В записках одного из сотрудников Петра I вицепрезидента Коммерц-коллегии Генриха Фика рисуется характерный образ такого "нового чиновника", с которым сосланному при Анне Иоанновне Фику пришлось встретиться в Сибири. "Молодой двадцатилетний детинушка", прибывший в качестве "комиссара" для сбора ясака, на протяжении нескольких лет "хватал все, что мог". На предупреждение честного немца о возможности наказания "он ‹…› ответствовал тако: "Брать и быть повешенным обое имеет свое время. Нынче есть время брать, а будет же мне, имеючи страх от виселицы, такое удобное упустить, то я никогда богат не буду; а ежели нужда случится, то я могу выкупиться. И когда я ему хотел более о том рассуждать, то он просил меня, чтоб я его более такими поучениями не утруждал, ибо ему весьма скушно такие наставлении часто слушать".
Царь раздвинул рамки понятия "государственное преступление": при нем наметилась тенденция подводить под это определение всякие противозаконные действия, начиная с должностных злоупотреблений и казнокрадства и заканчивая неявкой на службу и рубкой заповедных лесов. Контроль государства над обществом естественным образом приводил к приоритету "государственного интереса" над частным; поэтому, например, петровские указы о взяточничестве грозили "повредителям" казенной пользы смертной казнью с конфискацией имущества, тогда как за такие же "погрешения" в отношении частных лиц чиновник мог отделаться штрафом.
Именным указом Петра I от 25 января 1715 года "похищение казны" было опять включено в число преступлений по "слову и делу государеву". Этот закон обозначил первые два "пункта", по которым можно было подавать прошения самому императору: "1. О каком злом умысле против персоны е[го] в[еличества] или измены. 2. О возмущении или бунте". Однако последующие указы от 19 января и 22 декабря 1718 года требовали по "третьему пункту" обращаться к гвардии майору А. И. Ушакову, полковнику Кошелеву, а по указу от 22 декабря – еще и к фискалам или в Юстиц-коллегию.
Сыском по делам о взяточничестве и казнокрадстве как раз и занялись "майорские канцелярии", называвшиеся так потому, что возглавляли их офицеры гвардейских полков (капитаны Г. И. Кошелев и И. С. Чебышев; майоры М. И. Волконский, М. А. Матюшкин, М. Я. Волков, С. А. Салтыков, И. И. Дмитриев-Мамонов; гвардии подполковники князья П. М. Голицын, Г. Д. Юсупов и В. В. Долгоруков). Эти временные следственные комиссии скоро стали постоянно действующими учреждениями, подотчетными лишь самому царю; только после коллежской реформы они были подчинены Сенату.
Состав политических преступлений получил наиболее четкое определение в Артикуле воинском 1715 года, включенном в Воинский устав 1716 года. Артикул устанавливал смертную казнь не только за измену или "насильство" в отношении царя, но и за умысел: четвертование и конфискация имущества ожидали всех, кто хоть и не участвовал в преступлении, но "токмо его воля и хотение к тому было", даже в том случае, если покушение "к действу и не произведено".
Артикул гласил: "Всякий бунт, возмущение или упрямство, без всякой милости имеет быть виселицею наказано". Отсечение головы полагалось всем, "кто против его величества особы хулительными словами погрешит, его действо и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет". Наказывать надлежало даже за "непристойные и подозрительные сходбища и собрания ‹…› для советов каких-нибудь (хотя и не для зла)" и последующую подачу коллективных челобитных. Преступлением признавались поступки "словом или делом", способствовавшие "к бунту и возмущению".
Такие дела расследовались в Преображенском приказе еще до издания Артикула, как и "непристойные речи" – не только неуважительные высказывания о царе, но и вполне безобидные разговоры о его поступках и семье. "Государевым делом" считались порча царского изображения, искажение царского титула, употребление царского имени в брани. К "великим царственным делам" относились также действия, направленные против порядка управления, – от подачи коллективных челобитных до открытого неповиновения властям. Карательная практика приказа опережала законодательство, однако теперь следствие по "слову и делу" впервые получило набор критериев для определения своей компетенции. Отныне – и до начала XIX века – именно нормы военного права стали основой для квалификации политических преступлений.
