Передав Отю на руки бабке Пелагее, Таня начала заполошно искать свой паспорт и не заметила даже того обстоятельства, что Ада перешла с вежливо-уважительного "вы" на ласково-понукающее "ты", будто отсутствие у Тани банковского счета и в самом деле выдало ей на это некую индульгенцию. Провожала насмешливо ее глазами, исподтишка, но очень внимательно разглядывая, будто какую диковину. Потом изучила положенный перед ней Танин паспорт, старательно переписала все, что там значилось, в красивую красную книжицу изысканного переплета с кармашками, камушками, кнопочками и всякими прочими прелестями дизайнерских решений. Закончив, бросила ее небрежно в сумку, поднялась со стула и, ни с кем не прощаясь, быстро пошла из комнаты, выдав на ходу в сторону Тани:
– Скоро человек от меня придет, все тебе расскажет, где и в каком банке счет на твое имя открыт. Жди.
– А… какой такой человек? – уже в спину ей тихо спросила Таня.
– Да какая тебе разница, какой? Мой человек. Доверенное лицо, – уже выходя из дверей и слегка полуобернувшись, проговорила Ада. – Он представится, не бойся. Если надо, и в банк тебя свезет. Он хороший парень. Сама увидишь. И денег не жалей, еще раз говорю! Там на всех хватит. Хотя за доброту вашу и рассчитаться-то никак нельзя. Не любит она расчетов, доброта. Ни евров, ни долларов не признает, зараза такая…
Глава 5
Отя в их доме быстро прижился, как тут и был всегда. С зарплаты Таня сходила в магазин под названием "Детский мир", прикупила ему одежонки. И трусиков-маечек, и рубашечку в яркую клетку, и штаны крепкие – болоньевые. Хотела еще новые ботинки Оте справить, да денег не хватило. Так что приходилось ждать, когда единственная его обувка изволит после гулянья на батарее просохнуть – Отя оказался большим любителем по лужам побегать. И зима, как назло, к концу февраля уже свои ледяные флаги свернула, подул неожиданно теплый, совсем уже весенний ветер, и солнышко грело вовсю, норовя быстрее подтопить грязный городской снег. Таня, когда с Отей гулять выходила, стремления его по лужам побегать на корню пресекала, а вот бабка Пелагея могла и проворонить тот момент, когда детская ладошка вдруг исчезала из ее слабой старушечьей руки, и Отя топотал вперед, чтоб шлепнуть от души ботинком по луже. А потом они еще и хохотали до упаду, стар да мал. Таня сердилась, конечно, – что за игрища такие, так и до простуды недалеко. Но наверное, как-то неправильно она сердилась, потому что ни Отя, ни бабка на ее выговоры не реагировали, и мокрые детские ботинки, раззявившись высунутыми маленькими язычками, встречали ее на кухне возле горячей батареи, слегка подсмеиваясь. И Отя встречал ее в прихожей, как обычно – просился на руки, крепко обнимал за шею и клал белобрысую теплую голову на плечо. "Ой, нежности каки телячьи…" – выглядывала из комнаты бабка Пелагея, улыбалась ревниво да беззубо и звала ужинать, ворча, что без Тани "парнишонка и не ест толком, и не пьет, а все тоскует, в тарелку глядючи". Таня в это обстоятельство с трудом верила, потому что аппетит у Оти прямо на ее глазах прорезался вдруг замечательный, только успевай еду подставлять. Сметал все подряд и дочиста – суп так суп, кашу так кашу…
Называл он Таню Няней. И не оттого вовсе, что она с ним нянчилась, а оттого, Таня полагала, что имени ее не мог правильно выговорить.
