Загородный дворец Меншикова, получивший известность под названием Ораниенбаум, сохранил многое от своего первоначального вида. В наши дни он состоит, как и после возведения, из двух этажей. Стороны дома симметричны, над зданием возвышается куполообразная крыша, на вершине которой находится большая роскошная корона. Две протяженные загибающиеся галереи ведут к куполообразным павильонам. Княжеские короны (чересчур большие, если верить во всех отношениях великолепным гравюрам современников), которыми Шедель украсил вершины этих павильонов, позднее были заменены более скромными крестами. На северной стороне дома к воде ступенями спускаются террасы. К этой стороне выкрашенного белой и желтой краской дворца прорыт от более низкой части сада узкий канал. Ораниенбаум - это первое в Петербурге здание, которое по-настоящему заслуживает звания дворца, соответствующего веку, в который он был создан, и континенту. Вместе с тем это здание все же еще простовато и порядком напоминает старомодный сельский дом. Весьма характерно для Петра решение, что Меншиков должен создать свой дворец раньше дворца самого Петра. Строительство дворца в Ораниенбауме определенно стало исторической вехой: Шедель показал России, как ее цари и дворянство будут жить в следующие два столетия.
Трезини в это время активно приумножал свою славу. Его самая знаменитая работа, Петропавловский собор в Петропавловской крепости, была начата в 1714 году; завершен он был только в 1732 - 1733 годах. Поскольку религиозная архитектура более строга в своем внешнем виде, чем здания знати, мы не будем давать описание этого собора. Но, как пишет Грабор, до создания нового здания Адмиралтейства Сахаровым в начале XIX века именно шпиль собора Трезини служил "торговым знаком" Санкт-Петербурга - подобно колокольне Святого Марка для Венеции или Мюнстеру для Страсбурга. И до наших дней важной частью облика города является этот непропорционально высокий, позолоченный, похожий на иглу шпиль около четырехсот футов высоты.
По многим параметрам собор Петропавловской крепости вызывает глубокое разочарование. При взгляде изнутри крепости высота шпиля уменьшает сам собор так, что он кажется простым пьедесталом для шпиля. У стоящего рядом с собором человека это вызывает состояние физического дискомфорта. Однако когда северное солнце озаряет со стороны Невы позолоченный шпиль и венчающие его крест и ангел, взметнувшиеся высоко над мрачными крепостными стенами, начинают сверкать ярким холодным блеском над водой и городом, тогда это великолепное зрелище.
Именно на подобный эффект, который может наблюдать человек, находящийся далеко от собора, и рассчитывали Петр и Трезини. Кроме того, возведение этого тонкого, протестантского и немецкого по духу шпиля является исключительно важной поворотной вехой в истории русской архитектуры, в которой прежде преобладали византийские купола. Этот собор - замечательное выражение Петром своего намерения порвать с национальными традициями в архитектуре - как и во всем прочем, поскольку в луковицеобразном наследии Византии он определенно видел врага. И потому именно в соборе Трезини (этот собор был украшен иконостасами московского художника И.П. Зарудного и канделябрами из слоновой кости, вырезанными самим царем), а не в старом Успенском соборе в Москве Петр приказал похоронить себя. И именно здесь с этих пор будут покоиться последующие цари.
Год 1715-й стал поворотной точкой в истории Санкт-Петербурга. В этом году Жан Лефорт (племянник фаворита Петра, который возглавлял великое посольство в 1697 году и скончался двумя годами позже) и Конан Зотов, сын престарелого шутовского патриарха, прибыли в Париж, чтобы поискать еще художников и декораторов для новой столицы. То, что они посетили именно Францию, а не Германию или Голландию, на первый взгляд выглядит странно, но это легко можно объяснить тем, что теперь нужны были не архитекторы, а художники и скульпторы, а в этих областях непререкаемыми авторитетами были французы и итальянцы. Царским посланникам повезло - они прибыли в очень подходящий момент. В 1715 году скончался Людовик XIV, а его наследнику было всего пять лет. Во французской дворцовой архитектуре наступил застой, и Петр проницательно определил, что, по всей видимости, художники не долго останутся без работы.