Стремясь поведать властям о государственном преступлении, доносители объявляли "слово и дело" или "государево слово". Но иные изветчики, не зная правильного названия доноса о государственном преступлении, просто объявляли свою "нужду" до Преображенского приказа, Тайной канцелярии или ее конторы, "секретное дело" по такому-то пункту, "важность", "важное дело".
К концу царствования Петра I завершился процесс выделения политического сыска в особую службу. Противодействие реформам привело к тому, что Ромодановскому были предоставлены чрезвычайные полномочия; но преемников у него в "регулярной" петровской империи быть не могло. Впрочем, кажется, князь ушел вовремя: он не одобрял второго брака Петра и не дожил до главного политического процесса петровского времени – дела царевича Алексея.
Дело царевича Алексея и основание Тайной канцелярии
Сын Петра I от сосланной в монастырь Евдокии Лопухиной в 1711 году по воле отца вступил в брак с кронпринцессой Шарлоттой Софией Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Тогда же сам царь "оформил" свои отношения с бывшей пленницей Мартой Скавронской, в православном крещении Екатериной Алексеевной, причем царевич был ее крестным отцом. От брака царевича – ставки в дипломатической игре его отца – родилась дочь Наталья, а 12 октября 1715 года – сын Петр. Принцесса Шарлотта скончалась через десять дней после родов; Екатерина в том же году родила сына, тоже названного Петром. (Имя жены Алексея сразу было использовано заграничными самозванцами: в Европе ходили слухи, что принцессу похитил влюбленный в нее кавалер и тайно обвенчался с ней во Франции; там в 1773 году умерла некая дама, выдававшая себя за "бывшую российскую царевну". Ее судьбой интересовались Вольтер и сама Екатерина II.)
Анонимный австрийский автор "Всеподданнейшего доклада римско-императорскому двору о происхождении и восхождении на трон русской императрицы Екатерины I" сообщал, что Екатерине во время путешествия по Западной Европе в 1716–1717 годах удалось уговорить Петра подписать завещание, передававшее право на российский престол ее сыну. На самом деле еще осенью 1715 года царь предъявил Алексею ультиматум: "Или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах". В октябре 1716 года Петр вызвал сына в Копенгаген, где планировал с союзниками операции против шведов. Алексей должен был окончательно определиться с выбором – и выбрал бегство, поскольку не только не одобрял дел отца, но и признавал: "Его особа зело мне омерзела".
Десятого ноября 1716 года в венский особняк австрийского вице-канцлера графа Шенборна вошел неожиданный посетитель – "русский принц" Алексей и попросил убежища от гнева отца. Во владениях императора он хотел дождаться смерти царя, чтобы вступить на престол при поддержке духовенства и недовольных вельмож. Один из них, адмиралтеец Александр Кикин, обещал Алексею, что его друзья урегулируют вопрос с австрийским правительством о политическом убежище для наследника российского трона. Но Кикин обманул царевича – в Вене его не ждали. Тем не менее московского "гостя" спрятали в альпийском замке, а потом в неаполитанской крепости.
В марте 1717 года один из лучших дипломатов царя Петр Андреевич Толстой и капитан гвардии Александр Румянцев выследили беглеца, добились свидания и вручили ему письмо отца: "Обещаюсь Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властию, проклинаю тебя вечно. А яко государь твой за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить". Угрозами и посулами Толстой за несколько дней уговорил Алексея вернуться; в октябре 1717 года через Рим и Вену беглец отправился в отечество – навстречу собственной гибели.
Для следствия по делу царевича Петром I была учреждена Тайная канцелярия во главе с П. А. Толстым – первоначально как временная комиссия по образцу "майорских канцелярий". Вскоре канцелярия переехала в Петербург, оставив в Москве свой филиал, и постепенно превратилась в постоянное учреждение центрального управления.
