* * *
Вернувший домой, Том Карвер открыл для кота банку с крольчатиной в желе. Он не очень-то жаловал котов. Но этот зверь принадлежал Джози, и она бросила его здесь, когда уехала. Так что животное стало для Тома своего рода союзником, собратом по несчастью.
Это был огромный, почти квадратный добродушный кастрированный кот по имени Бейзил. Он целый день лежал клубочком на солнышке и перебирался за лучом с одного места возле дома на другое. Недавно у него обнаружилось воспаление уха. Когда Том отвез животное к ветеринару, то доктор заявил, что у Бейзила чрезвычайный избыток веса, и его сердце подвергается огромной нагрузке. Ветеринар предписал коту диету, которая включала в себя крохотные банки для гурманов - с превосходным постным мясом в пикантном желе. Бейзил посчитал, что они являются деликатесом, если порции так ничтожно малы, и приспособил их как дополнение к тому, что Том оставлял возле них: к маслу, бекону или пакетикам корма, способствующего пищеварению. Вероятно, теперь он стал еще толще и жирнее, чем прежде, - подумал Том, поглаживая широкий мягкий загривок кота.
Когда Бейзил был накормлен, Том спустился вниз, в полуподвальный этаж. Если Элизабет Браун нашла его кухню затейливой, то вряд ли она подумает подобное о нижнем этаже, - предположил он. Это было своего рода машинное отделение, разве что здесь стояла тишина. Помещение, светлое и спокойное, Том обставил безразмерными чертежными досками и длинными низкими шкафами. Внутри находилось нечто вроде ящиков для карт, куда архитектор складывал свои чертежи и планы. Освещение смотрелось безукоризненно. Единственным неприятным предметом в комнате был гигантский аппарат для печатания фотографий, да и он ютился за японской ширмой из вишневого дерева под прозрачной пленкой.
В комнате стояло спокойствие, не имелось ничего лишнего. Хотя, на взгляд Тома, после субботнего обеда в баре с Элизабет, комната выглядела довольно блекло.
Архитектор повернулся к ближайшей чертежной доске и осторожно включил раздвижную лампу над ней. На доске лежали чертежи для перестройки амбара. Это был симпатичный амбар девятнадцатого века, большой и добротный. У Тома возникли проблемы, когда он уговаривал хозяев не застеклять огромные фронтоны на востоке и западе, через которые когда-то проезжали повозки.
Он опустился на скамеечку перед доской и посмотрел на чертежи. Они были хороши, но не прекрасны. Им не хватало оригинальности. Том подумал об Элизабет, стоявшей на коленях на полу гостиной в Лэнсбери-Крисчент и рассматривавшей другие чертежи. Карвер вспомнил ее, сидящую напротив него за столом в баре, слушающую его, очень аккуратно поедая салат. Он решил, что было бы чудесно пойти туда снова поужинать, - возможно, после концерта или похода в кино. Может быть, следует позвонить на квартиру ее отца и пригласить ее на ленч завтра, в воскресенье, прежде чем мисс Браун сядет на поезд, чтобы вернуться в Лондон. Но потом он вспомнил, что не сможет этого сделать.
Том поднялся со скамеечки и обошел весь полуподвальный этаж. Дейл собирается прийти завтра. Сейчас у дочери наступили трудные времена, ее бросил парень.
Карвер подошел к окнам и выглянул в сад в сумерках. Наверное, не стоит говорить Дейл об Элизабет, - решил он.
Глава 3
Бекки задалась вопросом, можно ли умереть от холода в пятнадцать лет. Она знала, что в старости такое случается: ты не можешь много двигаться и беспокоишься, если температура отопления будет повыше. Ведь тогда сложнее заплатить по счету.
Девочка едва ли могла разделить подобное беспокойство. В ее понимании, можно легко избавиться от холода, сделав то, что нужно и предоставив заботу об оплате кому-нибудь другому. По крайней мере, она частенько придерживалась такого мнения. Но сегодня, в доме своей матери, Бекки лежала в кровати полностью одетой, окоченев от холода.
