Баллада "О королевском дерьме" ( L’étron royal , 1721) могла бы вдохновить даже короля дурного вкуса Фрэнки Винсента из Гваделупы, автора ста семидесяти с лишним песен не вполне приличного содержания, прославившегося благодаря своей знаменитой улыбке. Его шансон "Запор" ( Constipation , 1996) – классика маргинального репертуара, – полон поразительных пассажей, вроде: il pousse, il pousse, caca passé pas (как он ни тужится, из задницы ни звука). Он продает множество регги-дисков, и всегда с такими же дурацкими текстами. Его главный хит – "Твоя задница воняет" ( Tu pues du cul, 1999).
И это тоже Франция, тоже шансон: от Алексиса Пирона до Фрэнки Винсента. От Жоашена Дю Белле до Жоржа Брассенса. Правда, проще было бы обсуждать "Дерьмо и Францию" ( Merde en France , 1984) Жака Дютрона, а также его вопли cacapoum , имеющие звукоподражательное содержание. В бессмысленном тексте встречаются предложения вроде Hey watching you t’as fraoute les roubloutes – так муж Франсуазы Арди издевается над соотечественниками, "обожающими" английские песни, понятия не имея об их содержании.
По-видимому, в двадцатых годах XVIII века немногие отваживались открыто петь "О королевском дерьме". Задающий тон Алексис Пирон приглашает самых отважных шансонье, чтобы завершить запор-интермеццо, "изголодавшийся народ ждет священного извержения с разинутым ртом". Слово вылетело: в стране голод. Народ ропщет, но аристократия ничего не замечает. В Версале продолжаются праздники.
Отсюда, с Пон-Нёф, загородный королевский дворец не виден, но справа от меня, метрах в двадцати, станция метро. Конечно, я пока остаюсь здесь, на удивительном перекрестке исторических событий и повторов, но мысли мои уже спустились под землю.
"Et maintenant?" (И что теперь?)
Расстояние между кухнями и столовой Людовика XV – почти полкилометра, и он свято блюдет традиции прадеда. Целая армия слуг доставляет бессчетные блюда к королевскому столу. Для обслуживания одного короля нужно тринадцать человек. Образуется целая процессия, ежедневно шествующая через весь Версаль. Прохожие останавливаются, снимают шляпы и тихо произносят: C’est la viande du Roi! К концу обеда прибывают огромные блюда с таким количеством фруктов, что современник и историограф шутливо замечает: "Жаль, что двери во дворце не сделали повыше".
Подготовка и доставка гигантских гор еды есть форма высшей акробатики. То, что повара сродни художникам, первым доказал придворный шеф Леба, придумавший сопровождать приготовление блюд по сложным рецептам игрой на музыкальных инструментах. В 1738 году появляется его книга: "Еда, приносящая радость, или приготовление пищи под музыку" ( Le festin joyeux ou la cuisine en musique ).
Так оно и шло до 1970 года, пока гениальная идея Леба получила неожиданное применение. В мюзикле "Ослиная шкура" ( Peau d’âne ) юная Катрин Денёв поет арию "Рецепт любовного пирога" ( Recette pour un cake d’amour ) и шаг за шагом объясняет, как стряпать этот пирог. Мука, яйца, молоко, масло, дрожжи, сахар. "Спрячь подарок для любимой в тесте и, когда поставишь в печь, скажи, чего желаешь". У меня этот рецепт не сработал. Еще сильнее я расстроился, когда обнаружил, что Денёв поет не сама. Ее озвучивала Анн Жермен – соловей, поющий за кадром.
Музыка звучит не только на кухнях Версаля, услаждая слух поваров, снаружи тоже поют. Пока один из моих предков – Карл Ван Лоо (в большинстве французских музеев можно отыскать работы четырех поколений видных художников с этим именем) пишет портрет короля, придворный композитор Жан-Филипп Рамо представляет свое новое произведение, вызвавшее ажиотаж в Версале: "Галантная Индия" ( Les Indes galantes , 1735). Нетрудно представить себе процессию шансонье XX века, вторгающихся в тот волшебный мир.