В феврале 1718 года в Кремле отец торжественно простил Алексея – но тут же заявил: "Если что утаено будет, то лишен будешь живота". Сразу же началось следствие – царь не верил, что сын мог самостоятельно выступить против него, а Алексей умолчал о многом, что творилось за спиной отца. Жестоким пыткам были подвергнуты близкие царевичу люди: Кикин, камердинер Афанасьев, духовник Яков Игнатьев (все они были затем казнены). Первая волна разбирательств и репрессий прошла в Москве, а в марте Алексей и Петр перебрались в Петербург. Но следствие не завершилось: Петр Толстой угадал желание царя увидеть в сыне главу заговора и стремился этот заговор обнаружить. Решающими оказались показания крепостной любовницы царевича Евфросиньи о планах, высказывавшихся им за границей: о надеждах на бунт или скорую смерть отца, о письмах русским архиереям с напоминанием им о своих правах на престол. В вину Алексею ставились его замыслы, а не дела (в существовании заговора в свое время усомнился Вольтер, полагавший, что смертный приговор царевичу "в других государствах был бы совсем немыслим"), но по российским правовым представлениям разницы между ними не существовало.
Царевич, несколько раз подвергнутый пытке, старался любыми средствами выгородить себя. Сначала Петр возлагал вину на мать Алексея, его ближайших советчиков и "бородачей" (духовенство); но за полгода следствия выявилась картина глубокого недовольства его политикой в общественной элите, и о наказании всех "фигурантов" дела не могло быть и речи. Тогда царь назначил их же судьями, возложив на них ответственность за судьбу главного обвиняемого. 24 июня 1718 года Верховный суд единогласно приговорил Алексея к смерти, чем связал круговой порукой виднейших сподвижников Петра. Точку в судьбе царевича поставила его загадочная смерть в Трубецком раскате Петропавловской крепости.
До недавнего времени эти события оценивались в нашей литературе как разгром реакционных сил, знаменем которых был Алексей. В немалой степени такой трактовке способствовало издание в середине XIX века материалов "дела" Н. Г. Устряловым, который правил текст документов, устраняя из них информацию о сочувствовавших царевичу представителях петровской знати. Скорее всего, царевич стал пешкой в сложной игре вельмож из окружения отца: при аресте у Кикина были найдены "цифирные азбуки" (шифры) для переписки с "большими персонами" – генералом Василием Долгоруковым, князьями Григорием и Яковом Долгоруковыми, генерал-адмиралом Федором Апраксиным, фельдмаршалом Борисом Шереметевым. Предпринятое недавно исследование "дела" показало, что при дворе к середине 1710-х годов сложились две противоборствовавшие "партии": одной руководил А. Д. Меншиков, другую возглавляло семейство Долгоруковых. К наследнику тянулись видные персоны петровского царствования, в их числе фельдмаршал Б. П. Шереметев и генерал В. В. Долгоруков, сенаторы Я. Ф. Долгоруков и Д. М. Голицын. Эта "оппозиция" (включавшая, кроме названных вельмож, А. В. Кикина, М. М. Голицына, царевича Василия Сибирского) готовилась перейти к активным действиям после кончины Петра. Был разработан план, предусматривавший возведение Алексея на престол или утверждение его регентом при единокровном младшем брате Петре Петровиче. Однако, на наш взгляд, в кругу "сообщников" царевича были также люди, настроенные против всяких реформ. Едва ли стоит идеализировать и самого Алексея как политического деятеля. Наряду с "разумными идеями" (об отказе от имперской внешней политики) он высказывал намерение, "не жалея ничего, доступать наследства", даже с использованием военной помощи, обещанной ему австрийским вице-канцлером Шенборном. Эти показания историки считают достоверными – тем более, добавим, что они не были "подсказаны" ему в вопросах следователей. К сожалению, новейшее на сегодняшний день исследование "дела", предпринятое С. В. Ефимовым, четко не сформулировало позицию относительно подлинности обвинений царевича в намерении захватить престол при жизни отца.
