Для Краснова наступил опасный момент. Он отлично понимал, что от великого до смешного один шаг, и нажал все пружины. Круг тотчас же вынес постановление о том, что переход границы необходим в целях занятия некоторых пунктов, крайне важных для безопасности Дона.
Это средство плохо помогло. Казаки инстинктивно чувствовали, что, перейдя границу, они уже сами обратятся в нападающую сторону, а это вызовет ярость в России.
Они менее всего думали "спасать" русский народ.
- С большевиками ведь можно договориться. Мы их не тронем, а они пусть нас не трогают. Чтобы все было по-старому.
Приказ о переходе границы привел к разложению восставших, которые видели, что в Новочеркасске мудрят, что стремления атамана и правительства расходятся с желаниями станичников.
3 августа, на Царицынском фронте, отряд полк. Антонова, не желая более сражаться с красными, сдал без боя станицы Негавскую, Баклановскую и Верхне-Курмоярскую.
В Усть-Медведицком округе 1-й и 4-й Донские полки и полки Усть-Бело-Калитвенской, Верхне-Кундрюческой и Нижне-Кундрюческой станиц мало того, что отказались воевать, но даже стреляли по тем, кто, во исполнение приказа, пошел в бой.
Находились начальники, которые не хотели переходить границы. К числу их относился выборный командир полка Милютинской станицы войсковой старшина Коньков. Он еще до этого прославился своим непослушанием. Как-то раз ему удалось отбить у красных, на станции Арчеда, 60 ведер спирту. После этого уже никакие приказы правительственного начальника, ген. Фицхелаурова, не могли заставить его итти в наступление. Ослушника, наконец, убрали в тыл. Впоследствии он снова попал на фронт и пал смертью храбрых.
13 августа в полках Трех-Островянской, Ново-Григорьевской и Сиротинской станиц состоялся митинг.
- Воевать, братва, дальше али нет?
- Будя… Замиряться надо.
- Делегацию бы отправить к красным. Не желаем воевать, ни к чему!
Выборные командиры не протестовали. Правительственный начальник пытался их облагоразумить.
- Ведь мы же всевеликое войско Донское. Мы послали выборных на Круг. Круг, вместе с выборным атаманом, правит нами. Сами же мы создали правительство, так как же ему не подчиняться? Оно знает, когда надо заключить мир.
В конце концов делегацию к красным не послали. Но утром полки разбрелись по домам.
Дело принимало скверный оборот. Краснову приходилось волей-неволей раскрыть свои карты, объявить, во имя чего же ведется борьба, какова ее конечная цель, только ли освобождение Дона, как говорилось сначала, или какая-нибудь другая. Приходилось подумать и о помощи.
16 августа, при открытии сессии Большого Войскового Круга, атаман очертил в пространной речи свою правительственную деятельность и заявил довольно смело:
- Мы победим, если не будет братания и преступной агитации. Россия ждет своих казаков. Близок великий день. Наступает славное время. Помните дедов своих под Москвой и великий земский собор в 1613 году. Кто вслед за галицким дворянином подошел к столу, где сидел князь Пожарский, и положил записку. То был донской атаман. - "Какое писание ты подал, атаман?" - спросил его князь Пожарский. - "О природном царе Михаиле Федоровиче", - отвечал атаман. "Прочетше писание атаманское, бысть у всех согласенный и едино-мысленный совет", - пишет летописец.
Переведя дух, Краснов от спокойного эпоса перешел к лирике, начав цитатой из апокалипсиса:
- Господа высокие представители всевеликого войска Донского! "Близок есть, уже при дверех". Близок час спасения России. Но, помните, не спасут ее ни немцы, ни англичане, ни японцы, ни американцы, - они только разорят ее и зальют кровью. Не спасет Россию сама Россия. Спасут Россию ее казаки.
В ту же осеннюю сессию Круга он потребовал себе чрезвычайных полномочий.
- Обстоятельства таковы, что я должен быть "атаманом военного времени", - говорил донской владыка.
Круг расширил его права и разошелся.
Краснов продолжал "спасать" Россию. Добровольческая армия, воюя на Северном Кавказе, конкурировала с ним.
Чтобы сразу убить нескольких зайцев, т. е. усилить казачий фронт, подтолкнуть казаков на завоевание Москвы, а вместе с тем ослабить и Доброволию, в угоду немцам, изобретательный атаман начал формировать армии Саратовскую, Воронежскую и Астраханскую. Цель их - освобождать от большевиков губернии тех же наименований.
