* * *
Еще в 1764 году монастырям запретили владеть населенными имениями, отписав в казну более миллиона крестьян. Они получили, название "экономических" и на деле ничем не отличались от крестьян казенных, или государственных, чья жизнь все-таки была намного легче, чем у принадлежавших помещикам.
Однако с самого момента их изъятия из ведения церковных вотчинников дворянами предпринимались попытки получить этих людей в свое распоряжение. Кажется, престарелая Екатерина уже готова была выполнить настойчивые просьбы душевладельцев и одарить их сотнями тысяч новых невольников, но этому помешала смерть императрицы.
Вступление на престол Александра I сопровождалось слухами о том, что новый самодержец, сторонник либеральных идей и противник рабства, поклялся не отдавать больше людей в собственность другим людям. Действительно, в правление этого императора новые пожалования "душами", на которые так были щедры его предшественники, были прекращены, и отныне крепостное состояние лица могло возникать только по рождению от крепостных родителей. Вольные крестьяне, экономические и казенные, благословляли великодушного государя, избавившего их от вечного страха в любой момент, по одному росчерку монаршего пера, потерять все личные и имущественные права, и самим превратиться в частную собственность какого-нибудь помещика. Казалось, теперь они могли уверенно смотреть в будущее и не бояться за участь своих детей.
Но скоро они убедились, что государственное рабство может быть ничуть не легче дворянского, и что их "свободное состояние" - лишь иллюзия, которую очень легко разбить.
Во многом именно привычка видеть в крестьянах, вне зависимости от того, принадлежат они казне или помещику, не живых людей, а только безликую рабочую силу, обязанную выполнять любую прихоть господина, сделала возможным практическое воплощение идеи создания так называемых военных поселений.
Как сократить расходы на армию, не сокращая ее численно? - ответ на этот извечный вопрос представился российскому самодержцу очевидным: нужно было отказаться от устаревшего принципа содержания армии на государственный счет и просто заставить солдат обеспечивать самих себя. А их детей записывать в солдаты. И тогда получалась армия, которая сама себя воспроизводит и кормит.
Идея показалась Александру настолько блестящей и эффективной, что он не желал слушать никаких предостережений. На все возражения достойный сын Павла I отвечал, что ради осуществления своего плана он готов устлать трупами дорогу "от Петербурга до Чудова" на сто верст, до границы первого военного поселения. По поводу такого свирепого намерения современник императора заметил: "Александр, в Европе покровитель и почти корифей либералов, в России был не только жестоким, но что хуже того - бессмысленным деспотом".
Как ни велик был страх перед рекрутской повинностью, но действительность военных поселений оказалась еще тяжелее. По желанию императора сотни тысяч крестьян в одно мгновение были обращены в солдат, а их дома обрели вид казармы. Взрослых семейных мужиков заставляли сбривать бороды, менять привычную им традиционную русскую одежду на военный мундир. Быт поселенцев также устроен был по образцу казармы - строго регламентированное время пробуждения и отхода ко сну, регулярные строевые занятия на плацу, обучение ружейным приемам и проч. Из отведенных под военные поселения местностей зачислению на службу подлежали все лица мужского пола от 18 до 45 лет, а их дети с возраста от 7 и до 18 лет проходили обучение в группах кантонистов, откуда также поступали в строй. Уволенные "в запас" не имели возможности заняться устройством своего быта, а должны были выполнять вспомогательные работы в поселении.
Строевая служба не только не освобождала военных поселян от сельских работ, но вменялась им в обязанность-именно в этом и была основная задумка императора. Не менее половины урожая "строевой" крестьянин должен был сдавать в полковое хранилище. Но оставшаяся часть произведенного также шла во многом на казенные нужды. Обыкновенно в каждый крестьянский двор подселялось еще по двое-трое переведенных из регулярной армии солдат, которых военный поселянин должен был кормить, а они, по замыслу правительства, - помогать ему в ведении хозяйства.
Сомнительная польза от насильственного подселения непривычных к сельскому труду холостых солдат в крестьянскую семью, в которой было немало женщин, была очевидна всем, кроме императора и его ближайшего помощника в этом деле, графа А. Аракчеева. В результате и урожаи, и боевая подготовка, и состояние нравственности в военных поселениях были неудовлетворительными. Среди офицеров, а отправляли в такие поселения далеко не лучших, обычным делом было воровство крестьянского и казенного имущества, грубость. "Экзекуции", всевозможные телесные наказания над измученными крестьянами производились едва ли не ежедневно.