Несомненно, среди бесчисленных яблок, груш, винограда и бананов блестящий Бурвиль имел бы успех со своим классическим "Фруктовым салатом" ( Salade de fruits , 1959): "Ананасами и кокосами / Я объелся, и их не хочу, / Но твои вишневые губы я попробовал бы еще", ему подпоет толстяк Бурбон, и в самом конце хитро подмигнет мадам де Помпадур. А Джейн Биркин, Франсуаза Арди и Франс Фалль могли бы ввезти на тележке громадный торт с поющими на нем Генсбуром и Брелем, дуэтом прославляющими разносимый кофе с конфетами. Couleur café / que j’aime ta couleur café – поет Луи, принимая чашечку шоколада от изумительно причесанного Бреля, интимно шепчущего королю в ушко на своем, не лишенном фламандского акцента, французском:
Je vous ai apporté des bonbons
Parce que les fleurs c’est périssable
Puis les bonbons c’est tellement bon
Bien que les fleurs soient plus présentables
Surtout quand elles sont en boutons
Mais je vous ai apporté des bonbons
Я вам принес конфет,
Цветы так быстро вянут,
Вдобавок – ведь конфеты так красивы,
Хотя цветы гораздо презентабельней конфет,
Особенно когда они в бутонах,
Но все ж я вам принес конфет…
Девиз последней строфы афро-кубинской песни Генсбура "Кофейный цвет" ( Couleur café , 1964) должен понравиться королю. "Крутить любовь без всякой философии, как кофе пить / Все вроде кончилось, и чем ты недоволен?" Сладострастный видеоклип, в котором сам Генсбур кружит, пританцовывая, вокруг едва одетой девушки шоколадного цвета, пришелся бы королю по вкусу – на десерт.
Мадам Помпадур искусно удовлетворяет королевские желания. Уроки ее мамаши не прошли даром: "Есть две вещи, накрепко привязывающие к тебе мужчину: вторая – вкусно его кормить". И не только обеспечивать короля устрицами, шампанским и шоколадом, дело главной французской любовницы – поставлять своему господину юных девственниц. Девочек не старше двенадцати – тринадцати лет. Неужели Людовик XV был педофилом? Необязательно. Но мы знаем: он до смерти боялся заразиться сифилисом и потому нуждался в нетронутых девицах. Песня "Меня зовут Лолита" ( Moi, je m’appelle Lolita ), которой шестнадцатилетняя Ализе летом 2000 года поставила на уши Европу, кажется историей про него.
Как фаворитка, мадам Помпадур имела влияние на короля даже в делах политических (между прочим, могла повлиять на назначения министров), не говоря уж о финансовых вопросах – ее способность сорить деньгами поистине легендарна. Но как король мог в чем-то отказать этой хитроумной красавице, если даже спустя два века женолюб Жильбер Беко, Месье 100 000 вольт , готов был встать на колени перед мадам Помпадур: "Мадам Помпадур, я в вас влюблен, в ваших глазах сияет любовь, уделите и мне немного". Беко вкладывает в уста Луи XV его собственные слова: когда мадам Помпадур умерла (в 1764 году), король произнес: Et maintenant, que vais-je faire? – "А теперь, что же мне теперь делать?" Справедливый вопрос, тем более что и у Франции дела совсем плохи. Говорят, монарх должен был глубоко задуматься и, оглядываясь назад, сказать о своей фаворитке: "Бог мой, зачем так сильно волноваться!" ( Après nous le déluge! )
"Пусть кровью вражеской напьются наши нивы"
Все больше становится влиятельных людей, не принимающих вековой диктатуры Церкви и дворянства. Аристократы продолжают бить баклуши, а народ голодает, жизнь становится все труднее и невыносимее. В 1789 году погода оказалась неблагоприятной для земледелия, ожидался плохой урожай. Так оно и случилось: голод собрал толпу на площади Бастилии. Тюрьму сровняли с землей.
Честно говоря, городские власти еще до бунта собирались снести это старье. Так что все, что сделали революционеры, оказалось исполнением запланированных общественных работ. Зато народ заработал ежегодный праздник, jour de gloire , начало новой жизни…
Несколько позже появился Брель и написал шансон об упадке империи. Фанфары. Поучительный текст. Неудивительно, что Жорж Брассенс прозвал молодого бельгийца pater Brel – отец Брель. Идет 1955 год, а он поет: "Бастилия разрушена, да толку – чуть, люди громили Бастилию, вместо того, чтоб любить".
Брель считает, что "толку – чуть", и об этом стоит поговорить. К власти пришли находившиеся на верхних ступенях социальной лестницы, отнюдь не голодающие горожане. То есть власть чуть-чуть приблизилась к сражавшимся рабочим и крестьянам, но жизнь народа мало изменилась. Революция – это созревание гражданского общества. И первый знак нового времени случился, собственно, еще до революции – это была, как ни странно, мадам Помпадур, которой удалось забраться так высоко.
В течение многих веков невозможно было себе представить горожанку рядом с троном. Возможно, именно для того, чтобы указать на простое происхождение мадам Помпадур, Жильбер Беко опустил перед ее именем аристократическую частицу де. Ни народ, ни дворяне не приняли ее успеха. Возмущение уличных певцов на мосту Пон-Нёф просто выплескивается за перила. На смену Mazarinades предыдущего века пришли poissonnades , направленные против мадам Помпадур – урожденной госпожи Poisson, которую называли глупой торговкой рыбой.