А бабка Пелагея у него в Пеях ходила. Красиво так – Пея. Почти что фея. В общем, обыкновенным мальчишкой оказался, чуть балованным, чуть капризным, но вполне сносным по характеру. Любил на ночь бабкины сказки послушать, засунув в рот большой палец. Правда, просыпался часто среди ночи, начинал стонать совсем как взрослый мужик, горестно и тяжко, но и успокаивался быстро, почуяв прихлопывающую по спинке Танину руку. И еще Отя звонков дверных да телефонных боялся. Вздрагивал, тут же бледнел личиком и мчался со всех ног к Няне да Пеи – все равно к кому, кто ближе в этот момент окажется, тому на руки и прыгал…
Так же заполошно примчался и вскарабкался он на Таню и в тот воскресный вечер. Бабка Пелагея как раз очередную мыльную серию по телевизору досматривала, а Таня на кухне капусту для борща кромсала. У бабки Пелагеи по кухне выходной был, Таня ее чуть не силой оттуда вытолкала. А что? Разреши ей, так она дневать-ночевать над кастрюлями да противнями будет… Едва она успела нож в сторону отложить, как трясущееся воробьиное Отино сердечко уже под рукой оказалось. И ручки намертво впились в шею…
– Ну, маленький, ну ты чего… – подхватив мальчишку обеими руками, тихо зашептала она ему в ушко. – Не надо так бояться, маленький… Это, наверное, баба Лиза к бабе Пее в гости пришла, чайку попить… Иль на скамеечку посидеть позвать… Они же подружки, бабушки-то… А ты испугался… Сейчас дверь откроем, посмотрим…
За дверью стояла совсем не баба Лиза. За дверью стоял средних лет мужчина. Такой, такой… у Тани аж дух захватило, вот какой. Лицом – будто только что из телевизора. Красивый – не описать. И глаза – ах, какие у него глаза! Умные, насмешливые, так и режут насквозь. Таня живьем таких красивых мужиков отродясь не видывала. Даже зажмурилась поначалу да головой слегка потрясла, чтоб отогнать наваждение. Да и то – откуда ему здесь взяться-то? И впрямь из телевизора, что ли, выпрыгивать? А потом ее будто догадка насквозь прошила – это же тот самый, наверное, который доверенное лицо. От Ады… А вдруг он за Отей пришел? Если так, она не отдаст. С чего это ради? Подумаешь, лицо у него из телевизора…
– А… а вы к кому? – отступая на шаг от двери и прижимая к себе ребенка, спросила она, уперев взгляд сначала ему в переносицу, а потом и вообще отвела глаза в сторонку, будто скользнула таким образом в спасительно-притворное равнодушие. Застеснялась. Непривычно очень. Вот у врачей-мужчин, с которыми Таня работала бок о бок, таких лиц, к примеру, никогда не бывает. Красивых, веселых, праздничных. У врачей-мужчин лица жизнью слегка приплющенные, обыкновенные, серо-уставшие, иногда и просто небритые. А этот, кажется, будто улыбнется сейчас пошире и произнесет громко: "… А сегодня в нашей студии известный политик, лидер партии такой-то и сякой-то…"
– Татьяна Федоровна Селиверстова здесь проживает? Я к вам, – мягким баритоном пропел, глядя ей в глаза, незнакомец. – Я так думаю, что вы и есть та самая Татьяна…
– Да… Я и есть… – моргнула растерянно Таня и отступила еще на шаг. Так, на всякий случай. Слишком уж непривычной была для нее ситуация. Такой красивый мужик, и к ней пришел… Прямо живьем…
Вообще, с мужским полом отношения у Тани никак не складывались. Когда с тетей Клавой еще жила, пытался ухаживать за ней один мальчик, ушастенький такой, Славиком звали – бабы-Лизин внук. Да только тетя Клава в корне пресекла это ухаживание, сходив к бабы-Лизиной дочери, то есть к Славиковой маме, и потребовав категорически, чтоб ее "отродья" она и близко около Тани не наблюдала. Мама Славикова очень тогда за это "отродье" на Таню обиделась, хотя Таня и невиноватая вовсе была, очень ей этот ушастый Славик нравился… А потом тетя Клава слегла, и совсем бедной Тане стало не до кавалеров – иногда и умыться толком не успевала, не то что на гулянки какие сбежать. Так и время прошло. Когда умерла тетя Клава, Тане уж двадцать семь стукнуло. Не девка, а перестарок по деревенским меркам. Чистый перестарок, и по всем женским делам тоже. Где ж это видано – к такому возрасту, и бабой не стать… Хотя Таня по этому поводу не грустила – подумаешь, беда какая. Зато у нее любимая работа есть. Зато свой дом. И вообще, она от тети-Клавиных криков еще не отошла как следует, чтоб о таких пустяках заботиться. Да и место свое в женском незамужнем ряду тоже хорошо понимала, потому как были в том ряду девицы и покраше, и поумнее – куда уж ей, дурочке деревенской… Хотя, если честно, и горя этих красивых да умных по поводу случившейся их матримониальной отбраковки понять вовсе не могла. Подумаешь, мужика у них нет! И что с того? Плакать надо? Ходить, очи в землю опустив? Может, это обстоятельство и в самом деле неприятное, да только всего остального да хорошего, в жизни случившегося, вовсе не отменяет. А вдруг мужика этого рядом и не будет никогда? И что? Жизнью не жить, счастья не видать? Нет уж. Обидно как-то. Уж лучше она и думать об этом не будет. Да и не угнаться ей в этом вопросе за городскими… Вон их сколько кругом ходит, тонких-звонких, красивых да модных, и впрямь – куда уж ей за ними с деревенским своим свекольным румянцем…
Даже и сейчас он ее от себя не отпустил, румянец этот. Тут же разлился по щекам, будь неладен! Еще подумает про нее чего неприличное этот, который из телевизора…
– Пройти-то можно, Татьяна Федоровна? – весело проговорил незнакомец. – Иль так и будете меня на пороге держать? Я ведь, между прочим, к вам с хорошими вестями пришел.
