Не меньше дюжины человек завопили, и в воздух взметнулись руки. Кто-то загорланил песню, размахивая бутылкой над головой и нетвердо держась на ногах; потом он зашатался и упал ничком в канаву. Разносчик пнул малого ногой, но тот не пошевелился; схватив лошадь под уздцы, Гарри потащил ее вперед, подгоняя животное ударами и криками вверх по крутому холму. Колеса экипажа проехались по телу упавшего; тот задергался, как раненый заяц, с воплем ужаса и боли барахтаясь в грязи, и замер.
Мужчины повернули вслед за экипажем, и топот их бегущих ног раздавался на большой дороге, а Джосс Мерлин постоял с минуту, глядя на Мэри с глупой пьяной улыбкой. Затем, повинуясь внезапному порыву, он схватил ее в охапку и потащил к экипажу. Он швырнул девушку в угол на сиденье, после чего, высунувшись в окно, завопил разносчику, чтобы тот нахлестывал лошадь.
На его крик эхом отозвались люди, бежавшие рядом, и некоторые из них вскочили на подножку и схватились за окно, а другие взгромоздились на опустевшие козлы и осыпали лошадь ударами палок и градом камней.
Животное дрожало и взмокло от страха; оно галопом взлетело на холм с полудюжиной сумасшедших, вцепившихся в вожжи и орущих на запятках.
Трактир "Ямайка" был залит светом; двери открыты, окна распахнуты. Дом выступал из ночной тьмы, как живое существо.
Трактирщик ладонью закрыл Мэри рот и прижал ее спиной к стенке экипажа.
- Ты хочешь донести на меня, правда? - спросил он. - Ты побежишь в суд, и я буду болтаться на веревке, как кошка? Ладно, раз так - вот тебе подходящий случай. Ты будешь стоять на берегу, Мэри, лицом к ветру и морю, и будешь смотреть на рассвет и на прилив. Ты ведь знаешь, что это значит? Ты знаешь, куда я собираюсь взять тебя?
Девушка в ужасе смотрела на дядю; краска сбежала с ее лица, и она попыталась заговорить с ним, но он зажал ей руками рот.
- Ты же думаешь, что меня не боишься, - сказал он. - Ты глумишься надо мной своим хорошеньким белым личиком и обезьяньими глазками. Да, я пьян; я пьян, как король, и пусть рухнут небо и земля - а мне плевать! Сегодня мы славно погуляем, может быть, в последний раз; и ты будешь с нами, Мэри, на берегу…
Джосс Мерлин отвернулся от нее, что-то крича своим спутникам, и лошадь, напуганная его криком, понеслась вперед во весь опор, таща за собой экипаж; и огни трактира "Ямайка" исчезли в темноте.
Глава одиннадцатая
Кошмарное путешествие к берегу продолжалось больше двух часов, и Мэри, вся в синяках, потрясенная грубым обращением, в изнеможении забилась в угол экипажа, мало заботясь о том, что с нею будет. Гарри-разносчик и еще двое тоже забрались в экипаж, и воздух сразу же провонял табаком, перегаром и запахом их тел.
Трактирщик привел себя и своих товарищей в состояние бешеного возбуждения, и присутствие женщины, ее слабость и отчаяние придавали удовольствию особую остроту.
Сперва бандиты говорили о ней и в расчете на нее, смеялись и пели, чтобы обратить на себя внимание девушки; Гарри-разносчик горланил свои похабные песни, которые в таком тесном пространстве звучали оглушительно громко и вызывали вой одобрения у слушателей, приводя их в еще большее возбуждение.