Четырнадцатого июля 1790 года революционеры решили отметить годовщину взятия Бастилии большим праздником. Так возникла традиция jour de gloire . А для праздника понадобился гимн: это оказалась печально известная "Дело пойдет!" ( Ça ira , 1790). Текст написан Ладрэ, уличным певцом с Пон-Нёф. Молодая, энергичная Эдит Пиаф улучшила этот шансон, который всегда приводит меня в недоумение. Пиаф без всякого усилия отождествляет себя с Марианной с картины Делакруа:
Ah ça ira (3 x)
Les aristocrates à la lanterne
Ah ça ira (3 x)
Les aristocrates on les pendra!
Ах, дело пойдет! Дело пойдет!
Аристократов на фонари!
Ах, дело пойдет! Дело пойдет!
Аристократов повесят!
Никаких сомнений: целый год прошел с тех пор, как снесена Бастилия, и толпе хочется чего-то большего. "Аристократов на фонари, всех повесить!" – раздается на улицах Парижа. Все еще популярную Ça ira скоро заслонит "Марсельеза". В категории "я напою тебе несколько нот, а ты догадайся" французский гимн занимает по числу отгадываний первое место. Всякий узнает его мгновенно. Даже профессиональные оперные певцы – Пласидо Доминго и Роберто Аланья – позволяют себе наслаждаться хорошо обработанными строфами, а простолюдины во все горло подхватывают и повторяют простые рефрены. Даже бельгийский премьер запел его, не смутившись, на национальном празднике.
Занятно, что гимн назван именем портового города на Лазурном Берегу, хотя был написан в 1792 году в Страсбурге, чтобы поддержать энтузиазм французского Рейнского легиона, противостоявшего Австрии, двинувшей свои войска вперед, чтобы помочь бежать королевской семье. Вы ведь помните, Мария-Антуанетта – австрийская принцесса. Французская армия находится в плохом состоянии, она на грани поражения, и командиры сознают, что вот-вот придется отступить.
Полночь. Зажигательные речи последних дней лихорадочно проносятся в мозгу тридцатидвухлетнего Клода Руже де Лиля. В голове складываются куплеты. Он начинает записывать их и решает обратиться к своему командиру. Он украшает текст восклицательными знаками – куда ж без них! "К оружию, граждане!", "Дети свободы, в поход!", "Флаг войны развернут!", "Сметем тиранию!" – и так далее. Одновременно он помнит о страхе матерей, провожающих мужественных сыновей, о страхе кровавого поражения на лицах людей.
Как в лихорадке Руже де Лиль пишет первые строки.
Allons enfants de la patrie
Le jour de gloire est arrivé!
О дети родины, вперед!
Настал день нашей славы;
Да, вот оно, никаких сомнений. Чувства, которые на тот момент владели нацией, хлынули на бумагу: ненависть к деспотам, стремление к свободе, вера в победу. Голос улицы движет его пером. Шаги марширующих под окном солдат определяют ритм. Мелодия возникает сама собой. Текст развертывается. "Марсельеза" – чудо, рожденное в ночь с 25 на 26 апреля 1792 года. Руже де Лиль дописал и провалился в сон.
Песня встречена с энтузиазмом, солдаты сразу выучили ее. 22 июня она была напечатана и передана войскам из Марселя. При вступлении в Париж 30 июля они пели никому не знакомый марш – так национальный гимн стал "Марсельезой". Двумя месяцами позже случилось чудо – объединенные французские войска, ведомые пламенной песнью, разгромили австрийцев в битве при Вальми. Отечество спасено, и революция может продолжаться.
Во время благодарственной службы в Нотр-Даме, вместо веками исполнявшегося ради прославления Бога Te Deum , битком набитый кафедрал страстно взревел:
Aux armes, citoyens!
Formez vos bataillons
Marchons, marchons
Qu’un sang impur abreuve nos sillons.
К оружью, граждане!
Сомкнем свои ряды!
Пусть кровью вражеской
Напьются наши нивы!
При этих словах я всегда думаю о сюрреалистических картинках в телевизоре, показывающих французов, живущих в североафриканских колониях, горланящих: "Пусть кровью вражеской / Напьются наши нивы!"
Кстати, сегодня подумывают о том, чтобы отбросить последний стих. Но французы считают "Марсельезу" гимном свободе, равенству и братству, несмотря на ее кровавое содержание.
И вот – теперь наконец появилось All you need is love (1967), где трубы и барабаны играют мелодию "Марсельезы", а на этом фоне Битлы поют, троекратно повторяя раз за разом: "Любовь, Любовь, Любовь".
