Практическая магия - Элис Хоффман 23 стр.

Гэри открывает дверцу машины, садится на перед­нее сиденье и захлопывает за собой дверцу. Волосы и одежда у него намокли, от картонки с курицей идет пар и пахнет горячим жиром.

- Я так и подумал, что это вы, - говорит он.

Он должен подобрать ноги, иначе они не умещают­ся в этой машине; пакет с курицей он кое-как при­страивает у себя на коленях.

- Это был перстень Джимми, - говорит Салли.

Она не собиралась выпалить это сразу, но, пожалуй, так даже к лучшему. Она ждет, как будет реагировать Гэри, но он лишь молча встречается с нею взглядом, и только. Черт, вот когда жалко, что она не может ни за­курить, ни выпить! Атмосфера так накалена, словно в машине как минимум стоградусная жара. Удивитель­но, что Салли еще не загорелась, точно ворох соломы!

- Вы слышите? - не выдерживает она наконец. - То кольцо у меня на кухне, оно - Джеймса Хокинса.

- Я знаю. - Теперь озабоченность в голосе Гэри слышится еще явственнее. Эта женщина - то самое, он не ошибся. При определенных обстоятельствах он всем охотно пожертвовал бы ради Салли Оуэнс. Ри­нулся бы с разбегу в пропасть, не задумываясь, куда упадет и какова будет сила удара. Гэри зачесывает пя­терней назад мокрые волосы, и на мгновение машину заполняет запах дождя. - Вы еще не обедали?

Он берет в руки картонный пакет. У него там, кроме курицы, еще луковые кольца и картошка фри.

- Мне сейчас не до еды, - говорит Салли.

Гэри приоткрывает дверцу и выставляет картонку с курицей на дождь. У него разом пропал аппетит.

- Я, может быть, потеряю сознание, - предупреж­дает его Салли. - Кажется, у меня будет удар.

- Это потому, что вы ждете вопроса, известно ли вам или вашей сестре, где находится Хокинс?

Не потому. Салли вся пылает, от макушки до самых кончиков пальцев. Боясь, как бы из-под ее ногтей не вырвался пар, она снимает руки с баранки и кладет их на колени.

- Я вам скажу, где он находится. - Гэри Халлет гля­дит на нее так, будто никакого мотеля "Вам - сюда" и никакой Развилки вообще не существует. - Он умер.

Гэри переваривает это сообщение, а дождь тем вре­менем барабанит по крыше. Окна в машине запотели, сквозь ветровое стекло ни зги не видно.

- Это вышло непреднамеренно, - продолжает Сал­ли. - Хоть и не скажешь, что он того не заслужил. Не­годяй был, каких поискать!

- Мы с ним старшеклассниками ходили в одну шко­лу. - Гэри произносит слова медленно, ему тяжело гово­рить. - Хорошего уже тогда было мало. Рассказывают, как-то во время летних каникул его не взяли подрабо­тать на одном ранчо и он в отместку перестрелял у них двенадцать пони. Выстрелом в голову, одного за другим.

- Вот видите, - говорит Салли. - Вы же сами гово­рите!

- Вы что, хотите, чтобы я забыл о нем? Вы об этом меня просите?

- Он больше никому не причинит вреда, - говорит Салли. - И это главное.

Женщина из конторы, в черном пончо-дождевике и с метлой в руках, выбегает прочистить сточные канавы возле мотеля в предвидении бури, предсказанной на завтра. Но Салли сейчас не думает о водостоках ее соб­ственного дома. Ее не занимает мысль о том, позаботи­лись ли девочки запереть все окна и устоит ли крыша против ураганного ветра.

- А если причинит, то при единственном усло­вии, - прибавляет Салли, - что вы и дальше будете его искать. Тогда пострадает моя сестра и я тоже, и неиз­вестно, чего ради.

Это логика, с которой Гэри не поспорить. Тьма на­верху продолжает сгущаться, и, вглядываясь в лицо Салли, он видит только ее глаза. Такие понятия, как хорошо и плохо, неким образом сместились для него.

- Я не знаю, как поступить, - признается он. - Для меня здесь есть известная трудность. Я не могу быть беспристрастен. Делать вид - могу, быть - нет.

