Подобных случаев - множество, они происходили постоянно на протяжении всего времени существования крепостного права. Описанные выше выборочные происшествия стали известны только потому, что по ряду причин на них было обращено внимание полицейских органов, но, как писал А. Повалишин: "Возбуждаемые дела о жестоком обращении помещиков со своими крестьянами не дают вполне точного представления о действительности: много совершалось такого, что навсегда останется для нас под покровом вечной непроницаемой тайны".
Но и расследования тех преступлений, которые становились известны полиции, или, скорее, по которым вынуждены были начать следствие, только в редких случаях заканчивались обвинением или наказанием для "благородного" преступника. Вся местная власть, включая полицейских чиновников, была из дворян или контролировалась дворянством. А.И. Кошелев, избранный в предводители уездного дворянства, в своих воспоминаниях передавал о том, как понималась помещиками сословная этика. Один из них обращался с крестьянами столь жестоко, что вынудил Кошелева сделать ему внушение о необходимости изменить образ управления крепостными людьми под угрозой карательных мер. Кошелев пишет: "Он крайне этим обиделся и изумился, что предводитель дворянства вздумал вмешиваться в его домашние дела, и сказал мне, что давно живет в уезде, что никогда ни один предводитель не позволял себе подобных внушений, и что он хорошо знает свои права… и что о моих действиях, клонящихся к возмущению крепостных людей, он считает долгом донести высшему начальству". Этот помещик исполнил свою угрозу и действительно выехал в Рязань с жалобой губернскому предводителю дворянства, который, к его удовольствию, нашел поступок Кошелева "не согласным с настоящими дворянскими чувствами и понятиями".
Один помещик с такой жестокостью подвергал крестьян порке, что многие умирали прямо под батогами, другие спустя несколько дней после наказания. Каким-то образом после очередного убийства двинулось следствие - в усадьбу приехал исправник, с ним лекарь, осмотрели труп, опросили свидетелей. Причем свидетелей, а они все были из крестьян этого помещика, поодиночке вызывали в дом к барину и там допрашивали. Следствие закончилось очень быстро - на основании свидетельских показаний выходило, что покойник едва ли не "сам себя засек". В другой раз таким абсурдным решением отделаться не удалось, и вся вина за новое убийство была свалена на старосту. Тот отправился на каторгу, а барин был признан невиновным и мог дальше заниматься "взысканиями".
Подобные преступления происходили не только в сельских усадьбах - привыкнув к безнаказанности, дворяне так же расправлялись с крепостными людьми в городах, в непосредственной близости от государственных учреждений и представителей власти. Отставной капитан Шестаков, проживавший в Ярославле, так бесчеловечно обращался с дворовыми, что его соседи, не вынеся отвратительных сцен насилия, жаловались на него в полицию. По их заявлению, Шестаков "людей своих тирански мучил, так что все оное по человеколюбию стороннему слышать ужасно было", и что он, "будучи всегда пьян, людей своих сечет днем и ночью бесчеловечно".
Из многих насильственных поступков капитана примечательны следующие: однажды он пьяным повалил на пол одного из дворовых и бил и топтал его ногами, потом привязал к столбу во дворе и сек "езжалыми кнутьями". В другой раз он выпорол плетьми дворового, затем заковал его в цепь и посадил под замок в холодную баню, на следующее утро снова выпорол плетьми и затем опять отправил в холодную баню. У себя в имении Шестаков вовсе стрелял по крестьянам из ружья, чем довел их наконец до открытого возмущения. Приехавшие в усадьбу полицейские и представители уездного суда были принуждены вопиющими фактами обвинить Шестакова в "развратных и непристойных чести" поступках. Допросив крестьян и осмотрев многих из них, обнаружилось, что "у одних помещик разрубил руки ножом, у других даже вовсе переломил". Какое же решение по этому делу вынес суд? Шестакову было внушено, чтобы впредь он порядочно вел себя с подвластными людьми, в чем с него была взята расписка…
Нельзя забывать, что законодательство, в том числе именные императорские указы, прямо запрещали любые жалобы крепостным на помещиков. Так что с формальной точки зрения эти чиновники, столь лояльно отнесшиеся к Шестакову, нисколько не злоупотребляли своей властью в его пользу. По мысли законодателя, они вообще не должны были вмешиваться во взаимоотношения дворянина с его рабами. Поэтому в большинстве случаев местные чиновники даже не вникали в суть крестьянских жалоб, а под конвоем отправляли жалобщиков обратно в усадьбу владельца, где их ожидала, как правило, еще более жестокая расправа.