Краснов рассчитывал, что вслед за этими армиями охотно двинутся и казаки, сначала - просто по пятам, из любопытства или соревнования, а потом, увлекшись борьбой, воодушевятся и ринутся лавиной к Москве.
Мысль была остроумная, хотя несколько обидная для казачьего самолюбия. Но в жизнь она почти не воплотилась.
Крестьяне соседних губерний, частицы которых захватили донцы, не желали мобилизоваться и поступать в красновские армии. Они вообще ни с кем не хотели воевать, тем более наступать на свои же губернии в качестве казачьего авангарда.
В Саратовскую армию (формированием ведал полк. Манакин) удалось навербовать не более сотни всяких проходимцев, до какого-то поляка Розалион-Сошальского включительно. Они поступили под команду известного авантюриста есаула Грекова, не из донских казаков, - хотя эта дворянская фамилия самая распространенная на Дону.
Греков - болезненный юноша, явный дегенерат. Ему было 23–24 года, но его волосы совершенно поседели от какого-то внутреннего недуга. За это его прозвали, или он сам себя прозвал для пущей важности, "Белым Дьяволом". В ноябре 1917 года он, по поручению Корнилова, вербовал казаков в Добровольческую армию. Так как вербовка дело небезвыгодное, то он и теперь, в 1918 г., предложил свои услуги Манакину.
Отряд "Белого Дьявола", единственная войсковая часть, входившая в опереточную Саратовскую армию, расположился осенью в станице Бело-Калитвенской. Однако, после грандиозного дебоша и побоища со станичниками, в результате чего добрая четверть отряда попала под суд, это основное ядро "Саратовской армии" поспешили расформировать. Тем и кончилось ее существование.
После этого "Белый Дьявол" подвизался где-то в Одессе, формировал какой-то отряд, растратил 60000 руб. казенных денег, снова вернулся на Дон, в 1919 г. был нашим клиентом, при чем, для смягчения своей вины, доказывал свои заслуги, представив мандаты, за подписью Корнилова и Каледина, на формирование партизанских отрядов, и, наконец, закончил свою бурную и буйную жизнь в апреле 1920 года, в г. Екатеринодаре, по приговору ЧК.
С Астраханской армией дело обстояло несколько лучше. Во главе ее Краснов поставил калмыцкого князя Тундутова, бывшего царского флигель-адъютанта. Астраханские калмыки, народ патриархальный, как и донские, посыпали к Тундутову, который сформировал из них особый полк. Донские калмыки, населявшие Сальский округ, еще при царях были зачислены в донское казачество. Теперь из них сформировали Зюнгарский калмыцкий полк, тоже влитый в Астраханскую армию.
Зато формирование некалмыцких частей шло туго.
Разного воронья налетело вдоволь. Титулованные вербовщики, с царскими вензелями на погонах, старались зашибить деньгу. Они начали формировать множество астраханских частей, - пехотных, конных, даже инженерных, но так и не сформировали ничего.
Я сам неоднократно наблюдал, как обломки старой аристократии, запрудившие Новочеркасск, с трепетом ждали вестей из красновского дворца, куда они частенько заглядывали с предложением своих услуг по формированию. Больше всего волновались шикарные дамы, резко выделявшиеся своими породистыми лицами от грубоватых донских женщин.
- Слышали, слышали? Гвардейская батарея будет формироваться в составе Астраханской армии?
- Ах, какая прелесть. Мой Серж обязательно попросится туда в адъютанты.
Из Новочеркасска, где титулованное воронье околачивалось в поисках теплых мест, оно перекочевывало в многочисленные штабы, расположенные на станциях между Ростовом и Великокняжеской. Здесь, в приспособленных для жилья теплушках и в полуразрушенных казачьих хатах, царил тон Павловска или Царского Села.
Князь Тундутов, за невозможностью производить смотры войсковым частям, так как их, кроме калмыцких полков, почти не существовало, объезжал штабы. Его встречали оглушительной музыкой (оркестры формировали в первую очередь) и угощали обедами с шампанским, которое пили под крики ура и звуки гимна "боже царя храни". Немонархистов в штабы не принимали. Подвыпив, князь очень щедро производил подчиненных в чины, по вытрезвлении же спешил отменить свои приказы, так как Краснов не предоставил ему права на производство. Воронежская армия, позже переименованная в Южную, тоже служила убежищем друзей Краснова, прогоревших аристократов. Во главе ее стоял бывший главнокомандующий Юго-Западного фронта ген. Николай Иудович Иванов, царский генерал-адъютант, тот самый, который в начале февральской революции двигался с фронта на Петроград с полком георгиевских кавалеров спасать трон Романовых.
Теперь Краснов возложил на него ту же самую задачу.