Он смотрит на нее, как в тот раз, когда она открыла ему дверь. Салли понятны и его намерения, и сомне­ния, которыми он терзается; ей более чем понятно, че­го он хочет.

У Гэри Халлета сводит ноги, ему неудобно сидеть в "хонде", но он не торопится уходить. Дед говорил ему, бывало, что зря люди ссылаются на пословицу "можно привести коня к водопою, но нельзя заставить его пить". Суть в том, что если вода прохладна, если она чи­ста и вкусна, то и заставлять никого не потребуется. Гэ­ри чувствует себя в этот вечер гораздо более конем, чем поводырем. Он ненароком набрел на любовь, и от нее просто так не оторвешься. Гэри привык, что ему подчас не достается то, чего он хочет; он умел это пережить, хотя и задавался вопросом: не потому ли так получает­ся, что нужно сильнее хотеть? Сейчас вопросов нет. Он озирается на парковку. К завтрашнему ланчу он снова будет дома; собаки, завидев его, сойдут с ума от радо­сти, у парадной двери его будет дожидаться почта, мо­локо для его кофе сохранится свежим в холодильнике. Загвоздка в одном: он никуда не хочет трогаться отсю­да. Так и сидел бы, согнувшись в три погибели, в тесной "хонде", не обращая внимания на то, что в животе ур­чит от голода, весь во власти такого жгучего желания, что выпрямиться сейчас, пожалуй, было бы неприлич­но. У него щиплет в глазах; он знает, что, если уж под­ступили слезы, их не удержать. Даже пытаться нечего.

- Ой, не надо, - говорит Салли.

Она подвигается к нему, влекомая силой притяже­ния, повинуясь силам, с которыми ей не совладать.

- Это я просто так, - говорит Гэри низким и горест­ным голосом. Он крутит головой, проклиная себя. Только бы в этот раз не расплакаться... - Не обращай­те внимания.

Легко сказать - не обращайте! Это сильнее ее. Сал­ли пересаживается ближе, собираясь утереть ему сле­зы, но вместо этого обнимает его за шею, и он тотчас же крепко прижимает ее к себе.

- Салли, - говорит он.

Это звучит как музыка; коротенькое слово чудесно преображается в его устах, но ей нельзя принимать его всерьез. Она недаром провела столько времени на чер­ной лестнице у тетушек и знает: то, что говорят тебе муж­чины, по большей части ложь. Не слушай, одергивает она себя. Все это неправда и ничего не может значить, потому что он шепчет, будто искал ее всю жизнь. Она сидит уже чуть ли не у него на коленях, и руки его, ко­гда он к ней прикасается, так горячи, что обжигают ей кожу. Нечего слушать, что он ей говорит, а то она, ка­жется, уже и думать не способна - иначе давно сообра­зила бы, что пора остановиться.

Вот что значит, наверное, быть хмельной, мелькает в голове у Салли, когда он прижимает ее к себе еще сильнее. Его ладони касаются ее кожи, и она не проти­вится этому. Его руки пробираются к ней под майку, под пояс ее шортов, и она не сопротивляется. Пускай он длится, этот жар, что передается ей от него, - она, которая не мыслит себя без указателей и карт, согласна в эти минуты потеряться. Она чувствует, как поддается его поцелуям, она уже готова на что угодно! Так, веро­ятно, и сбиваются с панталыку, догадывается она. Все, что с нею сейчас происходит, до того не вяжется с обычным для нее поведением, что, поймав в запотев­шем боковом зеркальце свое отражение, она только ахает. С такой женщины станется влюбиться без памя­ти, такая и не подумает удерживать Гэри, когда, отведя в сторону ее темные волосы, он припадает губами к ям­ке у ее ключиц.

Какой ей смысл связываться с таким, как он? Заве­домо обрекать себя на чуждые ей переживания? Ей вспомнить противно тех бедных очумелых женщин, которые прибегали с черного хода к тетушкам; недопу­стимо стать такой же, обезумевшей от страданий, сра­женной тем, что у людей зовется любовью!