Заблоцкий-Десятовский отметил в своем отчете, что часто чиновникам "достаточно одной жалобы… чтобы в крестьянах видеть бунтовщиков. Так заставляют смотреть на дело личные интересы властей и в некотором отношении самый закон". Дальше Заблоцкий рассказывает, как из усадьбы, расположенной в Саратовской губернии, бежали 14 крестьян, доведенных до отчаяния притеснениями своей госпожи. Причем эти люди, в надежде на заступничество, явились в город и обратились за помощью прямо в государственный орган - к уездному стряпчему. Стряпчий отправил их в уездный суд, где на допросе они показали, что "помещица тиранит их, бьет и кусает … не дает ни пищи, ни одежды". Один из них признался, что барыня "призывает его во двор и в наказание заставляет его же собственных детей бить его - отца их; одна женщина показала, что от сильных побоев пропало у нее молоко в груди; другая - что была сечена немилосердно; третья - что она беременная бита была палками перед господским крыльцом, пришла оттого в беспамятство и, отправившись домой, дорогой выкинула, но сама уже не помнит, как была принесена в избу и куда девался ребенок. Полагали, что ребенок съеден был дворовой собакой, потому что видели рыло у сей последней в крови… При сем представлены были клоки вырванных волос, железный аршин, кочерга, которыми производились побои.
Вследствие показаний сделан был медицинский осмотр. Уездный врач нашел следы зубов на плечах (!), множество знаков от розог и струпья на ягодицах, следы прошиба на голове и пр.
Что же сделал после всего этого суд? Прочел жаловавшимся крестьянам закон о повиновении помещику, сделал с них же взыскание и отдал в полную волю госпоже, которая стала продолжать тиранить не только жаловавшихся, но даже и всех родных их".
Примечательно, в чем состояло это "взыскание" с просителей. Их жестоко выпороли казенными розгами, некоторым остригли по полголовы и, как сообщают сами крестьяне в своем обращении на имя губернатора, "наругавшись, как им было угодно и как только вздумать могли, отослали к госпоже, кроме одного, которого посадили без всякой вины в рабочий дом, на неизвестный срок"…
Этот и множество подобных случаев могли бы показаться слишком неправдоподобными по жестокости, если бы не подтверждались документами эпохи. На самом деле реальность крепостной России была такова, что помещики вели себя в ней действительно как завоеватели в завоеванной стране, и государственная власть практически всегда вставала на их сторону. В некоторых случаях правительство все же пыталось ограничить произвол господского управления и наложить взыскания на самого помещика. Правда, по свидетельству В.И. Семевского, исследовавшего проблему телесных наказаний крепостных крестьян, "попадали под суд только более мелкие помещики, богатые и сильные люди… умели запугать всех местных чиновников и схоронить концы в воду".
Но что могло угрожать тем дворянам, кто все-таки оказался под следствием за жестокое обращение с крепостными людьми? Вот, например, в имении помещика Одинцова 20 июня 1844 года крепостная девочка Марфа Иванова пасла цыплят и одного из них потеряла. Одинцов, узнав об этом, взял толстую веревку и принялся избивать ребенка. Мать девочки, забрав ее после побоев, обратилась к знахарке, но лечение не помогло. Марфа чувствовала себя все слабее, и 24-го мать понесла ее в церковь для причастия, причем показала священнику следы побоев. После этого девочка умерла. При освидетельствовании трупа на левой руке и правой ноге были обнаружены следы воспалительной горячки, которая и привела к смерти. Но врач отказался утверждать наверняка, образовались эти нарывы из-за побоев или существовали раньше. На основании этих неопределенных выводов уездный суд следствие прекратил, Одинцова освободили, а уголовная палата сочла возможным лишь "оставить его в подозрении". Дело должно было кончиться так же, как тысячи подобных дел, случавшихся ежедневно, т. е. ничем, но оно стало известно в Сенате. Сенат рассмотрел обстоятельства происшествия и не согласился с решением уездного суда. Сенаторы сочли, что выявленные доказательства служат к обвинению Одинцова в жестоком и неосторожном наказании больной девочки, которое могло ускорить ее смерть. В качестве наказания Сенат постановил - предать помещика Одинцова… церковному покаянию по усмотрению духовного начальства "и при том подтвердить ему, Одинцову, чтобы впредь обращался осторожно, особенно с больными".
Осталось неизвестным, подействовало ли назначенное церковное покаяние и внушение на исправление нрава этого помещика, но Сенат, решая подобные дела, из всего перечня возможных наказаний для убийц чаще всего предпочитал обращаться к ненасильственным средствам воздействия на жестоких душевладельцев.