Бандиты наблюдали за лицом своей спутницы, надеясь, что она как-нибудь проявит стыд или неловкость, но Мэри слишком устала, и никакое грубое слово или похабная песня не могли ее задеть. Она слышала их голоса сквозь пелену изнеможения; она чувствовала, как дядя толкает ее локтем в бок - новая тупая боль вдобавок к предыдущим мучениям; в висках у нее стучало, в глаза как будто насыпали горячий песок, и сквозь дым девушка едва видела море ухмыляющихся лиц. Ей было все равно, что они говорят или делают, и непреодолимое желание уснуть и забыться стало пыткой.
Когда мужчины увидели, насколько Мэри безжизненна и тупа, ее присутствие перестало вызывать интерес. Даже песни потеряли остроту, и Джосс Мерлин, порывшись в кармане, достал колоду карт. Бандиты мгновенно отвлеклись, и в минутном затишье, которое ей выпало, Мэри поглубже забилась в свой угол, подальше от жаркого, животного запаха дяди, и, закрыв глаза, отдала себя во власть раскачивающегося, подпрыгивающего на ухабах экипажа. Она так устала, что уже не отдавала себе отчета в происходящем; она то и дело впадала в забытье. Девушка ощущала боль и толчки колес, слышала где-то вдалеке глухой шум голосов; но все это существовало отдельно от нее, происходило не с ней. Тьма снизошла на нее, как дар небес, и Мэри чувствовала, как соскальзывала туда и наконец полностью провалилась. Время перестало для нее существовать. Движение прекратилось, и это насильно вернуло ее в реальный мир: внезапная тишина и холодный влажный воздух, овевающий лицо сквозь открытое окно экипажа.
Она была одна в своем углу. Мужчины ушли, прихватив с собой фонарь. Сперва Мэри сидела неподвижно, боясь, что они вернутся, и не вполне понимая, что с ней произошло. Затем она потянулась к окну, и боль и ломота во всем теле стали невыносимыми. Резкая боль опоясала ей плечи, окоченевшие от холода; ее корсаж все еще был влажным от дождя, насквозь промочившего ее вечером. Девушка подождала минуту, потом снова наклонилась к окну. Ветер по-прежнему дул сильный, но ливень прекратился, и только мелкая холодная морось барабанила в окно. Экипаж бросили в узком глубоком овраге, лошадь выпрягли. Похоже было, что овраг резко идет вниз, узкая дорога усеяна камнями и разрушена. Мэри не видела ничего дальше нескольких ярдов. Ночная тьма сгустилась, и в овраге было черно, как в погребе. На небе уже не осталось звезд, и резкий ветер пустошей стал неистовым, шумным и порывистым, и вдобавок приволок с собой мокрый туман. Мэри высунула руку из окна и дотронулась до склона оврага. Ее пальцы наткнулись на рыхлый песок и травинки, насквозь пропитанные влагой. Девушка подергала ручку дверцы, но та была заперта. Она прислушалась. Ее взгляд старался прорваться сквозь темноту, вдоль крутого склона оврага, и ветер донес до нее звук, одновременно зловещий и родной, звук, которому впервые в жизни она не обрадовалась, но узнала с замиранием сердца, вздрогнув от дурного предчувствия.
Это был звук моря. Овраг выходил на берег.
Теперь Мэри знала, почему воздух стал мягче и почему брызги дождя легко ложились ей на ладонь и имели соленый привкус. Высокие склоны оврага давали мнимое ощущение безопасности, по контрасту с открытыми просторами пустошей, но за пределами этого обманчивого укрытия иллюзия сразу исчезала, и свирепая буря завывала еще громче. Не могло быть тишины там, где море разбивалось о скалистый берег. Теперь девушка слышала его беспрерывно: ропот и вздох, когда усталая волна накатывалась на берег и нехотя уходила; затем пауза, когда море готовилось к новой попытке - крохотный отрезок времени, - и затем снова грохот и обвал, рев волны на гальке и громкий стук камней, которые море увлекает за собой, Мэри вздрогнула: где-то там, внизу, в темноте, ее дядя и его товарищи ждали прилива. Если бы она могла хотя бы слышать их, ожидание в густом экипаже стало бы не таким невыносимым. Дикие вопли, хохот и пение, которыми ее спутники подбадривали себя во время пути, сами по себе отвратительные, стали бы сейчас облегчением; но эта мертвая тишина была зловещей. Дело отрезвило бандитов, и они нашли чем занять руки. Теперь, когда Мэри пришла в себя и первый приступ изнеможения миновал, бездействие показалось ей немыслимым. Она прикинула размеры окна. Девушка знала, что дверь заперта, но, поднатужившись и извернувшись, можно было попытаться протиснуться сквозь узкое окошко.