– Это с какими такими вестями? – высунулась из-за Таниного плеча бабка Пелагея. – Ты чьих вообще будешь, мил-человек?
– Чьих? А я и не знаю, чьих я, бабушка… – хохотнул мужчина. – Всех своих, стало быть!
– Вы от Ады, наверное. Этот, как его… доверенное лицо, да? – попыталась оттеснить плечом любопытную бабку Пелагею Таня.
– Точно. Оно самое. Доверенное.
– Проходите, проходите, пожалуйста… – торопливо, будто опомнившись, посторонилась Таня. – Чего ж мы в дверях-то, в самом деле…
Мужчина быстро и деловито шагнул через порог, прямиком направился вслед за Таней в комнату. Бабка неодобрительно проводила его в спину и засеменила вслед, ворча на ходу: "Ишь, какой… Даже ботинок своих не снял… Так и чешет прямо в ботинках, зараза… Для кого Танюха вчерась полы намывала, для тебя, что ль…"
– Меня Павлом зовут, – на ходу представился мужчина Тане. И тут же, заглянув ей через плечо и слегка наклонившись, пропел приветливо: – Эй, Матвейка, привет! Ты не узнал меня, что ли?
Отя поднял голову с Таниного плеча, взглянул коротко и вдруг улыбнулся. Вмиг Таня почувствовала, как расслабилось в руках маленькое тельце, как ушел из него животный страх, уступив место радостному ребячьему вздоху.
– Узнал, значит… – наклонился к нему Павел. – Узнал… Ну, как ты тут живешь, Матвейка? Вижу, что хорошо живешь… Любят тебя здесь, сразу видно… Что ж, так бабушке Аде и скажем, что все у тебя хорошо…
Усевшись по-хозяйски за стол, он водрузил на колени необыкновенной красоты то ли портфель, то ли чемоданчик такой затейливый, быстро выбросил из него на скатерть тоненькую пластиковую папочку, спросил между делом:
– Вы почему трубку не берете? Ада говорит, дозвониться до вас невозможно.
– Ой, а у нас часто так бывает… Говорят, станция уже старая, с перебоями работает. Иногда неделями телефон молчит, – торопливо пояснила Таня, присаживаясь напротив него за стол. – Здесь в округе все дома старые, некоторые довоенные еще, и станция тоже старая…
– Да уж, район у вас тот еще. Очень сильно спальный. Захочешь разбудить – сразу и не получится. Пока до вас доехал…
– А вы передайте, передайте Аде, что у нас все хорошо! Отя поправляется, и на улице гуляет, и кушает хорошо…
– Хм… Отя, значит? Ну ладно, пусть будет Отя…
– Ой, да мы просто привыкли так его называть, вы уж извините…
– В общем так, Татьяна, – подвинул он ей в руки свою папочку. – Ада открыла на ваше имя счет в Меткомбанке. Это очень хороший банк, и отделение его тут есть неподалеку, я проверял. Здесь все документы, посмотрите потом. И купите себе сразу сотовый телефон, прошу вас. Ада и впрямь волнуется за внука. Я ей сегодня позвоню, конечно. Успокою, что все у вас хорошо…
– Спасибо… – робко взяла в руки папку Таня. – Спасибо вам большое за хлопоты…
– Ну, все? Вы извините, мне идти надо. Очень было приятно с вами познакомиться. Да, вот Адин телефон в Париже, позвоните ей сразу, как сотовый купите. И денег сразу побольше закиньте, это недешево стоит. Ну, всего вам доброго…
Захлопнув свой чемоданчик, он решительно встал из-за стола, подмигнул шаловливо Оте, отчего тот пискнул радостно и, подпрыгнув у Тани на коленях, тут же отвернулся, застеснявшись. Таня и опомниться не успела, как Павел развернулся и быстро пошел к двери, на ходу поклонившись вежливо бабке Пелагее.
