Указ от 1803 года "о вольных хлебопашцах" разрешал помещикам отпускать своих крепостных на свободу с непременным наделением отпускаемых крестьян земельными участками, за которые те должны были нести определенные соглашением с господином повинности. Не говоря о том, что это постановление носило не обязательный для дворян характер, и благодаря ему вольную получили всего около 100 ООО человек - в действительности оно не столько облегчало положение крепостных, сколько расширяло права душевладельцев. Со второй половины XVII века правительство, давая помещикам практически неограниченные возможности для порабощения крестьян, оставило без внимания немаловажное владельческое право - отпускать рабов на свободу. Еще в пору заседаний Уложенной комиссии среди депутатов разгорелись горячие споры о том, имеет ли право помещик по своему усмотрению давать крепостным вольную. Конечно, речь шла не об освобождении отдельных лиц, такие случаи были обычны, а о праве отпускать на свободу население целой усадьбы с наделением крестьян землей. Не запрещая этого формально, правительство давало почувствовать землевладельцам нежелательность подобных действий, опасаясь вредного влияния таких прецедентов на закрепощенное население и усиления в нем свободолюбивых настроений.
Тогда, во 2-й половине XVIII века, этот вопрос так и не был решен окончательно. А между тем для дворянства он имел принципиальное значение своего рода последней точки в неоспоримости его прав собственности над крепостными людьми - даровать свободу кому-либо может только тот, кто обладает над ним абсолютным правом собственности. Русские помещики, получив и поместья и крестьян из рук государства, несмотря на бесчисленные декларации со стороны правительства, без этого важнейшего окончательного права не могли считать свою власть над людьми полной. После выхода указа о "вольных хлебопашцах" все сомнения были рассеяны, и члены "благородного" сословия теперь могли чувствовать себя настоящими распорядителями судеб своих крепостных подданных.
Объективное изучение эпохи приводит к несомненному выводу, что именно позиция государственной власти послужила причиной для формирования тех наиболее уродливых форм крепостничества, которые получили развитие в Российской империи. Современник писал: "Дворяне покупали рабов от других дворян, вместе с их землей, домами, скотом, собаками и проч. При покупке и люди, и скот, и последняя собака ставились в один список, и деньги давались за все под одно, - все было одинаковым продажным товаром. Естественно, поэтому, что купивший мог составить себе понятие, что он имеет полное право располагать рабом по своему желанию, как и всякою другою своею покупкой… Стало быть: что бык, что мужик - для помещика-господина были одинаковы, т. е. не более как рабочая сила. При таком взгляде на раба лучших отношений, чем к скотине, и ждать нельзя".
Можно сколько угодно возмущаться "недостатком человеколюбия" у поместного дворянства, негодовать на его жестокость по отношению к зависимым людям, часто доходившую до крайней степени, о чем еще будет речь впереди, но нельзя забывать, что предпосылки для самой возможности всего этого социального безобразия были созданы почти исключительно политикой императорского правительства. В возможности возникновения взгляда на крестьянина, как на одушевленную вещь, как на "крещеную собственность", повинна безусловно верховная власть, передавшая помещикам посредством законов свое собственное утилитарное отношение к народу. В этом смысле интересен текст некоторых статей проекта Уложения, разрабатывавшегося при Петре, в 1720–1725 годах. Статья 38-я утверждает право собственности помещика на детей, унесенных беглыми крестьянками "в утробе"! Статья 36-я гласит, что если крестьянки выданы замуж по выводным крепостям за крестьян других вотчинников, "а с собою принесли детей во чреве", то таких детей, по рождении, в случае требования о них со стороны бывшего владельца матерей, "отдавать по крепостям" назад. Так православное правительство еще только зачатым или едва рожденным на свет детям уже ставит рабское клеймо, уже определяет их вещью господина и не затрудняется отбирать от матерей, как щенят.
Изданный при императоре Николае I в 1833 году "Свод законов о состоянии людей в государстве" уже не в проекте, а формально-юридически определяет место крепостных в социальной системе страны. Статья 571-я "Свода" декларирует беспрекословное повиновение крепостных крестьян своим господам "во всем, что не противно общим государственным узаконениям". Статья 575-я продолжает собой регулярно возобновляемую в каждое правление традицию категорических запретов "недозволенных жалоб" крестьян на своих владельцев, и особенно - подачу их лично императору. Статья 579-я узаконивает и без того распространенное вмешательство дворян в личную жизнь своих крестьян и дворовых и объявляет, что крепостные могут вступать в брак исключительно с разрешения помещика.