Дом промерз и пришел в негодность. Если бы в комнате был обогреватель (такового здесь не имелось), то даже тогда Бекки не решилась бы воспользоваться им. И не потому, что ей не велели его включать - просто два часа назад внизу разыгралась отвратительная сцена, когда Рори заявил матери, что проголодался. А мать, которая хохотала в тот момент, как безумная, над какой-то шуткой в местной газете, вдруг впала в дикую ярость. Она заметалась по неприбранной кухне, пока не нашла свою сумку и не вывалила все ее содержимое на голову Рори. При этом мать визгливо кричала, что он может съесть все, что ему заблагорассудится, потому что есть нечего - до тех пор, пока его проклятый папочка не удосужится вспомнить о своих обязанностях.
Рори мертвенно побледнел и остался сидеть, когда пенни и монетки в двадцать пенсов скатывались на пол с его кожаной куртки и джинсов. Среди них оказалась только одна фунтовая монета. Она лежала на циновке возле ног мальчика и смотрелась на фоне мелочи на удивление невероятным богатством. Рори не пытался поднять деньги. Никто из детей не сделал этого. Они просто стояли, где были - замерзшие, не глядящие друг на друга и на мать.
- Две сотни фунтов стерлингов в неделю! - кричала Надин. - Две сотни паршивых фунтов стерлингов! Они полагают, я должна жить на это? Как, по их мнению, я могу содержать вас?
Дети ничего не ответили. Очень медленно Клер подтянула обутые в ботинки ноги под легкие складки своей оранжевой юбки, плотно натянув ее на колени. Отец сказал ей, а также Бекки и Рори, что денег достаточно, чтобы платить аренду за мамин коттедж, что он будет покупать им одежду и школьные принадлежности. Но мама говорит, что это неправда. Ничто из того, что сказал отец, не было правдой. Она назвала папу лжецом. Мать заодно сообщила, что у папы теперь другие дела.
Клер почти ничего не поняла из этого. Дрожа от холода в загроможденной кухне с кричащей матерью и Рори, глядящим с таким выражением, словно его вытошнит в любую минуту на все эти монеты на полу, Клер очень хорошо поняла, был ее отец лжецом или нет. Но его отсутствие означало страдание. Настоящее страдание для них.
Однажды начав орать, Надин, казалось, просто не могла остановиться. Она ругала Джози и Мэтью, потом Джози и Мэтью вместе, а заодно и их, своих детей, которые оказались такими вероломными, чтобы пойти на ту свадьбу. Мать ругала состояние своей машины и коттеджа, кричала, что ее жизнь кончена. Потом она принялась за Руфуса.
Она встречала Руфуса только однажды, но обзывала его и справедливо обвиняла в присвоении комфорта, денег, любви - всего, чего теперь были лишены ее дети. Когда Надин приступила к Руфусу, Бекки подняла голову и перехватила взгляд Рори. Выражение глаз брата заставило ее молчать, не издавая ни звука и не двигаясь. Казалось, прошли часы, после чего крики и обвинения разом прекратились - столь же внезапно, как и начались. Теперь мать обнимала и целовала детей, говорила, что они значат для нее все на свете, потом рылась в буфете в поиске пакетиков растворимого шоколадного порошка, для приготовления которого требовалась только кипяченая вода (даже молока, с которым лишь одни хлопоты, оказалось не нужно).
Когда они пили шоколад, Надин сказала, что нужно ложиться спать. Бекки запротестовала, ссылаясь на то, что сейчас всего лишь полдесятого. И мать с угрожающей ноткой в голосе спросила, что собирается делать Бекки в половине десятого вечера в дурном настроении в этой забытой богом дыре, где даже телевидение испустило дух, и кого, черт побери, нужно винить в этом?
Не сказав ни слова, Бекки поднялась на второй этаж вслед за Клер. Она думала попросить сестру лечь вместе с ней в кровать, чтобы согреться. Но по тому, как сгорбились плечики девочки под кардиганом, она сразу поняла: сестра откажет ей, чтобы наказать ее. Ведь после эпизода внизу просто необходимо наказать кого-нибудь за все, что было так ужасно.