В Петербурге тайная советница Ефремова так жестоко приказала сечь батогами дворовую девушку, что та на следующий день умерла. Полиции советница заявила, что "девка" была ею наказана за многие "противности, воровства и побеги", что наказали ее весьма умеренно, а смерть приключилась от яда, который она проглотила, а отнять у нее не успели. Но вскрытие следов яда не обнаружило, а вместо этого на спине нашли следы антонова огня от, как сказано в заключении , шребезмерного битья ". Помещица Кашинцева так жестоко истязала свою служанку, что та повесилась; другая дворянка, Гордеева, до смерти запытала дворовую женщину; оренбургская помещица генеральша фон Эттингер приказала в своем присутствии выпороть крестьянина, обвиненного в побеге, который после наказания умер в тот же день… - перечисление примеров подобного рода может занять много томов и составить мрачную летопись России эпохи крепостного права.
За перечисленные преступления были назначены следующие наказания: тайная советница Ефремова, помещицы Кашинцева и Гордеева осуждены к церковному покаянию. С приговором генеральше фон Эттингер получилась курьезная заминка. Сенат приговорил ее сначала также к покаянию, но императрица Екатерина вмешалась в рассмотрение дела и обнаружила за генеральшей еще одну вину, более серьезную на ее взгляд, чем убийство крепостного. Она напомнила сенаторам, что, согласно законодательству, наказание за побег и воровство находится в ведении уездного суда, и фон Эттингер, самостоятельно расправившись с беглецом, тем самым вступила в сферу деятельности государственного органа. Сенаторы были удивлены реакцией правительницы, поскольку всем было известно, что в любой усадьбе людей секут, и нередко до смерти, за меньшие вины, чем побег. Но, не считая уместным спорить с императрицей и желая ей угодить, Сенат тотчас же поменял свое решение и присудил генеральшу "за непредставление крестьянина в гражданский суд" не только к покаянию, но и к конфискации имения. Екатерина, которая, как кажется, вступилась в это дело совершенно случайно, возможно, даже просто из желания продемонстрировать свою осведомленность в законах, узнав о новом решении сенаторов, спохватилась и немедленно утвердила первоначальный мягкий приговор, состоящий в епитимье.
Но важнее обратить внимание не столько на очевидное несоответствие наказания совершенным деяниям, сколько на сам факт привлечения помещиков к суду. На первый взгляд, он свидетельствует о том, что правительство все же склонно было рассматривать гибель крепостных людей от наказаний как преступление, значительно ограничивая тем самым рабовладельческие полномочия помещиков. Здесь проявляется еще одно отличие русского крепостного права от других видов рабства, известных из истории. Но это отличие не было следствием четкой позиции государственной власти, оно происходило от нерешительности правительства, заискивавшего перед дворянством, как опорой трона, но обоснованно опасавшегося при этом народного возмущения. В таком положении предпочитали неопределенность, оставлявшую возможность каждый раз поступать по обстоятельствам.
Ни один закон Российской империи прямо не разрешал помещикам убивать или наказывать до смерти своих крепостных, но ни один закон и не запрещал этого. Одновременно общее содержание государственных законов и именных императорских указов утверждало в господах представление о крепостном, как своей полной собственности, - ведь если крестьянина можно было продать, подарить, завещать, проиграть в карты, сослать, разлучить с семьей, то из таких широких полномочий неизбежно следовала уверенность в том, что и его жизнь также принадлежит господину. Это убеждение, в общем, находило себе опору в действительности, поскольку из юридической практики известно всего несколько приговоров помещикам, обвиненным в убийстве крепостных, закончившихся хотя бы длительным тюремным заключением или каторгой. Причем все они относятся в основном ко времени, предшествующему появлению екатерининской "Жалованной грамоты" дворянству. Во всех остальных случаях из тех, что вообще доходили до внимания суда, назначались гораздо более мягкие наказания - как видно из вышеприведенных примеров: епитимья на усмотрение духовника, гораздо реже - принудительное проживание в монастыре в течение нескольких месяцев, совсем редко - арест и непродолжительное тюремное заключение.
Доказать вину помещика было тем сложнее, что жестоко наказанные люди все-таки редко умирали прямо под кнутами и розгами. Как правило, смерть от истязаний наступала через несколько дней, и господин использовал это обстоятельство в свое оправдание, опираясь на вынужденные свидетельские показания других крестьян и даже родственников убитого. Особенно часто безнаказанной для господ проходила гибель беременных женщин, а среди физических расправ над крепостными случаев битья именно беременных крестьянок встречается чрезвычайно много. Кроме того, что их подвергают наравне с прочими бесчеловечной порке, господа и госпожи назначают их на тяжелые работы, бьют железными аршинами и кочергами по спине, по голове, по животу, от чего случались выкидыши, и женщины вскоре умирали сами, но их смерть приписывали естественным причинам.