Доведенные до полного отчаяния люди обращались к императору, моля его взглянуть своим "человеколюбивым оком" на их нужду. Ответа от императора не приходило, и тогда поселенцы начинали бунтовать. В этих случаях императорское правительство реагировало немедленно и жестко.
Как поступала власть с возмутившимися против своей участи крестьянами, можно себе представить из записок декабриста Дмитрия Якушкина: "Казенные крестьяне тех волостей, которые были назначены под первые военные поселения, возмутились. Граф Аракчеев привел против них кавалерию и артиллерию; по ним стреляли, их рубили, многих прогнали сквозь строй, и бедные люди должны были покориться. После чего объявлено крестьянам, что домы и имущество более им не принадлежат, что все они поступают в солдаты, дети их в кантонисты, что они будут исполнять некоторые обязанности по службе и вместе с тем работать в поле, но не для себя собственно, а в пользу своего полка, к которому будут приписаны. Им тотчас же обрили бороды, надели военные шинели и расписали по ротам…"
Глава III. Усадьба и ее обитатели: дворяне и дворовые люди
Все они были господами,
Начальниками над нами.
Они были за судей,
Нас не чтили за людей,
Крепостными нас имели,
Сами смачно пили, ели,
Роскошничали, гуляли,
Нас на скотину меняли…
Из народных песен
Одним из самых значительных последствий петровских преобразований стала перемена в нравах и обычаях. Но семена европейской культуры на российской почве, которые так неукротимо насаживал царь-реформатор, дали причудливые и не всегда удачные всходы. Отвыкая от своего традиционного образа жизни, чужое усваивали поверхностно, потребительски. Насколько неудачен оказался опыт прививки иноземной культуры, подтверждают свидетельства современников, в том числе - иностранцев, наблюдавших внуков и правнуков петровских "птенцов". Ш. Массон в конце XVIII столетия отозвался о русской знати, представителей которой имел возможность наблюдать лично, что цивилизацию в них заменила развращенность. Спустя почти еще полвека, в 1839 году, маркиз де Кюстин писал: "Здесь, в Петербурге, вообще легко обмануться видимостью цивилизации… Я не осуждаю русских за то, каковы они, но я порицаю в них притязание казаться теми же, что и мы. Они еще совершенно не культурны".
Из достижений западной культуры заимствовали в первую очередь то, что делало приятным и комфортным быт, хотели не учиться, а спешили потреблять, тем более что даровой труд крепостных крестьян давал все возможности для удовлетворения любых прихотей. Замечательно точную характеристику типа русского дворянина, каким он сложился к началу XIX века, дает В.О. Ключевский: "С книжкой Вольтера в руках где-нибудь на Поварской или в тульской деревне этот дворянин представлял очень странное явление: усвоенные им манеры, привычки, понятия, чувства, самый язык, на котором он мыслил, - все было чужое, все привозное, а дома у него не было никаких живых органических связей с окружающими… Чужой между своими, он старался стать своим между чужими, и, разумеется, не стал: на Западе, за границей, в нем видели переодетого татарина, а в России на него смотрели как на случайно родившегося в России француза…"
Таков был итог процесса европеизации, а скорее - деру сификации, затронувшего все слои российского общества без исключения, но более всего отразившийся на облике высшего сословия. Начало этому, по оценке известного консерватора екатерининских времен князя М. Щербатова, было положено именно в период реформ Петра, а при его ближайших преемниках получило уже полное развитие, когда "искренняя привязанность к вере стала исчезать… роскошь и сластолюбие положили основание своей власти.
Вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатее, в столе все, что есть драгоценнее, в пище, что реже, в услуге возобновя многочисленность служителей… Екипажи возблистали златом… домы стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими меблями, зеркалами и другими".
Щербатов, живший в сластолюбивый и чрезвычайно распущенный екатерининский век, оставался человеком еще старой закваски. Среди небольшого числа вельмож похожего склада и бывших исключением из общего числа царедворцев является и князь Дмитрий Михайлович Голицын. На примере его подмосковной родовой усадьбы Архангельское, или как она значилась в документах - "Уполозы тож", можно проследить за изменением нравов и быта представителей придворной знати.
Еще в 40-е годы XVIII столетия, время правления императрицы Анны Иоанновны, княжеский дом в Архангельском состоял всего из трех комнат, собственно - отдельных срубов, соединенных сенями. Интерьеры этого жилища также были незатейливы: в красном углу иконы с неугасимой лампадкой, вдоль стен лавки, изразцовая печь, дубовый стол, четыре кожаных стула, еловая кровать "в пестрядинных и выбойчатых наволоках". На огороженном невысоким решетчатым забором дворе уместились баня, хозяйственные постройки - ледники, амбар, поварня. Главной достопримечательностью усадьбы была каменная церковь Архангела Михаила.