Статья 587-я примечательна для характеристики отношения христианского императора к жизни своих единоверных крепостных подданных: она предписывает в случае неумышленного убийства крепостного посторонним дворянином взыскать только в пользу его владельца цену за убитого, как за рекрута. Иными словами, гибель христианина, наконец просто человека, пусть и крепостного, закон рассматривает не как преступление, а как нанесение имущественного ущерба владельцу, требующее компенсации. Здесь проглядывает все тот же принцип, на защиту которого встает всей мощью государственная власть: "убыли ни в чем барском быть не должно"!
Прочие статьи сочинены в этом же духе - объявляют все движимое и недвижимое крестьянское имущество собственностью помещика, а также декларируют право господина применять телесные наказания исключительно по своему усмотрению.
Замечательно, что такое положение собственного народа, находящегося в жестоком рабстве и безрезультатно взывающего к монаршей милости, не мешало императору Николаю I деятельно заботиться о положении чернокожих невольников в Северной Америке. В 1842 году выходит указ, грозивший наказанием тем из российских подданных, которые осмелятся участвовать в торговле неграми… Кроме того, император великодушно даровал свободу всякому чернокожему рабу, которому доведется ступить на российскую землю.
Такое решительное выступление в защиту невольников на другом континенте, в то время как в собственной стране процветает рабство, казалось двусмысленным и труднообъяснимым. Этот странный указ, естественно, вызвал сильное недоумение в российском обществе. Поскольку торговать неграми в России мало кому доводилось, стали подумывать - не намек ли это на скорое освобождение крепостных?! Общую растерянность того времени замечательно передал М.А. Фонвизин: "Недавно правительство, увлекшись тем же духом подражания и европеизмом, решилось приступить к союзу с Англией и Францией для прекращения ненавистного торга неграми. Это, конечно, случилось в минуту забвения, что в России производится в большом размере столько же ненавистная и еще более преступная торговля нашими соотечественниками, христианами, которых под названием ревизских душ, покупают и продают явно, и присутственные места совершают акты продажи".
А. Герцен был более резок в своей оценке этого николаевского указа: "Отчего же надобно непременно быть черным, чтоб быть человеком в глазах белого царя? Или отчего он не произведет всех крепостных в негры?"
Эти, как представляется, справедливые вопросы остались без ответа со стороны императора. Но сравнение положения крепостных крестьян и североамериканских невольников стало популярным в России, особенно после выхода книги Г. Бичер-Стоу "Хижина дяди Тома" в 1853 году.
Некоторые фрагменты этой книги буквально совпадали с реальностью крепостной России, с той только разницей, что вместо русских крестьян там продавали, разлучали с близкими по произволу господина и держали в колодках африканских рабов. Книга была пронизана обличением несправедливости и осуждением рабства, и стала чрезвычайно популярной у… россиских помещиков. Ее читали друг другу вслух в гостиных, возмущаясь жестокостью плантаторов, сочувствуя участи негров и совершенно забыв, что русский автор уже написал нечто подобное о рабской жизни своих соотечественников. Таковы причуды человеческой психологии.
Любопытно сравнить два небольших отрывка из книги А. Радищева и романа Г. Бичер-Стоу:
"На следующее утро, часам к одиннадцати, у здания суда собралась пестрая толпа… Выставленные на продажу сидели в стороне и негромко переговаривались между собой. Женщина… Изнурительный труд и болезни, по-видимому, состарили ее прежде времени. Рядом с этой старухой стоял ее сын - смышленый на вид мальчик четырнадцати лет. Он единственный остался от большой когда-то семьи, членов которой одного за другим продали… Мать цеплялась за сына дрожащими руками и с трепетом взирала на тех, кто подходил осматривать его…"
"Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят неподвижны на продажу осужденные. Старик лет в 75… старуха 80 лет, жена его… Женщина лет в 40, вдова. Девушка 18 лет, дочь ее и внучка стариков… Она держит младенца, плачевный плод насилия, но живой слепок прелюбодейного его отца. Родив его, позабыла отцово зверство, и сердце начало чувствовать к нему нежность. Она боится, чтобы не попасть в руки ему подобного. Детина лет в 25, венчанный ее муж. Зверство и мщение в его глазах. Раскаивается о своих к господину своему угождениях. В кармане его нож, он его схватил крепко; мысль его отгадать нетрудно… Бесплодное рвение. Достанешься другому. Рука господина твоего, носящаяся над главою раба непрестанно, согнет выю твою на всякое угождение… Едва ужасоносный молот испустил тупой свой звук, и четверо несчастных узнали свою участь, - слезы, рыдание, стон пронзили уши всего собрания…"
Когда из текста убраны точные указания на цвет кожи продаваемых и место действия, не так просто определить - происходит это на русском севере или на американском юге.