Если помещик и оказывался уличенным в убийстве крепостного, а замять дело не удавалось, то суд обычно подвергал "взысканию" только его слуг, выполнявших жестокие приказы. Объясняли такое решение тем, что господин якобы не имел намерения лишить наказанного жизни и приказал только "слегка посечь", а исполнители перестарались. Их самих секли и ссылали на каторгу. Уходу от ответственности способствовало и затягивание расследования с помощью местных чиновников, запоздалое медицинское освидетельствование трупов, когда становилось невозможным выявить причины гибели и тем самым определить виновного. Нередко такие дела вовсе заканчивались судом и наказанием не убийцам, а тем крестьянам, которые смели приносить на своего господина жалобу.
Вот только некоторые из множества подобных дел. Собрался однажды помещик Суханов на охоту и прихватил с собой 12-летнего мальчика. Ребенок в чем-то провинился перед барином - как утверждали свидетели, упустил зайца. Взбешенный господин свалил его на землю ударом ружейного приклада и стал избивать ногами по груди и животу, причем кричал: "издыхай скорее!" Мальчик без сознания пролежал долго на земле, а после окончания охоты помещик сначала взял его к себе в дрожки, но тот от слабости все время заваливался в сторону, чем опять раздражил Суханова. Барин столкнул мальчика на землю, снова крикнув ему: "Ну, издыхай скорее" - и уехал. Несколько дворовых слуг принесли мальчика домой к его матери, но через два дня он умер. "Врач и заседатель, по обыкновению, приехали через неделю, когда тело, будучи в теплой избе, достаточно уже разложилось, признаков побоев не открыли, хотя бывшие при осмотре понятые и указывали на животе, ниже пупа, над тайным местом синие по обе стороны в ладонь пятна. На это замечание стряпчий с криком и бранью отвечал им: "Разве вы не видите, что болезнь его испортила?" А когда крестьянин Петров тоже указывал на это место, то заседатель закричал на него: "Ты здесь доказываешь, а недоимки не платишь", - ударил его по щеке, а по окончании осмотра отправил в сарай и велел выпороть. Сам Суханов принял и другие меры… всем крестьянам, знавшим и видевшим событие, строго было приказано молчать под опасением "содрать шкуру".
Крестьянин другого помещика, Плужникова, прибежал к священнику с просьбой причастить умирающего односельчанина Николаева, избитого барином. На исповеди умирающий признался, что умирает от побоев господина, но просил никому не говорить об этом, если выживет. Николаев умер, и началось следствие. Лекарь, конечно, не обнаружил на трупе никаких признаков избиения и причиной смерти определил горячку. Но при вторичном осмотре тела следователем были выявлены на теле "боевые знаки и пятна" около глаз, груди, ушей и на левом боку. Однако вскрытия не производилось из-за отсутствия врачей, а когда их отыскали, тело разложилось настолько, что никаких выводов уже сделать было нельзя. Плужников остался безнаказанным.
В пруду рязанских помещиков Кармалиных нашли труп маленькой крестьянской девочки Улиты. По свидетельству крепостных Кармалиных, ребенок был убит господами и сброшен в пруд. И хотя при осмотре врачом на теле были выявлены следы сильных прижизненных повреждений, дело закончилось оправданием "за недостатком улик". Доведенные до отчаяния жестокими наказаниями крестьяне помещика Шиловского жаловались губернатору на своего господина. Результатом этого обращения к защите государственной власти стало то, что жалобщиков отдали под суд "за бунт", правда, в то же время уездному предводителю дворянства было предписано внушить Шиловскому, "чтобы он в рассуждении людей и крестьян своих употреблял более снисхождения, нежели строгости".
Помещики Польские творили у себя в имении настоящие бесчинства, подвергая крепостных всевозможным издевательствам. Они секли их розгами и плетьми, били палками или просто кулаками и ногами, драли за волосы крестьянок и обривали им головы, после порки иссеченное тело часто поливали водкой! Когда две дворовые девушки после очередного избиения решили пожаловаться на владельцев предводителю дворянства, тот нашел возможным только под конвоем отправить их обратно в имение господ Польских. Те в наказание посадили их на цепь, одели на шею рогатки и продержали так около месяца на хлебе и воде, причем заставляя в этом положении прясть нитки для господского обихода. На Пасху жестоко выпороли 11-летнего мальчика… В ответ на запрос из канцелярии губернатора, куда дошли все-таки сведения о поведении этих дворян, уездный предводитель дворянства увернно сообщал, что "со стороны Польских особых жестокостей не обнаружено", а любые вмешательства в их отношения с крепостными нежелательны, так как "могут дать повод крестьянам к явному неповиновению".