– Павел, постойте! – вдруг осмелев, окликнула его Таня.
– Что такое? – с досадой сильно спешащего, но очень вежливого человека обернулся он уже от двери.
– Ой, извините… Я не поняла… А это… А как их надо снимать, деньги эти? Что надо делать? Я же не знаю…
– Да ничего не надо делать… – удивленно уставился на нее Павел. – Придете в банк с паспортом, и все…
– Как это – все?
– Ну, скажете еще, какая сумма вам требуется…
– А кому, кому я скажу-то?
– Господи, Татьяна… Вы что, с луны свалились, что ли? Не понимаю…
– А ты шибко-то не сердися на нее, милок! – выступила вперед неожиданной защитницей бабка Пелагея. – Раз доверили тебе хорошее дело, так и расскажи девке все по порядку, что да как. Не видишь, она совсем потерявшись? Можно подумать, она тем всю жизнь только и занималась, что по банкам вашим шныряла! Сам подумай, откудова ей эту науку знать-то? В банках-то этих она только огурцы в деревне вместе с матерью солила, и все! А ты – с луны свалилась… Да сам ты с луны!
– Да-а-а? – то ли насмешливо, то ли настороженно протянул Павел, с интересом взглянув на Таню. – Извините, бабушка, я как-то не подумал… Ну хорошо, если так… Давайте, Татьяна, я вас провожу, что ли… Хм, забавно как…
Он снова стал разглядывать Таню с насмешливым интересом, с таким же почти, с каким давеча разглядывала ее и Ада, будто она была диковинкой, и впрямь с луны свалившейся и не вписавшейся в окружающее и такое понятное пространство.
Таня, почувствовав, как щеки вновь заливаются противной свекольной краской, залепетала виновато:
– Ой, да не надо, что вы… Не надо провожать, я сама… Просто… Я и правда никогда не была… Да и зачем мне? Что мне там было делать, в банке этом? У меня и зарплата совсем не та… Да и вообще…
– Да мне в принципе не трудно… – пожал плечами Павел. – Вот хотя бы завтра…
– Нет, нет! Не надо! Что вы! Я сама разберусь… Вы извините…
– Ну что ж, сами так сами. Вот, возьмите мою визитку и звоните, если проблемы будут. Не стесняйтесь. Хорошо?
– Хорошо. Спасибо вам, Павел…
Еще раз улыбнувшись своей умопомрачительной телевизионной улыбкой, он вышел за дверь, простучал дробью шагов вниз по лестнице. Таня стояла, молча прижимая к себе Отю, смотрела завороженно ему вслед. А про себя думала – никуда она вовсе не пойдет. И не надо ей никаких Адиных денег, и счетов никаких не надо, ну их вообще… Что она, из-за денег, что ли, в том дворе Отю спасать кинулась? Вовсе нет. Да она и без них хорошо проживет! И Отю как-нибудь на свои прокормит. Он и без Адиных денег уже поправляться начал, вон какой тяжеленький, руки оттягивает… И щечки у него порозовели, и глазки блестеть начали… Ну их к лешему, эти ваши банки да счета! И телефон сотовый тоже к лешему! Кому ей звонить-то? Подружки какие, за время городской жизни образовавшиеся, либо работают с ней в одной больнице, либо живут неподалеку, и родни здесь никакой, кроме бабки Пелагеи, тоже нету… Да и Аде в далекий Париж она звонить не будет. А что, может, она вообще про Отю и не вспомнит никогда больше? Павел же ей подтвердит, что у них тут все замечательно. Пусть Ада там думает на здоровье, что ее деньги впрок пошли, и не беспокоится. И Отя у нее поживет подольше… Нет, не побежит она никакой телефон покупать. И вообще, странно как-то – в Париж звонить. Да это и невозможно, наверное? Может, Павел в самом деле попутал чего?