Разгоряченная, с горящими губами, Салли отстра­няется от Гэри, задыхаясь. До сих пор худо-бедно обхо­дилась без этого, обойдется и впредь. Сумеет остудить изнутри этот пыл... Дождик стихает, зато небо совер­шенно почернело. На востоке, где с моря приближает­ся буря, слышны раскаты грома.

- А вдруг я вам это позволяю, чтобы вы прекратили расследование? - говорит Салли. - К вам не приходи­ла такая мысль? Вдруг я готова от отчаяния переспать с кем угодно, включая вас?

У нее горечь во рту от жестокости собственных слов, но ей все равно. Ей нужно видеть у него это оскорбленное выражение.

Положить всему этому ко­нец, покуда она еще способна рассуждать. Покуда то, что она чувствует сейчас, не завладело ею без остатка, не загнало ее в тот же капкан, что и тех женщин, кото­рые стучались в дверь к тетушкам.

- Салли, - говорит Гэри. - Вы не такая.

- Да что вы? Вы же не знаете меня! Вам только ка­жется, что знаете.

- Что ж, это правда. Кажется, что знаю, - говорит он так, будто этим все сказано.

- Ну и ступайте отсюда. Выходите из машины.

Как ему жаль в эту минуту, что нельзя схватить ее и удержать насильно, пока сама не сдастся! Взять ее си­лой прямо здесь, на месте, и не отпускать до утра, на­плевать на все прочее и не слушать, если она скажет "нет". Но он не тот человек и никогда таким не будет. Слишком много раз наблюдал, как жизнь катится под откос, когда мужчина оставляет первое слово за тем, что носит в штанах. Это как пристраститься к наркоти­кам или к спиртному или гоняться за легкой наживой, не разбираясь в средствах. Гэри всегда понимал, как это бывает, когда люди ломаются и начинают делать, что им нравится, не считаясь ни с кем другим. Они просто отключают рассудок, а это - не для него, пусть даже ему таким образом не достанется то, чего он в этот раз действительно хочет.

- Салли, - говорит он опять, и у нее душа перево­рачивается от голоса, которым это сказано. Столько в нем обезоруживающей доброты, столько сострадания, невзирая на то, что произошло и все еще происходит.

- Сказано - выходите, - говорит Салли. - Это ошибка. Недоразумение.

- Нет.

Тем не менее он открывает дверцу и вылезает из ма­шины. Но тут же нагибается обратно, и Салли застав­ляет себя смотреть прямо перед собой, на ветровое сте­кло, не осмеливаясь встретиться с ним взглядом.

- Закройте дверь. - Голос у нее надтреснутый, лом­кий, того и гляди сорвется. - Я не шучу.

Он послушно захлопывает дверцу, но не уходит. Салли, даже не глядя, знает, что он стоит на том же месте. Что ж, так тому и быть. Она останется навсегда сама по себе, недосягаемая, как звезды, нетронутая и невредимая. Салли трогает с места, зная, что, если оглянуться, увидишь, что он по-прежнему стоит на парковке. Но она не оглядывается, потому что иначе увидит и другое - как она хочет быть с ним, пусть это и не сулит ей ничего хорошего.

Гэри и в самом деле стоит, провожая ее глазами; та­ким застает его первый удар молнии, что с треском раз­ламывает небо. Гэри все еще там, когда дикую яблоню на другом конце стоянки обдает белым огнем; он стоит так близко, что ощущает мощь заряда, и не расстанет­ся с этим ощущением всю обратную дорогу, летя на за­пад высоко над землей. Чудом избежав гибели, он по понятной причине не сможет удержать дрожь в паль­цах, поворачивая ключ в двери своего дома. По пред­ставлениям Гэри, нет хуже той беды, что состряпана твоими же руками, и они с Салли в этот вечер угости­лись за одним столом - с тем лишь различием, что он прекрасно сознает, чего лишил себя, а ей непонятно, почему она глотает слезы, пока едет с Развилки.

Когда Салли приезжает домой, растрепанная, заце­лованная до синяков, Джиллиан в ожидании ее еще не спит. Она сидит на кухне и пьет чай, прислушиваясь к грозе.

- Ну что, трахнулась? - спрашивает Джиллиан.