Помимо великолепных граверов Адриана Шонебека и Пьера Пикара, привезенных Петром из Голландии в 1698 году - чьим работам мы столь обязаны нашим знанием о первоначальном виде Петербурга, - художественное искусство на бытовые темы в столице представлял всего один человек - саксонец Готфрид Дангауер. В России картины на бытовые темы были в новинку - в старой Московии живопись посвящалась исключительно религиозной тематике. Дангауер изучал живопись у Себастьяно Бомбелли в Венеции, затем он перебрался в Голландию для продолжения учебы - и отсюда, еще совсем молодым человеком, не достигшим двадцатилетнего возраста, его взяли в Санкт-Петербург. Дангауер нарисовал множество портретов и создал полотно "Петр Великий в битве под Полтавой". Дангауер был довольно заурядным живописцем, но за отсутствием лучших занимал пост придворного художника. Однако Петр никогда не был им особо доволен; когда царь лечился на водах в Карлсбаде в 1710 году, чешский художник Капетский выполнил его портрет, после чего был приглашен в Россию. Капетский от приглашения отказался. Теперь, в 1715 году, агенты Петра вновь искали придворного художника, на этот раз во Франции.
Они обрели его в малоизвестном молодом марсельце по имени Луи Каравак, писавшем в Париже портреты и миниатюры. На нем выбор остановился не сразу. Поначалу было сделано предложение Натье, но он его отверг. Обращались и к художнику-анималисту Удри, в то время помощнику профессора в Академии Сен-Люк. Он поначалу принял приглашение, но в последнюю минуту тоже решил отказаться, так что именно Каравак 13 ноября 1715 года подписал контракт, по которому он должен был отправиться в Санкт-Петербург на три года, чтобы рисовать "на службе царя портреты, пейзажи, животных, истории, сражения, деревья и цветы и обучать учеников". Одновременно Лефорт и Зотов добились согласия приехать в Россию у скульптора и резчика по дереву Никола Пино, которого, по всей видимости, представил им Каравак. Также они подписали контракт с помощником Пино и его родственником Жозефом Симоном - французом, по всей видимости из Лиона, еще одним скульптором Бартоломео Карло Растрелли, и, наконец, с французским архитектором по имени Жан Батист Александр Леблон.
Леблон был парижанином и сыном художника. Хотя ему исполнилось только тридцать, он уже имел большой авторитет в родном городе. В 1706 году он возглавил строительство нового здания для ордена картезианцев на улице Энфер, которое позднее заняли герцог де Ван-дом и герцогиня де Шолне. С 1708-го по 1714 год он работал для маркиза де Сейсса над гостиницей "Отель де Клермон" на улице Варен. Шато Шатильон около Парижа - это тоже его работа. Леблон был не только строителем, но и теоретиком, не только рисовальщиком, но и писателем. Он продолжил труды под названием "Курс архитектуры" и "Словарь архитектуры", оставленные д'Авелером незавершенными. Он создал иллюстрации к "Истории королевского аббатства Сен-Дени во Франции"; эта "История" была опубликована в 1706 году. Еще более важно, что он опубликовал снабженную собственноручно выполненными прекрасными иллюстрациями "Теорию и практику садово-парковой архитектуры" д'Аргенвия. В этом вопросе Леблон был авторитетом - он был учеником не кого-нибудь, а самого великого Ленотра; планы разбивки садов, цветников и садовых лестниц, созданные еще в студенческие годы, были выгравированы и опубликованы в конце XVII столетия вместе с рядом рисунков самого Ленотра.
Леблон был очень серьезным и трудолюбивым учеником. "Для того чтобы получить как можно больше информации, - писал он, - я не пренебрегал ничем, читая множество латинских, французских и испанских авторов по садово-парковому искусству". В этом он походил на д'Аргенвия. И еще одно их роднило: "У меня всегда была огромная любовь к сельскому хозяйству и садоводству. Я жил в Париже и Версале, в чьих окрестностях существует множество чудес из этой области, я очень много трудился, чтобы посадить несколько хороших садов". Эти сады прибавили ему известности.
Таким образом, Леблон уже состоялся как архитектор многогранного дарования, когда 15 апреля 1716 года подписал контракт с Лефортом относительно работы на царя. Казалось, судьба складывалась для него благоприятно. Хотя Шлютер скончался более года назад, Трезини по какой-то причине не получил звание "обербаудиректора", которое потерял из-за Шлютера. Теперь Леблон, получивший жалованье в пять тысяч рублей и жилье, стал главным архитектором Санкт-Петербурга. Болевший в это время Петр проводил часть июня на водах в Пирмонте в Германии, так что Зотов привез Леблона для знакомства именно туда. Беседа оказалась очень удачной, и Петр с энтузиазмом написал Меншикову в Санкт-Петербург: "Встреть Леблона по-дружески и проследи за выполнение контракта, поскольку он лучше лучших, он чудо, какого я еще не видел. Помимо этого, он энергичен, умен и его очень высоко ценят в студиях Франции, так что через него мы можем нанять любого, кого пожелаем. Следует сказать всем нашим архитекторам, что в дальнейшем они должны утверждать все свои планы новых сооружений у Леблона и, если найдется время, использовать его замечания для изменения старых".