Они разошлись в полной тишине по своим комнатам. Клер и Бекки пошли туда, где жили вместе, а Рори - в помещение под самой крышей коттеджа, которое он предпочел третьей комнате. Ее Надин переделала в своеобразную студию, там находились кисти для рисования в кувшинах, небольшой ткацкий станок, туго набитые шестью и хлопком пластикатовые пакеты и наполовину сделанные скульптуры из арматурной сетки и папье-маше. Рори смастерил для себя под крышей нечто вроде палатки, а в ней - уютное гнездышко из старых пуховых одеял и спальников. Туда можно было только вползти. Бекки наблюдала, как он заполз туда, и знала, что брат, как и она, будет спать, не раздеваясь.
Она лежала в сырой темноте и удивлялась, как у нее еще не замерзли внутренности. Девочка не думала, что когда-нибудь вымерзнет так сильно, что почувствует себя парализованной, беспомощной. В другом конце комнаты на темной стене вырисовывалась еще более темная фигура Клер. Теперь сестра успокоилась. Но недавно она плакала, и когда Бекки сказала: "Клер?" - та огрызнулась: "Заткнись!" Ее оранжевая юбка и черный кардиган валялись на полу грудой, потому что Клер разделась, надев на смену старый теплый тренировочный костюм, давным-давно подаренный отцом. Это был костюм с персонажами из диснеевского мультика "Книга джунглей". Клер все время надевала его в кровати. Иногда она сосала свой большой палец, за что Бекки насмехалась над ней, после чего у сестер возникали крупные ссоры.
В доме было очень тихо. Бекки не слышала, как мать поднялась по лестнице. Полчаса назад или около того еще доносились какие-то крики. Надин словно бы демонстрировала свое видение того, как все в доме должны отходить ко сну. Но теперь воцарилась тишина. Правда, не беззаботная тишина, как хотелось бы Бекки - нет, сцена, свидетелями которой стали дети, нагнетала обстановку, как гроза.
Она перевернулась на другой бок, зажав между бедрами ладони. Девочка чувствовала, как грубые швы ее хлопчатобумажного жакета неприятно врезаются в бока и руки. Возможно, следовало встать и разыскать какие-нибудь перчатки - что-нибудь из тех пестрых вязаных вещей из Перу, которые носила Надин.
У матери было предубеждение против Перу из-за коррупции в правительстве и чудовищной бедности населения, а также из-за детской проституции в столице Лиме. Это стало причиной последнего разногласия, которое запомнила Бекки. Тогда Надин и Мэтью устроили по-настоящему серьезный скандал - он выяснил, что жена жертвовала сотни фунтов на благотворительные цели в фонд помощи обитателям трущоб Лимы. Надин набросилась на него, царапалась и кусалась. В какой-то миг Бекки подумала, что сейчас отец влепит ей затрещину. Но он не сделал этого - просто перестал ругаться, погрузился в полное молчание и ушел из дома. Клер попробовала пойти за ним. Она всегда старалась уходить с отцом. После всех ссор, отвратительных сцен и потока ругани с Мэтью, который говорил матери, что она сумасшедшая, а Надин кричала отцу, что он - никудышный человек, все заканчивались его уходом. Бекки тоже пыталась уйти вслед за ним.
Так было и сегодня. Бекки высвободила свои ладони и начала дуть на них. Теперь Мэтью, наконец, женился на Джози, и всем известно, что ссор больше не будет - по одной простой причине: Мэтью и Надин больше никогда не будут жить вместе. Бекки не могла смириться с этим. Одна мысль об этом причиняла ей боль, настолько острую, что она старалась больше не думать об этом, убеждая себя - ничего нет. Ничего, что можно изменить.
Она села в кровати. Было безнадежно. Бекки замерзла еще больше, чем когда поднялась наверх.
- Клер?
Ответа не было. Сестра, должно быть, заснула или притворяется спящей. В любом случае, Бекки не собиралась добиваться ответа. Она откинула в сторону старое пуховое одеяло и опустила ноги на пол. Ступни настолько окоченели, что едва влезали в ботинки.