Рискнуть стоило. Что бы ни случилось нынче ночью, за ее жизнь никто не поручится; дядя и его товарищи могут найти и убить девушку, если пожелают. Они знают этот край, а она - нет. Они в минуту могут выследить ее, как свора гончих, если только захотят. Мэри изо всех сил старалась протиснуться в узкое окошко, лицом вверх; это было тем более трудно, что ей продуло плечо и спину. Крыша экипажа оказалась скользкой и мокрой, за нее было никак не ухватиться пальцами, но Мэри старалась изо всех сил, и вот наконец ее бедра, стиснутые и сдавленные болью, протиснулись наружу. Бедняжка содрала кожу об оконную раму и была в полуобморочном состоянии. Она потеряла опору и равновесие и навзничь рухнула из окна на землю.
Мэри упала с небольшой высоты, но ударилась сильно и чувствовала, как сбоку по ее телу стекает струйка крови - результат того, что она застряла в окне. Девушка дала себе опомниться, а затем с трудом поднялась на ноги и стала неуверенно продвигаться вверх по тропинке, прячась в тени откоса. В голове у нее не было пока никакого плана, но, повернувшись спиной к оврагу и к морю, она могла бы удалиться от своих недавних спутников. Скорее всего, те спустились на берег. Эта тропинка, сворачивавшая наверх и влево, по крайней мере выведет ее на скалы, а там, несмотря на темноту, она сможет хоть что-то разглядеть. Где-то же должна быть дорога - как же иначе ехал экипаж, - а если есть дорога, значит, скоро появятся и жилые дома; а там будут честные мужчины и женщины, которым она сможет все рассказать, и они поднимут всю округу, когда услышат ее историю.
Мэри ощупью пробиралась вдоль длинной канавы, то и дело спотыкаясь о камни. Волосы лезли ей в глаза и мешали, и, неожиданно завернув за острый выступ откоса, она подняла руки, чтобы откинуть назад свисающие на глаза пряди, и из-за этого не заметила согнувшуюся фигуру мужчины, стоявшего в канаве на коленях спиной к ней и наблюдавшего за извилистой тропой впереди. Девушка налетела на него с размаху, так что у нее перехватило дыхание, и мужчина, застигнутый врасплох, упал вместе с ней, крича от страха и ярости и ударив ее кулаком.
Они дрались на земле, Мэри пыталась вырваться, царапая ему лицо, но уже через минуту стало ясно, что противник сильнее. Он перевернул девушку на бок и, запустив обе руки ей в волосы, стал тянуть за корни, пока боль не заставила ее затихнуть. Мужчина прислонился к ней, тяжело дыша, и пристально посмотрев на Мэри, изумленно раззявил рот с желтыми гнилыми зубами.
Это был Гарри-разносчик. Мэри лежала неподвижно, надеясь, что противник пошевелится первый. Она проклинала себя за глупость: как можно было вот так, на ощупь, идти по тропинке и не подумать о том, что даже дети во время игры выставляют часовых?
Гарри ждал, что девушка будет кричать или сопротивляться, но поскольку она не делала ни того, ни другого, он перенес тяжесть своего тела на локоть и хитро улыбнулся ей, кивнув в сторону берега.