Барон Н.Е. Врангель вспоминал о своих детских впечатлениях от чтения "Хижины дяди Тома": "Большие удивлялись, как люди с нежным сердцем могут жить в этой бессердечной Америке.
У нас тоже продают и покупают людей, - фистулой сказала Зайка.
Негров привезли издалека, их насильно оторвали от их любимой родины, а наши мужички русские, как и мы, - сказала старшая сестра.
Моя дорогая, ты совершенно напрасно пытаешься объяснить этим бесстыдным детям то, что ясно, как божий день, - сказала тетя.
Не отлынивайте, - сказал я. - А почему конюха высекли?
Он заслужил. Но его наказали не из жестокости, как бедного Тома…
Крестьяне не рабы, а только прикрепленные к земле. Большие, как и мы, знали, что это не так, но только не хотели этого знать".
В то время как шел этот спор в баронском семействе, за несколько лет до отмены крепостного права дворовый человек Ф. Бобков записал в своем тайном дневнике, благополучно изданном впоследствии: "В "Полицейском листке" печатается, что продаются муж повар 40 лет, жена прачка и дочь, 16 лет, красивая, умеющая гладить и ходить за барыней. Я догадался, что это девушка Аполлинария, знакомых господ. Барин раньше ни за что не соглашался ее продать, а теперь, вероятно, уже надоела, или он нашел новую и продает…"
Крепостных не только продавали или проигрывали в карты - их часто дарили или "отпускали в услужение" к тем, кто не имел права владеть людьми на законном основании. Современник так описывал эти обычаи: "Крестьянских мальчиков и девочек дарилось особенно барынями порядочное количество. Набожные барыни любили награждать своих духовных отцов или поступались знакомым купцам или купчихам. По недостатку в деньгах или по скупости дарили людей судейским и приказным за их одолжение по тяжебным и служебным делам… Полиция нигде в это не вступалась и не требовала на них ни видов, ни паспортов".
Крестьяне и дворовые служили в домах священников, купцов, даже зажиточных мещан - у всех, кто мог заплатить помещику необходимую цену за крепостную "душу". Предусмотрительные хозяева, хотя полиция в большинстве случаев бездействовала, предпочитали оформлять такую незаконную покупку на имя знакомых дворян. Злоупотребления и здесь достигли, наконец, таких размеров, что правительство было вынуждено вмешаться и прибегнуть даже к карательным мерам. За удержание у себя в услужении крепостных людей без законных на это прав нарушителям - как покупателю, так и продавцу - назначался штраф, а крепостному выписывали вольную. Но таких случаев наказания виновных было всего несколько за всю историю крепостного права.
В стране, в которой публичная торговля людьми и всевозможные притеснения и унижения человеческого достоинства были утверждены законом, естественно было ожидать увеличения числа незаконных злоупотреблений, задевавших и формально свободных людей. Помещики, особенно из числа богатых и влиятельных, очень часто пользовались своей силой и властью для того, чтобы население казенных деревень и сел держать на положении собственных крепостных. Правды жителям найти было нелегко, потому что вся местная власть была на стороне притеснителей. Начальник 4-го округа жандармов граф Петр Буксгевден доносил в секретном сообщении императору Николаю, что только в западных губерниях у помещиков находится более четырехсот тысяч вольных людей, которые, зная о своих правах, вынуждены были переносить на себе все тяготы крепостного состояния.