Под знамя Иванова поставили мобилизованных воронежских крестьян и донских "иногородних", равно и пленных красноармейцев. Набралась кой-какая сила.
Идя за спиною всех этих "народных" армий, сугубо монархических, самодержавный глава "демократически организованного" казачества хотел добыть себе лавры кн. Пожарского.
Южной армии удалось немного продвинуться по Воронежской губернии. Это дало повод казенным перьям строчить в официозе хвалебную оду в честь Краснова и казачества:
"На севере Донской области происходят события огромной важности, имеющие громадное значение не только для Дона, но и для всей будущей России. Здесь окно, прорубленное в Совдепию штыками и пиками донцов, ширится с каждым днем, войска выказывают чудеса храбрости и беспримерной лихости, вплетая в историю освобождения России все новые и новые лавры. Гулким эхом разносятся по Совдепии победы казаков и имя донского атамана ген. Краснова, как освободителя, весьма популярного, передается даже по глухим закоулкам Воронежской губернии из уст в уста измученным народом, с нетерпением ожидающим скорейшего освобождения. В Лисках, в Боброве, где бы ни взвилось казачье знамя, благодарный народ несет своим избавителям и цветы, и слезы радости". Победное чело триумфатора к осени сильно омрачала оппозиция. Не оппозиция Круга, - тут она существовала в зачаточном состоянии и не стоила ломаного гроша. В самом деле, что могли возразить ему урядники, "хорунки", станичные атаманы, или люди и более грамотные, но заплесневевшие в своей глуши. Умственный кругозор первых не простирался дальше плетня своего огорода; образования и развития вторых хватало разве на управление полком или канцелярией.
Председатель Круга, Василий Акимович Харламов, сподвижник Милюкова, как бывший член Государственной Думы всех созывов, бесспорно во многом мог соперничать с Красновым. Но его время еще не пришло. Он выжидал, чья возьмет, т. е. удастся ли Краснову двинуться церемониальным маршем на Москву или он сломит себе шею и уступит лавры Пожарского Деникину.
Харламов покамест вел себя осторожно в Новочеркасске. При посещении же Екатеринодара, центра Доброволии и кадетской партии, он нередко подражал апостолу Петру, отрекаясь от Краснова.
К великой радости "единонеделимцев", он говаривал иногда:
- Дон нельзя смешивать с атаманом Красновым.
"Отказываемся верить таким словам Харламова, - возмущенно писал в "Донских Ведомостях" ярый красновец, гвардейский полковник Г. П. Янов. - Еще не так давно он в составе всего президиума Круга ездил во дворец и настойчиво просил атамана не отказываться от атаманства, когда Краснов возвратил пернач Кругу и заявил, что слагает свои полномочия".
Другая оппозиция, не парламентская, нарушала покой донского самодержца. Она даже и не находилась в пределах его государства. Это были "степные генералы" - П.Х. Попов, В. И. Сидорин, Э. Ф. Семилетов.
Выдвижение Краснова "черкасней" на пост атамана лишило их лавров, на которые они рассчитывали в награду за "степной поход". С воцарением Краснова, гвардейца, друга аристократии, черносотенного зубра, эти сподвижники Каледина, ставленника донской "демократии", оказались не у дел.
Их попытка агитировать против атамана не имела успеха. Они проехались было по ближайшим к Новочеркасску станицам и кое-где внушали станичникам, что ими правит недостойный человек, где-то скрывавшийся в то самое время, когда "другие" освобождали Дон. Но казаки отнеслись отрицательно к этой агитации.
Краснов возбудил судебное дело против "степных" генералов, и они поспешили ретироваться в Екатеринодар. Там Доброволия охотно принимала всех врагов донского властелина.
Краснов знал, что делают "степные" генералы, приютившиеся у Деникина. На их интриги он отвечал провокацией.
"На фронте найдены воззвания к казакам с призывом бросать оружие и признавать Советскую власть, - писал он в одном приказе. - При тщательном расследовании оказалось, что эти прокламации напечатаны в Екатеринодаре". "Степные" генералы икнули.