Большие перемены ожидали эту скромную усадьбу после того, как вдова одного из наследников князя Д. Голицына продала Архангельское князю Н.Б. Юсупову. При новом владельце складывается во многом тот вид усадебного комплекса, каким он сохранился до наших дней.
Юсупов начал с того, что велел вырубить лес, и на расчищенном месте выстроил роскошный дворец со множеством комнат, с колоннадой и двумя павильонами. В Архангельском появляется картинная галерея с работами Веласкеса, Рафаэля, Давида и других известнейших художников. Один только домашний театр в усадьбе мог с комфортом вместить 400 зрителей. Сюда, в гости к Юсупову, приезжали высочайшие особы в сопровождении иностранных послов, сотен придворных и прислуги, и для всех находилось место. О роскошных празднествах в Архангельском, театральных представлениях и пирах ходили легенды. Прошло немного времени, но ничто уже не напоминало о прежнем скромном быте при Д. Голицыне.
Вельможи соперничали друг с другом в роскоши, и едва ли не первое место в этом соревновании тщеславий принадлежало графу Петру Борисовичу Шереметеву, сыну петровского фельдмаршала. Его состояние, и без того немалое, значительно увеличила выгодная женитьба на единственной дочери известного богача князя A.M. Черкасского. От этого брака из рода Черкасских во владение Шереметева перешли обширные поместья: Перово, Вишняки, Жулебино, Останкино, а вместе с ними - более 80 000 крепостных "душ".
В Кусково по желанию графа построили дворец, ныне утраченный, но поражавший современников величиной и убранством. Помнившие его признавали, что "теперешний дом и сад Кускова только остатки прежнего великолепия… В одной комнате стены были из цельных венецианских зеркал, в другой обделаны малахитом, в третьей обиты драгоценными гобеленами, в четвертой художественно разрисованы не только стены, но и потолки; всюду античные бронзы, статуи, фарфор, яшмовые вазы, большая картинная галерея с картинами Рафаэля, Ван Дейка, Кореджио, Веронезе, Рембрандта; в некоторых комнатах висели люстры из чистейшего горного хрусталя… Замечательны также были в кусковском доме огромная библиотека и оружейная палата; в последней было редкое собрание древнего и нового оружия: английские, французские, испанские, черкесские, греческие и китайские ружья, дамасские сабли, оправленные в золото и осыпанные драгоценными камнями… В саду Кускова было 17 прудов, карусели, гондолы, руины, китайские и итальянские домики, каскады, водопады, фонтаны, маяки, гроты, подъемные мосты".
Величественные дворцы вельмож обыкновенно строились на возвышенных местах, на живописных берегах рек или озер, господствуя над округой и помогая своим хозяевам входить в образ державного властелина. Эта забава была чрезвычайно распространена тогда среди знати. Иметь собственный двор, собственных фрейлин, камергеров и статс-дам, гофмаршалов и шталмейстеров казалось престижным, тешило самолюбие, опьяняло ощущением неограниченной власти. Один из князей Долгоруковых любил сиживать перед гостями, да нередко и в одиночестве, на раззолоченном троне, сделанном по образцу императорского.
Свиту таких тщеславных бар составляли дворовые слуги, для которых шились платья и выделывались аксессуары, полностью соответствующие настоящим, принятым при дворе в Петербурге. Иные предпочитали покупать для своих крепостных "фрейлин" и "камергеров" поношенные оригинальные костюмы, отслужившие свой век в столице на плечах настоящих придворных.
По торжественным дням устраивались балы. В имении вельможи князя Голицына, например, по описанию очевидца это происходило так: "В ярко-освещенный зал собирались приглашенные, и когда все гости были в сборе, собственный княжеский оркестр играл торжественный марш, и под звуки его князь выходил в зал, опираясь на плечо своего гофмейстера. Бал открывался полонезом, причем хозяин шел с своею статс-дамою, которая предварительно целовала его руку…" В приведенном описании самые важные слова - "свой", "своя" и "собственный". В этой автономной "самодержавности" - главная черта быта русских бар.