Каковы могли быть последствия возможного вступления Алексея на престол (например, в случае внезапной смерти Петра)? Как бы сочетались его намерения опереться на духовенство (царевич рассчитывал, что архиереи и священники его "владетелем учинят"), не "держать" флот и передать российские войска и "великую сумму денег" в распоряжение Австрии с планами просвещенных реформаторов? Сами "оппозиционеры" отнюдь не были единодушны, и тот же Кикин специально хранил письмо царевича к В. В. Долгорукову "на обличение" последнего. Алексей унаследовал отцовский темперамент: обещал посадить на кол детей канцлера Головкина и братьев Трубецких и всерьез задумывал жениться на своей любовнице Евфросинье: "Видь де и батюшко таковым же образом учинил".
Из дела Алексея можно сделать вывод, что приход его к власти был чреват серьезными политическими столкновениями в имперской верхушке с вероятными исходами как в виде дворцового переворота, так и ссылки или плахи для слишком европейски ориентированных и самостоятельных вельмож. Но и избранный Петром "силовой" выход из кризиса – устранение законного, в глазах общества, наследника – обещал потрясения. Однако, какими бы ни были последние часы жизни царевича (происхождение опубликованного Герценом в 1858 году в "Полярной звезде" письма с описанием его убийства по приказу Петра остается загадкой), в народном сознании его гибель связана с волей отца. Ветераны Петровской эпохи спустя много лет рассказывали собеседникам:
"Знаешь ли, государь своего сына своими руками казнил", – как солдат Навагинского полка в далеком Кизляре Михаил Патрикеев в 1749 году.
Другим итогом дела Алексея стало выдвижение Петра Толстого в ряды наиболее приближенных к царю лиц. Возглавляемая им Тайная канцелярия, в отличие от прочих "майорских канцелярий", не была ликвидирована, а стала одним из важнейших государственных органов, подчиненных лично монарху. 25 ноября 1718 года кабинет-секретарь Алексей Макаров известил Толстого и генерала И. И. Бутурлина: "Понеже его величество для слушания розыскных дел канцелярии вашей изволил определить один день в неделе, а именно – понедельник, и для того изволите о том быть известны"; в этот день министры должны были являться по велению царя в канцелярию в четыре часа пополуночи.
Теперь учреждение стало именоваться в бумагах (хотя и не всегда) "Канцелярией тайных розыскных дел". Петр лично бывал в канцелярии, где в присутствии "министров" выслушивал доклады и составлял по ним резолюции. В документах канцелярии постоянно встречаются упоминания: "Великий государь ‹…› Петр Алексеевич ‹…› будучи в Канцелярии тайных розыскных дел, указал"; "Его царское величество изволил быть своею высокою особою в канцелярии тайных розыскных дел и слушал дел". Обычно царь "слушал" материалы допросов обвиняемых или уже готовые экстракты по делам с заготовленным приговором, вынесенным "министрами" канцелярии. В основном приговоры руководителей сыскного ведомства царем одобрялись и лишь изредка не получали его согласия.
Однако чиновники не всегда выносили приговоры, и вопрос: "По тому делу что чинить?" – оставлялся до царского указа. Тогда на полях экстракта вносилась царская резолюция, иногда даже собственноручная. Петр тут же по ходу расследования мог дать указания кому-либо из начальников канцелярии, а они позднее приводили их в исполнение. В письме одному из чиновников Толстой так и сообщил: колодника Костромитинова можно пытать хоть до смерти, "ибо памятно, как царское величество изволил о нем говорить, когда изволил быть в Тайной канцелярии". В редких, особо отмечаемых в протоколах следствия случаях царь принимал участие и в самом розыске, если имел личный интерес к делу. Так, в 1723 году солдат Дорофей Марков сказал, что донос он объявит только самому Петру, и сделал это "того же ноября 3 дня при присутствии его императорского величества".