Существует бесчисленное множество интерпретаций "Марсельезы". Игорь Стравинский переложил ее для скрипки, Джанго Рейнхардт написал джазовую версию, и, конечно, она украшает репертуар многих французских шансонье. А мне вспоминается Мишель Сарду, который в 1976 году исполнил ее в полную силу своего голоса и при этом даже не пошевельнулся. А еще – исполнение Эдит Пиаф, от которого кровь стынет в жилах. А в 1989 году, во время празднования 200-летия Французской революции, "Марсельезу" исполнила Мирей Матье, – стоя под сенью Эйфелевой башни, среди офицеров Национальной гвардии. Все было очень серьезно и уважительно, так и полагается исполнять национальный гимн.
Традицию нарушил Генсбур, когда выступил со своей регги-версией "Бери оружие, и так далее" (Aux armes et cætera, 1979), вызвав ею колоссальный скандал. Рефрен состоит в четырехкратном повторении Aux armes et cætera, поющегося с английским акцентом на бэкграунде хористами Боба Марли. Добавьте к этому безразлично-беспечную, ироническую манеру, в которой Генсбур подает текст, и вы поймете: какая-то гниль завелась в Пятой Республике. Один из его концертов пришлось прервать: зал заполнили бывшие спецназовцы, готовые помешать певцу "насмехаться над отечеством".
И тогда Генсбур вернулся на сцену, один, без музыкантов. Подняв кулак, он запел "Марсельезу" а-капелла, и сбитым с толку воякам пришлось встать и начать подпевать ему – а что им оставалось делать?
Когда Франция в 1998 году выиграла мировое первенство по футболу, звезды национальной сборной Бартез и Зидан спели Aux armes et cætera для ликующей толпы.
Янник Ноа, в прошлом теннисист, а теперь прославленный певец, исполнил свою регги-версию "Марсельезы" – "О, мечты" ( Oh rêves , 2002). Но он поменял начальные слова, и вместо "Берите оружие, граждане" ( Aux armes citoyens ) поет: "Мечтайте, граждане" ( Aux rêves citoyens ), и у него получилась настоящая ода свободе, равенству и братству. В отличие от Генсбура, он выбрал веселый ритм и исполняет свой добропорядочный гимн миру невинным голоском.
"Я – за"
Через шесть лет после смерти мадам Помпадур народ получил новый объект для издевательств. В карете, прибывшей из Вены, прямо в спальню Луи XVI въехала Мария-Антуанетта. Ей не сразу удалось добиться успеха, наследника пришлось ждать довольно долго. Поселившись в Версале, она построила там, в замке Трианон, сказочную деревушку, где развела овечек, разыгрывала пьески и пела песенки. Антипатия к мадам Помпадур кажется ерундой по сравнению с той ненавистью, что досталась на долю Марии-Антуанетты. Не король, а его австриячка-супруга вызывала массовую безрассудную ненависть.
"Моя машина поможет вашей голове отскочить во мгновение ока, вы не будете страдать. Вы почувствуете лишь дуновение ветерка вдоль загривка". С этими словами доктор и член парламента Жозеф-Игнас Гильотен предложил заменить варварские способы казни прошлого (четвертование, сожжение заживо, удушение, повешение, сдирание кожи и колесование) и, согласно девизу Революции, уравнять всех не только в жизни, но и в смерти. Хирург Антуан Луи разработал требуемый инструмент, названный сперва louisette или louison , – немного зловеще, если вспомнить беднягу Луи, окончившего дни под этим ножом.
Предложение доктора становится настолько популярным, что на Пон-Нёф сочинили песенку с длинным названием: "Об уникальной машине для отрубанья голов доктора Гильотена, названной его именем". Песенка кончается словом "гильотина". Успех этого ponts-neuf приводит к тому, что ошибочное название закрепляется за изобретением, и это совершенно не нравится самому доктору. Он-то видел в инструменте первый шаг на пути к полному отказу от смертной казни. Но до этого было явно далеко. Нож продолжает падать, отсекая головы, до конца семидесятых годов XX века.
То есть до тех пор, когда произошла захватывающая дуэль между Мишелем Сарду ("Озера Коннемара" – Les lacs du Connemara , 1981) и Жюльеном Клер ("Мы споем вместе" – Si on chantait , 1974).
Первый раунд, 1976 год. Франция занята делом Патрика Анри, человека, убившего восьмилетнего сына. Значительная часть населения жаждет крови. Адвокат, Робер Бадётер, прославился на весь мир: ему удалось, пустив в дело страстные аргументы, спасти от смерти (гильотины) своего подзащитного. Возмущенный Мишель Сарду пишет песню "Я – за" ( Je suis pour ). Он не пытается скрыть свои чувства: "Ты украл моего сына, ты пролил кровь моего кровного […]. Я хочу содрать с тебя кожу. Ты умрешь. Я хочу тебя убить. Я – за". Око за око, зуб за зуб. Когда ты на чьей-то свадьбе услышишь "Озера Коннемара", подумай о том, что тот же Сарду пел менее невинные песни.