?..
- Не знаю, Юра. Катились, катились, и докатились до финала. Ты - начальник, я - твоя подчиненная. В страшном сне такого не увидишь. Неужели мир настолько тесен, что ты не мог купить другую фирму?
Он внимательно посмотрел на нее, спросил:
- А что, для тебя это действительно как страшный сон? Тебе так плохо работать под моим руководством?
Катерина вздохнула:
- Ой, Юр, причем тут работа? Неужели ты сам не понимаешь, что вместе мы работать не сможем? Прошлое всегда будет стоять между нами.
- Ну почему же? - возразил он.
- Да потому, - Катя разозлилась. - Как ты не понимаешь, я не могу воспринимать тебя только начальником! Ты для меня прежде всего - ты, а не "Вы", не "Юрий Витальевич". Так было, и так будет, нравится тебе это или нет. Может быть, ты и сможешь переступить эту грань, наверное, ты ее уже переступил, а я не смогу. Вот поэтому и увольняюсь. Не было тебя шесть лет, и дальше не надо.
Сердце плакало: "Надо, ой, как надо!", но Катерина говорила жестко, опасаясь, как бы он не начал ее жалеть. Наверное, она смогла бы выдержать все, кроме Юриной жалости.
Он слушал молча, не перебивал. А сама Катя не смогла остановиться вовремя:
- Понимаешь, если бы я была замужем, мне тоже было бы по барабану, я смогла бы все забыть и воспринимать тебя только как начальника. Но я одна, а ты женат. Как я вижу - женат счастливо, с чем тебя и поздравляю. Я не обвиняю тебя ни в чем - женат, и ладно, и слава Богу. Но я не смогу относится к тебе адекватно, Юра. Я буду ненавидеть тебя за твое счастье, за то, как успешно ты меня забыл. Мою ненависть непременно заметят остальные, и поймут, что с тобой что-то не так, ведь раньше я была абсолютно адекватным человеком, стало быть, вопрос не во мне, а в тебе.
Сидоров помолчал еще несколько минут, выжидая - продолжит ли она, или ее речь можно считать законченной. Спросил, не скрывая сарказма:
- А куда же делся Ковальский? Я, кстати, сильно удивился, увидев в списке сотрудников фамилию "Панелопина" вместо "Ковальской". Решил было, что ты воплотила в реальность излюбленный план остаться на девичьей фамилии. А оно, оказывается, вот как…
По его глазам было видно, что на самом деле он вовсе не сочувствует ее одиночеству, скорее, забавляется им. Катя разозлилась:
- Не сошлись характерами. Да, такая вот беда. Так бывает, представь себе.
- Конечно бывает, кто же спорит! - согласился тот, но в глазах его сияло неприкрытое торжество.
- Спасибо за сочувствие, - процедила Катерина.
- На здоровье! - радостно воскликнул он. - С нашим удовольствием!
- То-то я и вижу, как ты рад.
Сидоров картинно всплеснул руками:
- А с какой стати я должен переживать? Это был твой выбор, тебя никто не толкал на этот шаг.
- Не толкал? - возмутилась Катя. - А как же тогда называется то, что ты сделал?! Да ты же меня и толкнул, можно сказать, бантиком обвязал и преподнес на тарелочке с голубой каемочкой: "На, Ковальский, кушай с булочкой!"
На лице Сидорова сквозило фальшивое изумление, смешанное с циничной усмешкой:
- Я?! Помилуй, я-то тут причем? Дорогая, это было твое решение - выйти замуж за него, а не за меня, потому что у него более благозвучная фамилия.
Катерина разозлилась до предела. Грудь распирало от возмущения, не хватало воздуха. Она вскочила с кресла и нависла над ним:
- Какой же ты гад, Сидоров! Ты же бросил меня, что мне оставалось делать? Надо мной все смеялись. И я же теперь виновата?
Юра тоже встал, и теперь уже Катя смотрела на него снизу вверх.
- Я тебя не бросил. Я обиделся и ушел, уверенный, что ты поймешь свою оплошность и извинишься. А ты вместо этого вышла замуж за урода Ковальского.