Вопрос достаточно дикий, но, с другой стороны, вполне нормальный, учитывая, что задает его Джилли­ан. Салли не может удержаться от смеха.

- Да нет.

- Жалко, - говорит Джиллиан. - А я-то думала! Мне показалось, ты созрела. Глаз блестел, во всяком случае.

- Неправильно показалось.

- Но ты хотя бы договорилась с ним? Он не назовет нас подозреваемыми? Пообещал, что спустит это дело на тормозах?

- Ему нужно подумать. - Салли подсаживается к столу с таким ощущением, словно ее с размаху оглуши­ли ударом. Сознание, что ей никогда больше не уви­деться с Гэри, серым саваном наваливается ей на пле­чи. Воспоминание о его поцелуях, его прикосновениях заново переворачивает ей душу. - Он человек с чув­ством долга.

- Надо же, как не повезло. А между тем все стано­вится только хуже.

Ветер нынче будет крепчать, пока на улице не оста­нется ни одной неопрокинутой урны. Все выше будут черными горами громоздиться тучи. Земля на заднем дворе, под колючей изгородью, размякнет и обратится в грязную жижу, в бочаг обмана вперемешку с раскаянием.

- Джимми никак неймется под землей. Сперва кольцо, теперь вот ботинок. Боюсь гадать, чему дальше очередь вылезти наружу. Как подумаешь - хоть стой, хоть падай! Я слушала последние известия - бурю предвещают страшную.

Салли придвигает свой стул ближе к Джиллиан. Ко­лени их соприкасаются. Частота пульса у обеих совпа­дает в точности - так всегда бывало во время грозы.

- Что же делать? - шепчет Салли.

Первый раз она обращается за советом к Джиллиан, первый раз интересуется ее мнением - и Джиллиан поступает так, как в подобных обстоятельствах всегда поступала она сама. Правду люди говорят, что надо сделать, решаясь просить о помощи. Надо набрать по­больше воздуху, и тогда признание вслух пройдет го­раздо менее болезненно.

- Вызывай тетушек, - говорит Джиллиан сестре. - Немедленно.

Тетушки прибывают на восьмой день восьмого ме­сяца, на автобусе "Борзая". Водитель, едва соскочив с подножки, считает первой своей заботой достать из ба­гажного отделения их черные чемоданы, хотя тот из них, который побольше, весит столько, что водитель должен напрячь все силы, чтобы только сдвинуть его с места, а вытащив, едва не надрывается, когда снимает его и ставит вниз.

- Тихо, тихо! - бросает он другим пассажирам, ко­торые дружно возмущаются, что он задерживает их ба­гаж, а им нужно поспеть на следующий автобус или бе­жать к тем, кто их встречает. Водитель остается глух и продолжает заниматься своим делом.

- Я не позволю, чтобы вы, дамы, стояли и дожида­лись, - сообщает он тетушкам.

Тетушкам так много лет, что невозможно определить их возраст. Головы у них седые, спины - согбенные.

Обе они в длинных черных юбках и кожаных шнуро­ванных ботинках. Из штата Массачусетс тетушки не выезжали лет сорок с гаком, но, несмотря на это, ни­сколько не робеют перед дальней дорогой. Как, впро­чем, и вообще ни перед чем. Они знают, чего хотят, и не стесняются заявить об этом, а потому не обращают внимания на хор возмущенных пассажиров и продол­жают давать водителю указания, как составить большой чемодан на край тротуара с сугубой осторожностью.

- Чем это он у вас набит? - шутливо осведомляется водитель. - Не кирпичами?

Тетушки не удостаивают его ответом; они презира­ют избитые шуточки, а поощрять из вежливости пу­стые разговоры считают излишним. Они становятся на углу у автобусной станции и подзывают такси; как только оно подъезжает, подробно инструктируют во­дителя, как доехать: семь миль до Развилки, дальше бу­дет торговый центр и пассаж, а потом нужно проехать китайский ресторан, кулинарию и кафе-мороженое, в котором трудилась этим летом Антония. Пахнет от те­тушек лавандой и серой - настораживающее сочета­ние; потому, возможно, когда они доезжают до дома Салли, водитель выходит открыть им дверь, и это при том, что они даже не подумали дать ему на чай. Тетуш­ки не одобряют обыкновения давать на чай и никогда не одобряли. Они считают, что платить нужно за рабо­ту, а работу - выполнять добросовестно. Для чего, если разобраться, они, собственно, и приехали сюда.