16 августа, на Круге, когда раздались голоса, почему уехали с Дона Сидорин и К, Краснов довольно отважно прогремел:
- Нам нужно великое войско Донское, - некоторым людям нужны великие потрясения. В самые последние дни перед созывом Круга группа близоруких людей решила снова потрясти Дон. Кому-то понадобилось ездить по станицам и уверять казаков, что Круг не будет созван, что этого не позволят немцы и не допущу я, который цепляется за атаманскую власть. В разных местах велась агитация за войну с немцами, и купленные английскими деньгами, а быть-может и просто недалекие "ура-патриоты" твердят об изгнании немцев. Но немцы и так уводят свои гарнизоны. Я просил бы осудить тех лиц, кто во имя личных интересов волновал донское казачество, кто мешал договорам с немцами. Из-за поездки известных вам всем лиц наша армия не получила с Украины шинелей. Те, кто зажигают вас речами, играют вашими головами. Чем они отличаются от Миронова и других, которые шлют прокламации о том, что Краснов продал Дон немцам? Миронова, Сдобнова и Шкурина, если вы их поймаете, вы повесите без суда, так зачем же вы заступаетесь за тех, кто еще более ядовито и зло делает свое страшное дело?
"Потому что они приказчики души Каледина", - писал в ответ на эту речь Краснова в "Приазовском Крае" идеолог казачества, талантливый публицист Виктор Севский, друг "степных генералов".
Казаки потеряли Дон. Сидорин, казак Есауловской станицы, не потерял головы. Заметала вьюга пути и тропочки маленькой степной армии Попова. Сидорин фонариком военного разума освещал ее путь.
Сказочен был партизан Василий Чернецов, весь от ветра хмельный. А Семилетов спокоен и в отцы годится юному есаулу. Однако и к нему шла молодежь и за ним шла порывистая, бурная. В его отряде гимназисты плясали лезгинку под треньканье балалайки. У него в отряде были китайцы. "Шаиго, капитан!" - говорили желтолицые. Будущие диаконы степенные, иереи станичные, забыв о тропарях и кадилах, шли семинаристы к Семилетову.
В чем же секрет очарования трех генералов? За ними шли тени старых атаманов, и они, эти тени, звали под знамена степных генералов всех вольных, всех смелых.
Ибо они были приказчики души Каледина".
Эти калединовские приказчики, в союзе с Харламовым и Севским, в конце концов одолели "атамана военного времени".
VI
БЫЧЬЕ СТАДО
В то время, как на Дону твердая рука и авторитет Краснова привели почти все местные силы к одному знаменателю, Кубань тотчас же по освобождении от большевиков превратилась в арену ожесточенной политической борьбы, причинившей страшный вред белому стану.
Противоестественный и лицемерный союз между самостийным кубанским государством и Добровольческой армией продолжался самое короткое время. Слишком расходились их политические программы и слишком тесна была территория, на которой появились сразу две государственные власти. Армия Корнилова, когда она в феврале уходила из Ростова в степи, менее всего думала кого-либо спасать, а тем более мечтать о восстановлении великой и неделимой. Приходилось просто-напросто думать о самосохранении.
Добровольческие генералы первоначально сами не закрывали глаза на то, что все корниловское предприятие отнюдь не серьезное государственное дело, а не более как авантюра.
"24 апреля, - рассказывает А. Суворин. - Порошин в своей книге "Поход Корнилова", - на смотру офицерского полка командир его, ген. Боровский, сказал перед фронтом, что для пополнения снарядов предстоит большая операция - налет на ст. Сосыку. - Я знаю, кое-кто готов и ее назвать "авантюрой", - с энергией произнес генерал, - но разве весь поход наш не авантюра?" О какой-нибудь разработанной политической программе армии говорить не приходилось. Из Ростова бежали с армией и за армией самые различные по своим политическим взглядам люди.
Среди грамотной молодежи еще бродил дух февральской революции. Иные, помня тяжелые дни распутинского самодержавия, мечтали о республике. Сам Корнилов возил за собою сирену Керенского, матроса Федора Баткина, разрешал ему упиваться эс-эровским красноречием в станицах. Если верить А. Суворину, ген. Алексеева, организатора и политического руководителя Добрармии, считали монархистом; Корнилова, руководившего боевыми операциями, - республиканцем. Корнилов будто бы говорил:
- Я доведу страну до Учредительного Собрания. Если не установим в России монархию, то мне будет нечего делать и я эмигрирую в Америку.
Такая речь Корнилова правдоподобна. Ведь и ген. Кавеньяк, заливший ручьями пролетарской крови Париж в июньские дни 1848 года, тоже считался "честным республиканцем".
Но корниловский демократизм и либеральный дух образованной молодежи не гармонировали с настроением большинства, особенно людей статских, тащившихся в обозе на манер Суворина-сына. Впоследствии в период успехов Доброволии Корнилова почти обоготворили. На самом же деле, - как я слышал от участников похода, в том числе и от ст. сов. Лукина, - руководящие круги очень тяготились им, так как он своим демократизмом вносил дисгармонию в настроение верхов, и что смерть его развязала верхам руки.