От насилия и рабской участи не были застрахованы и сами дворяне. Примеров, когда в усадьбах у знатных господ служили дворовые из "благородных", не были исключительной редкостью. У генерала Измайлова жила целая семья польских шляхтичей, отец, дочь и несколько сыновей, которую он перекупил у другого помещика. Отец всю жизнь пытался отстоять свои права, но так и умер крепостным. Девушку генерал сделал своей наложницей, а ее братьев, которые, по примеру родителя, пытались "отыскивать вольность", держал на цепи и бил плетью, пока не вырвал обещание покориться и смириться со своей участью. Этот случай, как и некоторые другие, стали известны из материалов редких уголовных дел. Но сколько примеров никогда не станут известными, потому что полиция, прикормленная помещиком, как правило закрывала глаза на любые преступления.
Наконец, еще одним ярким доказательством извращенности общественных отношений того времени служат примеры, когда сами крепостные крестьяне оказывались владельцами собственных крепостных. Зажиточные крестьяне, договорившись со своим помещиком и приплатив ему за посреднические услуги, покупали на его имя какую-нибудь деревню. И дальше распоряжались ее жителями по своему усмотрению: собирали с них оброк, сдавали без очереди в рекруты вместо своих сыновей и т. д. Уязвимость прав на такую собственность была в том, что формальный хозяин-помещик, или чаще его наследники или доверенные лица могли взять деревню на себя, что и случалось довольно часто.
Д.Н. Свербеев, управляя однажды имениями своей родственницы, столкнулся с подобным случаем, который и живописал в своих воспоминаниях. Заметив большие недоимки по имению, он вызвал бурмистра кузины и велел ему сдавать в рекруты вне очереди всех недоимщиков: "Бурмистр отвечал мне и довольно грубо: - У нас этого не водится, мы никогда из всего нашего села рекрут не ставим. - Как же так? А этот очередной список, подписал его ты? - Я. Да это очередные деревни Казанки. - Какой деревни Казанки? У меня в описи имений вашей помещицы нет ни одной под этим названием. - Да деревне Казанке и не следует быть в вашей описи, она не княжны, а наша. - Что за чертовщина! Как же она ваша, а не княжны? - Извольте видеть-с. Мы самую эту деревню (душ 50 или 60) по соседству с нами купили за себя еще при покойном князе, отце нашей барышни, и на его имя с тем, чтобы за село свое ставить из нее людей в солдаты. Так это с тех пор и ведется законно. Вы тоже, сударь, эфтим нас не обидьте, потому что это самой княжне все известно.
Как ни твердо, казалось мне, знал я всю азбуку нашего крепостного права, но такой ответ изумил и меня свершенно… Подумав и помолчав несколько минут, я продолжал свое доследование, обратившись к бурмистру, стоявшему передо мной как бы ни в чем не бывало, с полным сознанием своей правоты: - Ну, что же, эти казанские крестьяне на барщине или на оброке? - На оброке-с. - Кому же они платят? - Вестимо нам. Ведь купили их мы. - По-скольку? - По-скольку мы платим княжне. - А недоимки у вас на них есть? - Нету. Недоимщиков сдаем мы первых в рекруты…"
Учитывая вышеприведенные примеры, приходится сделать вывод, что, несмотря на ряд общих признаков, которые сближают крепостничество в своих самых жестких проявлениях с рабовладельческими системами древнего и нового времени, от античности до Северной Америки, все же русское крепостное право представляет собой совершенно особое явление в истории социального неравенства и угнетения. Крепостных использовали как рабов, относились к ним, как к рабам, сочиняли законы, утверждавшие их рабское состояние, но, и отняв у них право присяги самодержцам, продолжали именовать их в официальных документах "подданными", "верным нашим народом", обращались к ним, как к гражданам. Иначе и быть не могло, ведь в крепостном состоянии находилось в разное время от половины до / 4 населения России. Крепостные, в отличие от привозных невольников, были не просто представителями коренного народа страны, но единокровными соплеменниками своим господам. Их предки создали это государство и возвели на трон династию, преемниками которой именовали себя правившие императоры. Крепостные кормили государство, работая с утра до ночи в полях, и защищали его на полях сражений - ведь солдатская служба почти целиком ложилась на их плечи. Ничего подобного ни в одной рабовладельческой стране никогда не было и быть не могло.
Более того, в России вчерашний раб-крепостной, проданный своим господином в рекруты, мог дослужиться до офицерского чина, получить дворянство и стать в свою очередь помещиком - хозяином собственных крепостных, совершенно сравняться в своих правах и общественном положении с бывшим барином.