Татьяна её не понимала или не хотела понимать. Стремилась сохранить единство старой компании. Постоянно подбивая на совместные культурные вылазки и традиционные вечеринки. Маша шла у неё на поводу неохотно. Компания, в которой происходили необратимые изменения, по всему, разваливалась. На вечеринках парни стали сильно напиваться, зажимать девушек в мало-мальски удобных местах, точнее, где придётся: на кухне, в коридоре, в ванной комнате. Распускали руки, целовали припадочно. Доходило иной раз до спущенных дрожащими руками штанов. В трезвом состоянии парни обвиняли девушек в недопустимо вольном поведении, называли некрасиво, переваливая с больной головы на здоровую. Нормально держался один Болек. Татьяна негодовала:
- Ты только посмотри на этих свинтусов! Мы, видите ли, нехороши. Можно подумать, мы их зажимаем и ремни им расстёгиваем!
- Нет, конечно, - страдальчески скривилась Маша. - Но ведь позволяем себя целовать? Не бьём по морде, не кричим "пусти, придурок".
- Может, лапать себя позволяем?
- Нет, - вздохнула Маша.
- Мы их жалеем, гадов. Им и целоваться пока не с кем.
- Прав был Славка.
- Да? - заинтересовалась Татьяна. - Ты обсуждала со Стасом эту проблему? Когда?
- Давно. Весной ещё. И тогда проблемы не было. Она всего лишь предполагалась.
- Ты не темни, не уводи в сторону, - потребовала Ярошевич. - Что тебе Стас говорил?
- Боялся, скатимся к групповухе, и дело закончится плохо. Судя по всему, к групповухе мы все и придём. Лично я не хочу. Мне противно. Завязывать с вечеринками пора...
- Ну да, - не дослушав подругу, рассудила Татьяна. - А Стас у нас чистенький. Учитель жизни. Парни на стену скоро без женщин полезут, а ему всё нипочём. Он на стороне пробавляется. Сам бабник невозможный. А мы рядом с ним грязными выглядим.
- Он свою грязь в компанию не тащит, - заступилась за Славку Маша. - Друзья для него - святое. Он за нас переживает. Может, он прав, Тань, а?
- В чём? - нахмурилась Татьяна.
- Свой опыт надо получать на стороне и в гнезде не гадить.
- Ну, милая, для этого надо хоть изредка из гнезда вылетать.
- А я уже...
- Что уже?
- Вылетела. Я, Тань, влюбилась.
- Да ты что? А как же Стас?
- Славка здесь причём?
- Он знает?
- Пока нет.
- Знаешь, что будет, когда он узнает?
- Не знаю, и знать не хочу.
- Он или тебя по стенке тонким слоем размажет, или сам непоправимых глупостей наделает.
- Ты хочешь, чтобы я всю жизнь провела в ожидании, когда он решится на что-нибудь определённое? А если не решится? Вот сколько уже лет ты его дожидаешься? Он бегает, наслаждается, живёт на полную катушку. А мы с тобой под охраной парней, под строгим присмотром и с лимитированными развлечениями, лишний раз на дискотеку не сходить - обиды смертельные, с лимитированным кругом общения. Надоело. Человек я или...
- Или, - перебила Татьяна.
- Фигушки! У меня с прошлой субботы новая жизнь началась. И новые друзья появились.
- Иди ты. Познакомишь?
Маша познакомила. Татьяна без проблем втянулась в найденную подругой новую жизнь, надолго там не задержавшись. В чём-то у неё определённо имелось сходство с Закревским. Легкомысленность, вероятно, их роднила, стремление к новым, ярким впечатлениям. Маша не сожалела, что Татьяна недолго делила с ней радости новой жизни. Маша была влюблена. Взаимно. Мир окрасился во все цвета радуги. Новая история казалась красивой, как в кино, над ухом пели незримые флейты. Четыре месяца сплошного дурмана. Она не встречалась со своей компанией, ни разу никому не позвонила. Позвонил ей Шурик Вернигора.
- Мань, ты куда запропастилась?
- Шурик, не называй меня, пожалуйста, Маней. Терпеть не могу.
- А Стасу, значит, можно?
- Можно. У него особые заслуги.
- Какие?
- Не скажу.
- Подумаешь! Больно надо!