Она встала. Хотелось пойти вниз и посмотреть, можно ли найти что-нибудь, чтобы разжечь огонь. Надин не позволяла им разжигать камин в гостиной. Ведь, как сказала мать, труба дымит. Но дым не волновал Бекки. Дым ничего не значит, когда есть тепло от огня.
Девочка открыла дверь. Перила и узкая лестница потонули в темноте, но внизу от двери в кухню шла узкая полоска света. Задумавшись, Бекки спустилась вниз по лестнице и остановилась на последней ступеньке. Отношения с матерью, обострившиеся за последний год, были таковы: никогда не знаешь, чего ожидать дальше.
Она коснулась ручки двери на кухню и осторожно повернула ее.
- Мам?
Надин сидела за кухонным столом, закутавшись в старый плед. Она не убрала ни посуду после ужина, ни чашки с шоколадом. Похоже, мать ничего не сделала, кроме того, что встала и нашла плед. Так и сидела, обхватив голову руками - длинные темные волосы рассыпались по рукам и плечам.
Мать плакала. По тому, как она рыдала, Бекки решила, что это продолжается уже долгое время.
- Мам?
Очень медленно Надин подняла голову и посмотрела вверх. Ее лицо было измученным и заплаканным.
- Я думала, ты заснула.
- Не могу. Мне так холодно…
- Холод - это так ужасно, верно? - сказала мать. - Я тоже никогда так не замерзала.
Она отогнула угол пледа и вытерла им свои глаза.
Бекки прошла дальше в помещение.
- Хочешь чаю?
- У нас нет молока, - ответила Надин. Она нашла бумажный платок и высморкалась.
- Ты можешь пить и без молока.
- Спасибо, - сказала Надин, которая сильно дрожала от плача.
Бекки прошла мимо нее и налила воды в чайник - совершенно непригодный, весь забитый внутри известью и поблекший снаружи. Одному богу известно, откуда он попал сюда. Бекки видела его впервые.
- Мне жаль, - сказала Надин.
Бекки ничего не ответила. Она склонилась над раковиной и неподвижно смотрела, как вода набирается в чайник.
- Просто…
Дочь ждала.
- Просто ужасно, что я рассердилась. Это потому, что я настолько бессильна. Этот ужасный коттедж!..
Девочка закрыла кран.
- Ты выбрала его сама, - сказала она.
- Не я! - пронзительно закричала мать. - Не я! Это единственное, что мы могли позволить себе!
Бекки закрыла на миг глаза и вздохнула. Когда она открыла их снова, на чайник была водружена крышка. Девочка включила его, стоя спиной к матери, пока чайник не вскипел.
Не надо ничего говорить, не следует отвечать, - иначе все будет как прежде. И не имеет никакого значения, что мать не права. Совершенно неважно, что Бекки, Надин, Рори и Клер не одну неделю колесили по Херфордширу в поисках сдаваемого коттеджа. И мать всякий раз говорила "нет, нет, нет", глядя на любой коттедж, даже на совершенно приличный, с исправными ванными комнатами и автобусной остановкой поблизости. А потом, наконец, они остановились в полном смятении напротив этого жуткого удручающего здания, расположенного в нескольких милях от любого населенного места. Оно выглядело, как дом колдуньи из сказки: на крыше даже росли грибы. И мать сказала "да".
Дети запротестовали, плача от ужаса и непонимания. "Да, - снова сказала Надин. - Да".
- Ты меня слышала? - спросила мать. Ее голос смягчился.
- Да, - ответила Бекки.
- Это правда. Это самое дешевое из того, что могли выбрать. Ты знаешь, почему…
Бекки ничего не ответила. Она подумала о машине со ржавчиной и дырками в днище, на поиски которой мать потратила не меньше времени. Автомобиль был сейчас припаркован в полуразрушенной пристройке, сколоченной из досок и рифленого железа. Ужасно, что такая ненадежная вещь - ее единственная ниточка, связывающая с внешним миром. В том мире в определенный момент даже школа показалась привлекательной. Мелькнула мысль о машине отца, но Бекки тут же отогнала ее - резко и неумолимо.