- Не рассчитывали меня здесь увидеть, правда? - сказал он. - Думали, я на берегу с трактирщиком и остальными, расставляю приманку? Итак, вы пробудились от раннего сна и решили прогуляться по тропинке. И раз уж вы здесь, я приму вас как можно радушнее. - Бандит ухмыльнулся, ткнув черным ногтем ей в щеку. - В канаве холодно и сыро, - заметил он, - но сейчас это неважно. Они пробудут там внизу еще несколько часов. По тому, как вы говорили с Джоссом сегодня, я понял, что вы настроены против дядюшки. Он не имеет права держать вас в "Ямайке", как птичку в клетке, и не позволять вам надевать всяких хорошеньких вещиц. Он, наверное, даже брошки для корсажа вам не подарил, правда? Ну и ладно. Не огорчайтесь. Я подарю вам кружева на шейку и браслеты на запястья, и мягкие шелковые платья. Ну-ка, моя милая…
Гарри кивнул ей, подбадривая, все еще улыбаясь хитро и самодовольно, и Мэри почувствовала, как его рука украдкой вцепилась в нее. Она мгновенно дернулась и ударила бандита. Ее кулак угодил ему снизу в подбородок; его рот захлопнулся, как капкан, и язык застрял между зубами. Гарри заверещал, как кролик, и Мэри снова ударила его, но на этот раз он схватил ее и стал трясти; все притворные ласковые уговоры кончились, сила его была ужасна, краска схлынула с лица. Теперь бандит боролся за обладание ею, и Мэри знала это, и, понимая, что у него силы больше, чем у нее, и в конце концов он одержит верх, вдруг обмякла, чтобы обмануть противника, на миг поддалась ему. Гарри победно хрюкнул и слегка расслабился, что ей и было нужно, и, когда он, меняя положение, опустил голову, девушка изо всех сил пнула его коленом и одновременно ткнула пальцами в глаза. Разносчик тут же сложился пополам от боли и свалился набок. Мэри моментально выбралась из-под него и встала на ноги, еще раз ударив своего обидчика ногой, пока тот беспомощно раскачивался, прижав руки к брюху. Девушка пыталась нашарить в канаве камень, чтобы бросить в него, но ей не попадалось ничего, кроме земли и песка, и она пригоршнями набирала песок и землю и швыряла Гарри в лицо. Он мгновенно ослеп и не мог дать сдачи. Потом Мэри повернулась и пустилась бежать так, будто за ней гнались, вверх по извилистой тропинке, с открытым ртом, вытянутыми вперед руками, спотыкаясь и оступаясь в колеях. Когда она снова услышала позади себя крик Гарри и топот его ног, чувство паники поглотило ее разум, и она стала карабкаться вверх по крутой насыпи, которая возвышалась над дорогой, на каждом шагу поскальзываясь на мягкой земле, пока в безумном напряжении, порожденном страхом, не добралась до верха и не пролезла, всхлипывая, сквозь дыру в колючей изгороди, венчающей насыпь. Ее лицо и руки были в крови, но Мэри не думала об этом и бежала вдоль скалы прочь от дороги, по травяным кочкам и вздыбленной, неровной земле, утратив всякое чувство направления, с единственной мыслью - спастись от того ужаса, что являл собой Гарри-разносчик.