- Тогда тем паче не скажу, коли тебе всё равно не надо. Как твои дела, Шурик? Какие новости? Мы давно не виделись.
- Во! Я потому и звоню, - обрадовался Вернигора. - Пора бы собраться. Тут у Казимирыча день рождения скоро. Пойдёшь?
- А он зовёт?
- Ясен пень. Куда мы без вас с Танькой? Подарочек Серёге мы присмотрели. С тебя пятёрка. За деньгами, если хочешь, я сам заеду, или с Танькой передай. В следующую субботу, к шести.
- Договорились.
- Может, тебя того... сопроводить? - неловко спросил Шурик.
- Для чего? - не поняла Маша. - Сама как-нибудь доберусь. Где Серёжка живёт пока не забыла.
- И это, Маш, я тебя попросить хотел, - смутился Шурик. - То есть, не один я, все ребята просят. Ты со Стасом, с одной стороны, помягче будь, а с другой - не морочь ему голову, ладно?
- Чего-чего? - обалдела Маша. - Славка сам кому угодно голову заморочит. И вообще, я не поняла, что за наезды?
- Чего там понимать?
- Шурик, не мямли. Поясни кратко и чётко.
- Мы, короче, тут посовещались...
- Мы - это кто? - уточнила Маша, перебивая Вернигору.
- Мы все. В общем, посовещались и решили, что не надо вам со Стасом никаких дел иметь. У него своя жизнь, у тебя своя. Ты сейчас нехорошо себя с ним ведёшь, Маш, некрасиво. Ты там по слухам в очередной раз замуж собралась?
- Сбрендил, Шура? Никуда я не собралась. Клевета и грязные инсинуации. Нет, мне нравится - я себя нехорошо веду! А Славка - божий одуванчик?
- Не, ну он тоже... Короче, Маш, я тебя предупредил.
Бедный Шурик, верно, вспотел там, на другом конце телефонного провода. Но, собственно, что он себе позволяет? Что они все себе позволяют? Не их, в принципе, дело, не им решать. Предупредили они! А если она их не послушает? Они ей бойкот объявят, из компании выгонят? Так она и без того им четыре месяца на глаза не показывалась. И дальше без них обойтись способна. А Славка... Славка далеко не всегда хотел её видеть в окружении друзей. Чаще предпочитал бывать с ней наедине. Либо выдёргивал куда-нибудь, либо несколько часов кряду сидел у неё дома. Мама относилась к Славке с некоторой подозрительностью. Ей женский опыт и интуиция подсказывали не доверять Закревскому, этому мотыльку. Папа, наоборот, из всех приходящих в дом парней выделял только Славку. Встречал и провожал крепким рукопожатием, выходя для этих церемоний в прихожую.
На день рождения Казимирыча Маша пошла. Вела себя тихо, мирно. Весь вечер просидела на диване, ни с кем особо не разговаривая. Наблюдая со стороны, крепилась во мнении, что компания уже не та и трещит по швам. Все они взрослеют понемногу, интересы начинают расходиться. Скоро разбегутся в разные стороны окончательно.
Но второй курс они продержались и даже половину третьего, пока не женился Славка и не вышла замуж Татьяна.
Честно говоря, Маша не заметила весну второго курса. Не знала, тёплая ли она, дождливая ли. Её четырёхмесячный любовный угар в один прекрасный день закончился. Иллюзия взаимности лопнула мыльным пузырём, умолкли невидимые флейты. Маша осталась одна, измученная бурным и некрасивым эпилогом взаимоотношений с предметов своих обманувшихся чувств. Ей было плохо до изнеможения. Шли дни, недели, легче не становилось. Славку звать в утешители она не хотела. Тогда надо честно рассказать ему о четырёхмесячном сумасшествии, а как раз на это она бы никогда не решилась. Боялась навсегда потерять его. Одно дело - лёгкие, необременительные романы, которые Славка всерьёз не принимал, подсмеивался. Другой коленкор - настоящие, как ей тогда казалось, чувства. Славка выслушает, утрёт слёзы и сопли, поддержит, после чего исчезнет навсегда, на глаза больше не покажется.