- Я знаю, для тебя ужасно быть здесь, - сказала Надин. - Я действительно чувствую себя плохо из-за этого. Мне здесь тоже ужасно. Я никогда не жила в таком доме, даже в студенческие годы.
Бекки опустила пакетик с заваркой в кружку, залила ее кипятком. Потом отжала ложкой пакетик о стенку кружки и выловила его. Она повернулась и поставила кружку перед матерью.
- Ты бы могла пойти на работу…
- Как? - спросила мать. - Как? Когда никого нет, кроме меня, чтобы забирать вас из школы?
Бекки постаралась не вспоминать обо всех коттеджах, которые они видели в зоне автобусного маршрута.
- Ты бы могла пойти на неполный рабочий день в "Россе" или где-нибудь еще, пока мы будем в школе.
- Продавщицей? - с улыбочкой поинтересовалась Надин.
- Можно и так. Не знаю. Я была бы не против работы по субботам в магазине.
- Ты слишком молода. В любом случае, как ты доберешься до работы?
Бекки пожала плечами:
- Можно на велосипеде.
- А где ты хочешь раздобыть велосипед?
Бекки уже было хотела открыть рот и сказать: "Я попрошу отца", - как тут осеклась. Но было уже поздно.
- Даже не сомневаюсь - у отца, - проговорила Надин. - Твой папенька-молодожен с его чудесным новым домом вернется обратно.
- Не такой он уж и новый, - ответила Бекки.
- Но достаточно, - с угрозой сказала мать. - Поновее этого будет.
Неожиданно Бекки почувствовала себя очень усталой. Она положила руки на стол среди грязных тарелок и опустила на них голову, чувствуя, что волосы падают вниз - тяжелые и темные, как у матери.
- Я хочу…
- Что ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты не так ненавидела его.
Надин отпила глоток чая и поморщилась:
- А что бы ты сделала на моем месте?!
Бекки ничего не ответила. Девочка заметила, что ее черный лак для ногтей местами отшелушился, и решила подождать, пока он весь облупится и сойдет сам по себе. Потом можно покрасить ногти в зеленый цвет.
- Если человек, которого ты любила и прожила с ним в браке семнадцать лет - семнадцать! - вдруг заявляет тебе, что собирается жениться на ком-то другом, и тебе нужно уходить и жить где-то еще почти без денег, - как ты будешь себя чувствовать тогда?
В голове Бекки образовалась робкая мысль и засела там. Она гласила: это не так.
Дочь проговорила:
- Но мы должны видеть его, должны встречаться с ним.
Надин посмотрела на нее. Ее голубые глаза расширились от возмущения.
- Вот именно. Именно! И ты даже не можешь воспользоваться чуточкой воображения и понять, какое для меня мучение - мириться с этим!
Утром Надин отвезла их всех по школам; Клер - в ближайшую начальную, Рори и Бекки - в единую среднюю. Туда позднее предстояло ходить и младшей сестре, когда ей исполниться одиннадцать. Они учились в новых школах уже две четверти, с того момента, как стало ясно, что Мэтью действительно намерен жениться на Джози. Тогда мать решила, что оставаться в Седждбери нестерпимо для нее и детей. Мэтью хотел оставить ее, чтобы дети, по крайней мере, не нарушали процесс учебы и не теряли контакта с друзьями, с бабушкой и дедушкой. Но она отказалась. Надин испытывала такую чудовищную боль, что поверила всей душой: страдание можно заглушить только одним способом - вырвав с корнем из своей жизни все, что было так близко и в чем теперь ей отказано. Дети жестоко мучились. Как мать заметила, они страдали гораздо сильнее, чем показывали. Но она говорила им, что так должно быть. Никто не хотел такой новой жизни, но так жить теперь придется.
- Вы должны с этим смириться в душе, - говорила она. - Вы должны научиться этому.