Стена тумана сомкнулась вокруг нее, заслонив отдаленную линию изгороди, к которой она направлялась, и девушка тут же остановилась, осознав опрометчивость своего порыва, понимая опасную обманчивость морского тумана, который может привести ее обратно к дороге. Она тут же опустилась на четвереньки и медленно поползла вперед, глядя в землю, придерживаясь узкой песчаной тропинки, которая вилась в нужном ей направлении. Мэри продвигалась медленно, но инстинкт говорил ей, что расстояние между нею и разносчиком увеличивается, а это было самое главное. Она потеряла ощущение времени; было три, а может, четыре часа утра, и никаких признаков того, что тьма когда-нибудь рассеется. Сквозь завесу тумана опять пробился дождь, и девушке казалось, будто со всех сторон она слышит море, и нет от него спасения; шум бурунов ничто не заглушало, он был слышен громче и яснее, чем прежде. Мэри поняла, что по ветру нельзя определить направление, потому что даже теперь, дуя с тыла, он мог сместиться на один-два румба. Ничего не зная о береговой линии, она не повернула на восток, как собиралась, но оказалась на краю осыпающейся крутой тропы, которая, судя по шуму моря, вела ее прямо на берег. Буруны, хоть девушка и не могла их видеть из-за тумана, плескались где-то вдали, в темноте, и к своему ужасу она поняла, что они находятся на одном уровне с ней, а не внизу. Это означало, что утесы здесь круто спускались к берегу и не было длинной и извилистой тропы к бухте, которую она представила себе, сидя в оставленном экипаже; овраг, должно быть, находился всего в нескольких ярдах от моря. Склоны оврага приглушали шум волн. Как только Мэри все это поняла, перед ней в тумане образовался разрыв и стал виден кусочек неба. Она неуверенно продолжала ползти вперед; тропинка становилась шире, туман рассеивался, и ветер снова задул ей в лицо. Девушка опустилась на колени среди плавника, водорослей и гальки, на узкой прибрежной полосе; по обе стороны от нее отлого поднималась земля, а меньше чем в пятидесяти ярдах прямо перед ней высокие гребни волн разбивались о берег.
Через некоторое время, когда ее глаза привыкли к полумраку, она разглядела их, сгрудившихся у зубчатой скалы, которая нарушала ровную поверхность берега: горстку людей, жмущихся друг к другу от ветра и холода, молча всматривающихся в темноту. Самая их неподвижность таила в себе тем большую угрозу, что до сих пор они вели себя иначе; и то, как эти люди притаились, само положение их тел, прижавшихся к скале, напряженная бдительность, с которой их головы все до единой были обращены в сторону наступающего моря, - все это было зрелищем одновременно и страшным, и чреватым опасностью.
Если бы бандиты кричали или пели, перекликались друг с другом, делая ночь ужасной производимым ими шумом, грохотом тяжелых сапог по хрустящей гальке, это соответствовало бы их характеру и тому, чего Мэри ожидала; но в этой тишине было нечто зловещее, заставлявшее предположить, что для них наступил пик этой ночи. Только небольшой выступ скалы отделял Мэри от плоского пустынного берега, и она не смела двинуться дальше, боясь выдать себя. Девушка подкралась к скале и легла за нею на гальку. Прямо перед Мэри, спиной к ней стоял дядя со своими спутниками.
Девушка ждала. Бандиты не двигались. Не раздавалось ни единого звука. Только волны с неизбежной монотонностью разбивались о берег, омывая его и снова возвращаясь в море, и в ночной темноте виднелась тонкая белая линия бурунов.
Туман начал подниматься очень медленно, приоткрывая очертания узкой бухты. Скалы стали более рельефными, и утесы обрели плотность. Пространство расширилось: помимо залива открылась ровная линия берега, тянувшаяся в бесконечную даль. Справа, вдалеке, там, где самые высокие утесы спускались в море, Мэри увидала бледную светящуюся точку. Сперва она подумала, что это звезда, свет которой пробивался сквозь последнюю пелену тающего тумана, но разум подсказал ей, что белых звезд не бывает и что они никогда не раскачиваются на ветру на поверхности утеса. Она пристально следила за нею, точка приближалась; она была похожа на маленький белый глазок в темноте. Она танцевала и кланялась, раскачиваемая штормом, как будто ветер сам зажег ее и нес вперед, - живое пламя, которое задуть невозможно.
И вдруг Мэри поняла причину бездействия бандитов, и маленький белый глазок, который сперва показался ей знаком утешения и другом, отважно мерцающим в бурной ночи, стал символом ужаса.