Маргошка подтверждала опасения сестры. Она доросла до пятнадцати лет и весла самостоятельную политику. Для начала свела крепкую дружбу с сестрой Болека и влюбилась в Закревского. Со свойственным её поколению бесстыдством проявляла инициативу, вела на Славку загонную охоту, чуть не еженедельно назначая ему свидания. Маша ахала и возмущалась, читала младшей сестре лекции о чести, достоинстве и гордости, необходимых молодой девушке. Маргошка хихикала. Утверждала, что под лежачий камень вода не течёт, и продолжала баловать себя свиданиями с Закревским. Славка, к недоумению Маши, великодушно ходил к Маргошке на встречи. Зная беспринципность Закревского в отношении почти ко всем женщинам, то, как легко он заводил себе девушек, спал с ними и легко потом расставался, Маша очень боялась за сестрёнку. Тем более, Славка не умел бросать девушек красиво. За ним тянулся длиннющий шлейф из разбитых сердец, ночных слёз в подушку и, вероятно, пищала где-нибудь, суча ножками, парочка незаконнорожденных младенцев. Разбитого сердца для сестрёнки Маша не хотела. Младенца тем паче.
- Не боись! - Маргошка, сравнявшаяся в росте с сестрой, покровительственно похлопывала её по плечу. - Подумаешь, пару раз целовались. Он способен только о тебе говорить, на остальное его не хватает. Импотент уже, наверное.
- Господи, Маргошка! Где ты таких слов нахваталась? Тебе их по возрасту знать не положено.
- Проснись, Маша, - дразнила её сестра. - На дворе восьмидесятые годы двадцатого века, не девятнадцатого.
- Ты допрыгаешься, - обещала Маша. - Я молчу, молчу, а потом всё маме расскажу.
- Ой, напугала. Я вся дрожу. О чём расскажешь-то? - насмешничала сестрёнка. - Не было у нас ничего. Не поддаётся он на мои провокации.
- Ещё не хватало, - сердилась Маша. - Очень хорошо, что не поддаётся.
- Слушай, Маш, - у Маргошки снова вспыхивали издевательские искорки в глазах. - Как ты принимаешь подарки?
- С благодарностью, - терялась Маша, не понимая, куда клонит сестра.
- Научи, а?
- Чему? Подарки принимать? Ну, улыбаешься, спасибо говоришь.
- Не то. Так и я умею, и все.
- Тогда я не знаю, о чём ты.
- Стас в прошлый вторник сказал мне, что никто не умеет принимать подарки так, как ты. Поэтому ему хочется делать тебе подарки ещё и ещё.
Ах, вот о чём речь. Маша пожала плечами, притворившись непонимающей. Славка не стал объяснять Маргошке, всё равно она не поймёт. Ну и Маша не будет. Смысла нет. Для начала надо уяснить, что подарки бывают разными. Стремление человека сделать тебе приятное - уже подарок. Обычная прогулка по дворам микрорайона может превратиться в бесценный дар. Или не превратиться. Зависит от твоего восприятия, от твоей системы ценностей. Идею легко растолковать и пятнадцатилетней девочке, но в душу эту идею вложить невозможно. Как невозможно удачно имитировать радостный блеск глаз, счастье, бьющее изо всех пор при получении очередного "подарка".
Памятуя о некоторых высказываниях Маргошки, Маша, разумеется, не могла себе позволить обратиться к Славке за утешением. Обещание обещанием, а плевать человеку в душу, да к тому же человеку, близкому и дорогому для твоего сердца, просто преступление. Она терпела, сколько могла.
Как-то позвонил Вернигора, поинтересовался, куда обе девушки запропастились. Поделился разными незначительными новостями. Работая под дурака, вытянул из неё, насколько ей сейчас плохо. Не физически, морально.
- Знаешь, кто лучший в мире утешитель?
- Карлсон, - моментально откликнулась Маша, про себя подумав, что Славка.
- Не, лучший в мире утешитель - вечер с друзьями. Собирайся и приезжай сейчас к Болеку. Посмотрим футбол, пивка попьём.
- Я пиво не пью, - отказалась она.
- А мы тебе винца купим, сладенького.
- И пирожных полдюжины.
- Это по-нашему сколько?
- Шесть штук.
- Не растолстеешь?
- Да вы разве позволите? Почти всё сами и слопаете.