Повертев в руках глянцевую визитку, она опустила Отю на пол и стала вглядываться в мелкие буковки, проговаривая вслух прочитанное. Так… Газета "Бизнес-ведомости"… Главный редактор Беляев Павел Семенович… Ух ты, ничего себе! Главный редактор… Наверное, он такой же при газете этой начальник, как у них в больнице главврач Аркадий Исакович? Интересно… И телефон есть… И факс… Ну да он ей ни к чему. Да и телефон, собственно, тоже ни к чему. Не будет она ему звонить. Зачем? Чтоб он говорил с ней так же насмешливо? Подумаешь, в банке она никогда не была…
Глава 6
Однако звонить Павлу Беляеву, главному редактору газеты "Бизнес-ведомости", пришлось очень скоро. В одно прекрасное воскресное утро и пришлось, когда, плотно позавтракав оладушками со сметаной, бабка Пелагея с Отей отправились на прогулку, а Таня осталась дома, чтоб не торопясь заняться всякого рода женскими делами. И только наладилась она тихо и в удовольствие подомовничать, как давно помалкивающий телефон в прихожей вдруг ожил звонко-требовательно, призывая ее к себе. Взяв трубку, она и не узнала поначалу этот суховато-властный голос, и хотела уж было ответить, что ошиблись, мол, номером…
– Татьяна, это Ада говорит. Ты чего пугаешь меня? Звоню, звоню тебе который уже день!
– Ой, а я… Я вас и не узнала сразу… У нас телефон не работал…
– Да ладно, знаю. Мне Паша сказал. А мобильник почему не купила?
– Да как-то… Мне некогда было, работы много… – пролепетала первое, что пришло в голову, Таня. Вдохнув побольше в грудь воздуху и немного придя в себя, заговорила уже увереннее: – Ой, Ада, да вы не волнуйтесь! С Отей… То есть с Матвеем, конечно, все хорошо! Он здоров, и кушает хорошо, и на улице мы с ним гуляем…
– А как он, отошел немного?
– Да, отошел…
– Ну вот и замечательно. Наверное, и правильно, что я его с тобой на первое время оставила. И спасибо тебе, конечно. Только вот ответь мне как на духу, добрая женщина, почему в банке не появилась? Я проверяла, со счета ни копейки не снято!
– Так это… Так мне не надо пока…
– Что значит – не надо? А на что ты ребенка кормишь? На копейки свои? Нет, так дело не пойдет!
– Но, Ада…
– Что, что Ада?! Мы бедные, но гордые, да? А мне, знаешь, гордость твоя дурацкая без надобности! Чтоб сегодня же пошла и сняла деньги! Отнеслась сердечно к моему внуку – поклон тебе низкий за это, а я в твоем сострадании не нуждаюсь, поняла?
– Да, поняла… Да вы не обижайтесь, Ада…
– Делать мне больше нечего, как сидеть тут и на тебя обижаться. Сегодня же сходи в банк и сними деньги! Или ты ребенка ко мне посылкой собралась переправлять?
– Как это – посылкой… Почему посылкой… А вы… вы что, его забрать хотите?
– Нет, тебе оставлю! Совсем рехнулась, что ли? Сама же говоришь – оправился уже Матвей! Давай-ка дуй сегодня же за билетом да привози его сюда, здесь и разберемся, что дальше делать!
– Погодите, Ада… Но как же так? Может… Может, не надо пока, а?
На этом писклявом "а" вся уверенность Танина и закончилась. Голос вдруг пресекся неожиданно и застрял где-то в груди, да еще и трубка вдобавок выскочила живой рыбкой из рук и закачалась на кудрявом телефонном шнуре, донося до нее обрывки хрипловато-сердитого Адиного голоса. И никак ей не удавалось ее поймать – руки очень тряслись. Пока ловила, совсем раскваситься успела. А когда, наконец, снова поднесла ее к уху, и сказать уже ничего не смогла, только икнула громко и слезно, и очень неприлично, наверное…
– Да что ты ревешь там, дуреха! Выслушай сначала, что сказать-то хочу! Ревет она… Ну, успокоилась?
– Да… У… успоко… илась… – изо всех сил стараясь подавить идущие из застрявшего в груди слезного комка звуки, проговорила Таня.
– Ну вот и хорошо. Слушай сюда, сердечная ты моя. Я ж тебя не просто прошу Матвея в Париж привезти, я ж тебя сюда жить приглашаю!
– Как это – жить? Ик… – растерялась Таня, от удивления перестав плакать. – Не поняла… Ик…