Помещики богатые и знатные, или желавшие, чтобы так думали о них другие, старались возвести обширный каменный дом, окружив его множеством также каменных пристроек, флигелей, колоннад, оранжерей и теплиц. Дом окружали сад с прудами и парк, регулярный или пейзажный, в зависимости от вкусов и средств владельца. Среди деревьев белели статуи в античном стиле, а нередко и памятники. Историки дворянского быта начала XIX столетия отмечают, что в то время вообще была мода таким монументальным образом увековечивать память родственников, друзей или благодетелей. В имении фаворита Павла I, князя Куракина, памятники этому императору стояли не только в парке, но почти в каждой комнате обширного дворца. Однако другой любимец Павла, граф Аракчеев, сумел все же превзойти Куракина в доказательствах своей любви к державному покровителю, не побоявшись святотатства и поместив императорское изваяние прямо в домовой церкви. В усадьбе П. Завадовского долгое время возвышалась пугавшая своим грозным видом крестьянских детей огромная статуя графа Румянцева, воздвигнутая владельцем в знак благодарности фельдмаршалу за оказанные милости.
Величина усадебного дома и роскошь, окружавшая его, зависели от состояния помещика, а оно могло формироваться разными способами. Одним из источников средств для существования "благородного" человека была служба, а вернее - злоупотребления на ней, попросту говоря - воровство. Грешили этим почти все, только в разном масштабе, от уездного стряпчего до генерал-губернатора и министра. Пример давали знатнейшие вельможи и временщики, окружавшие трон в эпоху "царства женщин". Фавориты присваивали себе государственные средства многими миллионами рублей, практически не делая разницы между собственным кошельком и российской казной.
Кто не служил, тот старался выгодно жениться или получить наследство. Но, так или иначе, для большинства поместного дворянства главным и нередко единственным источником благосостояния были крепостные "души"; от их числа зависели также общественный вес и значение владельца.
Впрочем, настоящих богачей, считавших своих крестьян десятками тысяч, а вернее сказать - не знавшим им счета, было все-таки немного. Следом за аристократами тянулись дворяне помельче и победнее. Беспощадно напрягая последние силы своих крестьян и ставя хозяйство на грань разорения, они из тщеславия и ложно понимаемой сословной чести старались не отстать от знати. Наблюдательный современник сокрушался о том, что прежде помещики жили в своих деревнях бережливо и скромно, а теперь стремятся к роскоши, завели обычай строить дворцы и украшать их дорогой обстановкой, окружать себя множеством слуг, "не жалея себя и крестьянства".
И все же быт и жилища большинства дворян оставались вынужденно скромными и непритязательными. В отличие от вельможной усадьбы, выраставшей на возвышенном берегу и господствовавшей над округой, дом небогатого помещика ютился в лощине, чтобы защититься от ветров и стужи. Стены были ветхие, оконные рамы в щелях, окна - в трещинах. Такой убогий вид многие усадьбы сохраняли на протяжении почти полутора веков, не меняясь за все время от второй четверти XVIII и до середины XIX века. Причиной была, конечно, бедность, которую хозяева не могли преодолеть даже нещадной эксплуатацией труда крепостных.
Усадьба известного мемуариста Андрея Болотова в 50-е годы XVIII столетия представляла собой все то же строение о трех светлицах, весьма напоминавшее дом князя Д. Голицына в Архангельском. Разница была только в добротности и крепости постройки - у Болотова все было ветхим. Одноэтажный домик без фундамента почти по самые крохотные окна врос в землю. Из трех комнат наибольшая - зала, была неотапливаема и потому почти необитаема. Из мебели в ней стояли скамьи по стенам, да стол, покрытый ковром. Другие комнаты были жилыми. Огромные печи так жарко натапливались зимой, что при недостатке свежего воздуха (форточек не было и окон не открывали) с обитателями случались обмороки. От обморока отходили, и топили опять, следуя правилу, что "жар костей не ломит". Правый угол заставлен иконами, из мебели - стулья и кровать. Вторая комната совсем небольшого размера, выполняла одновременно роль и детской, и лакейской, и девичьей, смотря по надобности и обстоятельствам.
Прошло почти сто лет, и вот какой предстает в описании современников обыкновенная дворянская усадьба середины XIX века: помещичий дом разделен простыми перегородками на несколько маленьких комнат, и в таких четырех-пяти "клетушках" обитает, как правило, многочисленная семья, включающая в себя не только несколько человек детей, но также всевозможных приживалок и непременно дальних бедных родственников, среди которых встречались незамужние сестры хозяина или престарелые тетушки, а кроме того - гувернантки, нянюшки, горничные и кормилицы. Часто бывавшая в таких дворянских "гнездах" мемуаристка Е.Н. Водовозова вспоминает: "Приедешь, бывало, в гости, и как начнут выползать домочадцы, - просто диву даешься, как и где могут все они помещаться в крошечных комнатках маленького дома".