С того дня и повелось. До сессии по субботам Маша тихо напивалась в компании друзей, постепенно приобщаясь к пиву. Остановить её было некому. Татьяну где-то носили черти, дома никогда не застанешь. Появлялась она редко, ненадолго, на расспросы отвечала уклончиво.
Сессия заставила очнуться, прочухаться немного. На лето они обычно с ребятами расставались. Парни под водительством Славки отправлялись на юга за курортными романами. Девчонки катались друг к другу на дачи, гуляли по Москве, пролёживали бока в пляжной зоне Левобережья и Серебряного бора. Маша рассчитывала на летний отдых от пьянок в обществе друзей. Славка в субботних посиделках участия не принимал, она за апрель и май его ни разу не видела. Ребята объясняли, мол, у него куча неприятных хлопот, каких именно - не уточняли, уходили от прямых ответов. Но отсутствие в компании Закревского вовсе не означало его полной неосведомлённости в том, как стремительно Маша теряет лицо. Ей не хотелось с ним встретиться. Он ведь обязательно откомментирует недостойное поведение девушки, со стыда сгоришь. Потом когда-нибудь, позже встретятся, лучше осенью.
Встретиться им пришлось раньше. Заехал Вернигора, попросил чаю с клубничным вареньем. Чаёвничая, поставил в известность:
- У Стаса отец умер. Скоропостижно.
Маша онемела, замерла, не донеся ложку с вареньем до рта. Славка отца обожал, преклонялся перед ним и старался во многом подражать. Мама её, неосведомлённая о некоторых сторонах жизни Закревского, напротив, заинтересовалась:
- Отчего умер?
- От инфаркта, кажется. Я в таких делах не разбираюсь.
- Молодой?
- Сорок два года.
- Ой, какой молодой, жить ещё и жить. Болел, наверное?
- Не-а, пришёл домой, стал в прихожей ботинки снимать, схватился за сердце и упал. Анастасия Михайловна подбежала, а он уже того... не дышит. В минуту умер, представляете? Маш, ты куда?
- Звонить Славке, - крикнула девушка из прихожей.
- Не надо. Ему сейчас не до тебя. Сама должна понимать. И ездить к нему не надо. Я тебе это, как его лучший друг, говорю. Всё равно мы сейчас тебя к нему не подпустим.
- Кто это мы? - с неприязнью спросила Маша, вернувшись к столу. - Ты, Лёлек с Болеком, Казимирыч?
- Ну, вот видишь, без подсказки догадалась. Пойдём лучше погуляем.
- Куда? - Маша невидяще смотрела на его простое и симпатичное в этой простоте лицо.
- Да хоть к вам в парк. Я при тебе эту неделю неотлучно буду. Меня ребята приставили на случай твоих выбрыков.
Пожаром полыхнула в её душе злость. Опять они ей указывают, опять роль господа бога на себя берут.
- Тогда сиди за дверью на коврике. Сторожи, чтоб не сбежала, - девушка встала и ушла из кухни в их с Маргошкой комнату, в раздражении громко хлопнув дверью.
Шурик, по привычке кося под недалёкого парня, не уехал. Спокойно напился чаю в обществе Машиной мамы и вернувшейся с гулянки Маргошки. После чего, немного обиженный, притопал к ней в комнату извиняться, объясняться. И канифолил Маше мозги до позднего вечера. На следующий день Маша остыла, поразмыслила, выслушала аргументы мамы и сестрёнки и... решила подчиниться требованию друзей.
Через неделю она ругала себя за внушаемость. Всякие там Шурики и Лёлеки-Болеки вообразили себя всё знающими лучше других и понимающими глубже других, уроды самодовольные. Татьяна, объявившись весьма неожиданно, потащила её в кино на поздний сеанс. Возвращалась домой Маша одна и уже в темноте. Возле подъезда на памятной скамейке её дожидался Закревский. Увидев девушку, тяжело поднялся и неуверенно пошёл на сближение. Пошатывался. Разочек его здорово занесло. Он был пьян до умопомрачения.
- Маня, где ты ходишь? Почему, когда ты нужна, тебя нет?
- Славка, мамочки мои, да ты на ногах не держишься! - выдохнула она изумлённо и вовремя подставила плечо пошатнувшемуся парню. Он всей тяжестью навалился на её узкое плечико. Обнял. Уткнулся носом Маше в волосы, пробормотал:
- У меня отец умер, Маня.