Салли предлагала, что заедет за ними на автобусную станцию, но тетушки об этом и слышать не хотели. Они прекрасно могут доехать сами. Они предпочитают до­бираться до места не спеша, что, кстати говоря, и дела­ют в данную минуту. Газоны пропитаны влагой, стоячий воздух, как всегда перед бурей, тяжел и неподвижен.

Над крышами, над дымовыми трубами нависла хмарь. Тетушки стоят у своих черных чемоданов на подъезд­ной дорожке к дому Салли, между "хондой" и "Олдсмобилем", принадлежавшем Джимми. Они за­крывают глаза, вбирая в себя дух новой местности. Вспорхнув на ветки тополей, за ними с интересом на­блюдают воробьи. Пауки ненадолго отрываются от плетения своей паутины. После полуночи пойдет дождь, в этом тетушки единодушны. Он будет хлестать сплошным потоком, изливаться на землю стеклянной рекой. Лить и лить, покуда весь мир, обратясь в сере­бро, не опрокинется вверх дном. Такое чувствуешь за­ранее, когда в костях у тебя ревматизм - или когда так долго живешь на свете, как тетушки.

А в доме тем временем сердце у Джиллиан трепыха­ется, как бывает, когда ждешь удара молнии. На ней потертые синие джинсы и черная бумажная рубашка; голова с утра нечесана. Она похожа на ребенка, кото­рый не желает наряжаться для гостей. Но гости все рав­но уже нагрянули, Джиллиан нутром чует их присут­ствие. Воздух до того уплотнился, что хоть режь его, словно шоколадный торт - высшего сорта, какие гото­вят без муки. Люстра на потолке в гостиной раскачива­ется на металлической цепи с легким стрекотом, вроде того, что издает детский волчок, когда его раскрутишь слишком быстро. Джиллиан отдергивает занавеску и выглядывает в окно.

- Господи помилуй! - говорит она. - Тетушки-то - вон они, на дорожке.

На улице воздух и того гуще, как суп-пюре, с желто­ватым сернистым привкусом, который для одних не лишен приятности, а у других не вызывает ничего, кроме отвращения; эти спешат захлопнуть все окна и включают на полную мощность кондиционер. К вече­ру ветер наберет такую силу, что подхватит, как перыш­ко, небольшую собачонку и снесет с качелей ребяти­шек, но пока дует лишь легкий ветерок. К дому рядом подъехала соседка Линда Беннет; она выходит из машины с пакетом продуктов и, подперев его бедром, машет тетушкам свободной рукой. Салли упоминала ей, что ждет в гости пожилых родственниц.

- За ними, правда, водятся странности, - преду­предила Салли соседку, но Линда видит двух симпатич­ных старушек, и только.

Следом с пассажирского сиденья сползает Линдина дочка - та, что звалась прежде Джесси, а теперь имену­ет себя Изабеллой, - и с таким видом, будто пахнуло тухлятиной, морщит нос, в котором пристрастилась с недавних пор носить три серебряных колечка.

- Это что за старые мымры? - спрашивает Лжеиза­белла у матери, поведя глазами в сторону тетушек, ко­торые стоят и рассматривают дом Салли.

Ее слова перелетают через газон и каждым своим гадким слогом стукаются оземь на дорожке у соседне­го дома. Тетушки поворачивают голову и меряют Иза­беллу серыми ясными глазами, отчего у той возникает в пальцах рук и ног совершенно незнакомое ощуще­ние, такое необычное и грозное, что она опрометью убегает в дом, залезает в постель и с головой укрывает­ся одеялом. Не одна минует неделя, пока эта барышня решится молвить матери или еще кому-нибудь дер­зость, да и то сперва подумает хорошенько, повернет фразу иначе и для верности присовокупит "пожалуй­ста" или "спасибо".