Леблон получал свободу рук, за которую, однако, должен был отплатить тем, что обязывался передавать свои знания и опыт ученикам - ничего не утаивая и откровенно. Леблон продолжил свое путешествие и скоро прибыл в Петербург в сопровождении жены и шестилетнего сына. С ним приехали нанятые им помощники-французы и инженеры, другие нанятые Лефортом и Зотовым художники - Каравак и остальные, различные французские ремесленники, включая изготовителей ножен, кузнецов по изготовлению экипажей, шорников, отливщиков шрифта, красильщиков шелка и шерсти. Прибыла также группа из шести рабочих - изготовителей гобеленов из Гобелена - им доведется основать эту отрасль в России. Все это блистательное собрание талантов появилось в Санкт-Петербурге 7 августа 1716 года. Список тех, кто прибыл из Франции непосредственно с Леблоном, заслуживает определенного интереса:
Леблон, архитектор,
Никола Жирар, чертежник упомянутого господина Леблона,
Антуан Тесье, также известный под именем Дервий,
Жирар Сюалем, инженер,
Жан Мишель, столяр, и его помощник Рене Сюалем,
Никола Пино, скульптор,
Бартелеми Жуйом и Никола Перар - наемные скульпторы,
Шарль Тапа, строитель и инспектор строений,
Эдме Бурдон, отделочник и строитель из камня,
Франсуа Бателье и Антуан Сер д'Асье, называемый л'Ассёранс, - строители из камня,
Франсуа Фой, укладчик кирпичей,
Шарль Леклерк, плотник,
Поль Жозеф Сюалем, наемный инженер,
Жульом Белин, изготовитель замков, и два его помощника,
Жан Нуасе де Сан-Менж, ваятель из мрамора,
Этьен Соваж, литейщик,
Жан Ломбар, ювелир по золоту и драгоценным камням, и его помощник,
Жан Фари, садовник.
Мы не знаем, какой именно проект Леблона оказал на царя столь благоприятное впечатление, но немедленно по прибытии Леблон возглавил канцелярию строительства, через которую проходили все планы и оценки, и приступил к созданию подробной общей схемы перепланировки молодого города. Черновые чертежи 1716 - 1717 годов сохранились до наших дней. Город должно было окружить овальное кольцо укреплений, заключив в себя большую часть Васильевского острова, небольшую часть Петроградской стороны и ту часть набережной Невы, где находится Адмиралтейство. Центр этого овала - напоминающую наконечник стрелы часть Васильевского острова - должны были занять большие открытые площади, нарезанные на квадраты, подобно шахматной доске, параллельными и пересекающимися каналами, достаточно широкими, чтобы по ним могли пройти корабли. Здесь также должны были расположиться царский дворец и сады. Районы для рабочих должны были находиться по краям города, а больницы, кладбища и монастыри - снаружи от укреплений.
Но в Петербурге было создано уже слишком многое, чтобы все переделывать заново. Как сказал Рео, Петербург уже не "пустая доска". Кроме того, своей безжалостной систематизацией Леблон заслужил опасную для него враждебность Меншикова, поскольку именно ему Петр отдал большую часть Васильевского острова и планы Леблона серьезно угрожали только что построенному дворцу Меншикова и парку. Поскольку в отсутствие Петра руководство брал на себя Меншиков, он активно противодействовал схеме Леблона тем, что рыл слишком узкие каналы, которые не годились для судоходства, - и тут же заполнял их водой.
Предвзятое отношение Меншикова к Леблону скоро приняло более личные и мелочные формы. Когда в 1717 году Петр был за границей, Меншиков написал ему, что Леблон срезал деревья в Летнем саду, которыми, как Меншиков знал, царь очень гордился и даже сам сажал там деревья. В этом обвинении правда была смешана с ложью - Леблон обрезал деревья, но только чересчур длинные ветки, которые загораживали вид.
Петр вернулся назад в страшной ярости, и судьба распорядилась так, что первым, кого он встретил, был именно Леблон. Петр немедленно нанес ему свирепый удар тростью. Расстроенный не столько самим ударом, сколько публичным оскорблением, Леблон слег с сильной лихорадкой. Петр тем временем увидел, что было сделано с деревьями в Летнем саду, и послал Леблону свои извинения. Узнав, что Леблон болен, Петр приказал предоставить ему все удобства. Вскоре после этого он встретился с Меншиковым на лестнице и сердито сказал ему, что главный архитектор заболел. Схватив Меншикова за воротник, Петр ударил своего фаворита головой об стену, произнеся: "Ты один, мошенник, причина его болезни!" Данный инцидент был улажен в характерном для Петра духе.