- Я знаю, Слав. Тише, тише, друг мой, осторожно. Вот так, молодец. Пойдём ко мне?
Славка, услыхав её "я знаю", отшатнулся, чуть не упав, замахал руками. Маша едва его удержала.
- Нет, - пьяно заупрямился он. - Пойдём на лавочку. Памятная лавочка, правда, Мань? Когда это было? Год назад?
Он, шатаясь и делая неровные шаги, не прекращая обнимать Машу за плечи, трактором тянул её к скамейке. Она с трудом сопротивлялась.
- Мы здесь сидели, помнишь? Мы были такими счастливыми. Разве нет? Год назад. Всего год назад, Маня! И куда счастье делось? Нет его, ку-ку. Все вокруг сволочи, я знаю. Хорошие люди уходят, а сволочи остаются жить. Почему?
С пьяным полезней не спорить, полезней поддакивать и исподволь, незаметно направлять их в нужную сторону. Маша перестала сопротивляться, обняла Славку за талию и вместе с ним побрела к скамейке. Но он вдруг остановился, больно схватил девушку за плечо, резко развернул к себе, спросил почти трезво:
- Если ты знала, что у меня отец умер, почему не приехала? Не позвонила даже. Мне было плохо, я никого не хотел видеть, но тебя я ждал. Тебя я ждал, Маня!
- Меня не пустили. Мне запретили с тобой встречаться, - она стыдилась смотреть ему в глаза, рассматривала пуговицу на его ковбойке.
- Кто? Кто тебе мог запретить? Мама с папой? Ты взрослый человек, Маня! Сама должна решать...
- Наши с тобой друзья запретили, - Маша тихонечко разворачивала его в направлении подъезда, влекла за собой незаметно.
- Врешь! - он опять остановился. - Не могли они запретить!
- Ещё как могли. И не первый случай уже. Они Шурика ко мне приставили, караулить. Шурик мне, на правах твоего лучшего друга, несколько дней по ушам ездил, какая я для тебя отрава и как тебе существование порчу, - Маша незаметно перевела дух. Они миновали подъездную дверь и теперь находились перед лестницей. Подняться на второй этаж с неповоротливым, запинающимся Славкой представлялось ей титанической задачей.
- Нашла лучшего друга! Шурик, ха! Мой лучший друг - Казимирыч. Неужели не знаешь? Не-е-е, знаешь ты всё, только врёшь зачем-то.
- Да твой Казимирыч меня вообще едва терпит. Дай ему волю, он меня в порошок сотрёт. И первый к тебе не подпустит.
- Это он ревнует. Меня к тебе. Или тебя ко мне? Тьфу, запутался... Как правильно-то?
Они медленно преодолевали ступеньку за ступенькой. Остановились на площадке между маршами, отдышаться, передохнуть.
- Какая разница кого он к кому ревнует? Главное, волю свою навязывает. А мы почему-то делаем по его хотению.
- Не-е-е, разница есть. Одно дело, если ты ему мешаешь, и совсем другое, если он глаз на тебя положил...
- Кто? - не поверила Маша. - Казимирыч?! Да в гробу он меня видел, в белых тапочках. Танька у нас вон, какая красавица. И вокруг полно обалденных девушек... - она не договорила, потому что ладони Славки обхватили её лицо, приподняли его.
- Девушек много, а ты такая одна, - почти прошептал он и накрыл своими губами её губы. Целовал долго, нежно. Оторвался наконец, дав себе и ей возможность нормально подышать. Шепнул: "Молчи, не говори ничего". И снова начал её целовать. Нежно и бережно.
Только невменяемому человеку приспичит целоваться с девушкой возле нижнего сектора мусоропровода. Запах спугнул их через некоторое время, погнал наверх. И сколько-то они ещё целовались перед дверью квартиры. А потом Маша затащила Славку к себе. Отец уже спал, он всегда рано ложился. Мама выглянула, поприветствовала, выразила соболезнование.
- Мам, мы посидим тихонько на кухне? Нам со Славой поговорить надо.
- Зачем на кухне? Сидите в маленькой комнате. Рита отпросилась, у Гали сегодня ночует, секретами делится, - улыбнулась мама и ушла спать.