Таким образом, мы видим, что на пути проекта Леблона по преобразованию нового города на Балтике стояли как естественные причины - более ранняя застройка, - так и чисто человеческие факторы.
В результате амбициозный план Леблона так и не был воплощен в жизнь. Город продолжал развиваться по направлению к Адмиралтейству. Тем не менее именно Леблону Петербург обязан наиболее запоминающимися и грандиозными особенностями планировки - именно Леблон прорезал два больших "проспекта", которые отходят от Адмиралтейства, - Невский длиной в две и три четверти мили и Вознесенский (сейчас Майорова). Между ними была проложена Сороковая улица (позднее улица Дзержинского). Невский был построен полностью из камня группой шведских пленных, которых обязали также каждую субботу чистить проспект. Леблон определил форму города на следующие пятьдесят лет. Прямота улиц и пересечение их под прямым углом пришли из пересмотренного плана Леблона. Именно Леблон первым всерьез поднял вопрос о мощении дорог, многие из которых представляют собой грязевые ванны и по сей день. До 1723 года не предпринималось никаких мер по освещению улиц, и даже впоследствии перед домами с большими интервалами было повешено всего несколько фонарей. Улицы еще не имели названий. "Если кто-то спросит про дом другого, - писал один из иностранных послов в 1720 году, - ему дают направление, описывая место или упоминая людей, живущих поблизости, пока оба не обнаружат общего знакомого, - после чего можно направляться туда, чтобы получить дальнейшие указания".
Леблону, как и его предшественнику Шлютеру, доведется работать в Санкт-Петербурге недолго. "Город, построенный на человеческих костях", собирал свою дань не только с рабочих, но и с великих архитекторов.
Главный архитектор города, который Петр любил называть "раем", пал жертвой болезни, как и тысячи его работников. Он скончался от оспы в феврале 1719 года, менее сорока лет от роду, проведя в России всего три года.
Но он был столь "энергичен и умен", как быстро определил Петр, что подарил городу много больше чем планировку улиц. Каждая грань его таланта представлена каким-либо заметным произведением искусства - хотя до наших дней мало что сохранилось в первозданном виде.
Его познания в садово-парковой архитектуре и уроки Ленотра были быстро востребованы. Именно Леблон привил русскому двору моду на "французский парк"; эта мода сменится "английским парком" только при Екатерине Великой. Можно сказать, именно Л0лон ввел в России садово-парковое искусство, поскольку во всей России вряд ли нашелся бы дом, который мог бы похвастать своими цветами, деревьями и фонтанами. "Парки русских, - писал голландский художник Корнелиус де Бруин, посетив Россию в 1702 году, - дики, лишены произведений искусств и совсем не имеют украшений. Фонтаны здесь неизвестны". В Петербурге на Аптекарском острове (лежащем между Петроградской стороной и Каменным островом) существовали только сады для сугубо практических целей, созданные Петром в 1713 году для выращивания медицинских растений. Теперь на прямоугольнике размером около тридцати семи акров, простиравшемся вдоль Фонтанки от места ее слияния с Невой, Леблон - по всей видимости, с мастером садово-паркового искусства Гаспаром Фохтом - создал по версальскому образцу Летний сад. На углу этого прямоугольника на протяжении нескольких лет стоял голландский Летний дворец, воздвигнутый Трезини и украшенный Шлютером. "Основную красоту паркам, - говорил Леблон, - придают рощи, они же служат замечательным орнаментом для всех остальных частей парка". По этой причине сюда были свезены деревья со всей России: липы для аллей (эти липы сохранились до нашего времени), дубы и фруктовые деревья, вязы из Москвы и невысокие ильмы горные из Киева, кипарисы и прочие деревья из удаленных уголков империи. Леблон также собирал цветы - розы из разных мест, сладкий горошек, таволгу и лилии.
Он разбил цветники по изысканным образцам, приведенным в виде гравюр в его книге. "Фонтаны и водные протоки - душа парка и его главное украшение. Они оживляют и усиливают впечатление; они дают парку новую жизнь и новый дух. Отличный во всех других отношениях парк, если в нем нет воды, кажется скучным и печальным; он лишен одной из главных прелестей!" А потому фонтаны были возведены, и Леблон использовал все свои инженерные познания и навыки, чтобы провести акведуки и трубы, которые бы подавали в фонтаны воду. Леблон задумал создать каменные гроты, каскады и "горки" - пирамиды воды напротив стены или ниши с водоемом; такие горки должны были создавать вокруг себя стену воды.