С раннего утра в порт и на городскую набережную тянулся народ. Архангельск - город небольшой, и спуск каждого корабля - значительное событие. Там можно было встретить всех, узнать последние новости и обсудить последние слухи. Словом, спуск кораблей издавна превращался в городе Архангельске во всеобщий праздник с салютом и гуляньями, ибо и флот, и город жили одними заботами и помыслами.
Где-то около полудня, когда все уже было готово к началу церемонии, прибывали городской губернатор и главный флотский начальник. Поднявшись на специально построенный помост, они важно рассаживались в креслах. За спинами начальников толпились чиновники. Поближе - те, кто поважнее, далее - помельче.
Огромный корпус спускаемого линейного корабля покоился на массивных блоках и подпорках. Под ними с наклоном к воде были уложены в несколько рядов объемистые бревна-полозья, обильно обмазанные салом. Над самим кораблем на временных флагштоках трепетали на свежем ветру многочисленные флаги. Часть команды во главе с командиром находилась на борту, другая - в парадном строю рядом с ним. Там же стояли жены офицеров и матросов.
Наконец генерал-губернатор махал рукой:
- Начинайте!
Вперед выходил седовласый архиерей. Громким басом он отслужил молебен, окропил корабль святой водой.
Затем наступал решающий момент. Теперь все смотрели на главного строителя. Тот крестился:
- Господи, укрепи!
После чего брал в руки рупор.
- Ну-ка, робяты, к спуску изготовсь!
По его команде мастеровые быстро разбегались по предписанным местам: одни - к блокам, держащим корабль, другие - к подпорам. Окинув быстрым взглядом происходящее и убедившись, что его команда исполнена в точности, строитель зычно кричал:
- Блоки вон!
Сразу весь эллинг наполнялся шумом - это мастеровые быстро и ловко вытаскивали блоки.
- Подпоры вон! - скомандовал главный строитель.
И громогласное, единодушное "ура" приветствовало шумный натиск великана. Скользя по бревнам, очередной линейный корабль вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее устремлялся к воде. Еще мгновение - и он в каскаде брызг закачался на волнах. Гремел оркестр, утирали платками глаза флотские дамы, искренне жали друг другу руки офицеры и матросы.
Один из очевидцев такого достопамятного события впоследствии писал: "Не скоро смолк на берегу шумный восторг зрителей. Каждому наперерыв один перед другим хотелось взглянуть на богатыря, и сотни шлюпок мгновенно окружили его. Веселье и радость видны были на всех лицах - спуск был удачный. Весел был начальник нового корабля, радостны были мы, кому должно было совершить на нем первую кампанию".
Глава четвертая.
ПОДНЯТЬ ПАРУСА!
На зиму корабли и суда в Кронштадте и Ревеле в обязательном порядке ставили на консервацию. Иначе за зиму они просто бы сгнили. для этого с линейных кораблей и других судов убирали весь такелаж, снимали реи и стеньги. Верхнюю палубу затягивали парусиной, чтобы она не покрывалась снегом Большинство портов наглухо законопачивалось, но некоторые оставлялись открытыми для проветривания внутренних помещений. Основная часть команды на зимнее время переселялась в береговые казармы, однако некоторая часть оставалась на борту, осуществляя уборку снега, а также проветривая судно и наблюдая за подвижкой льда. Между вмерзшими в лед кораблями делались дороги, по которым ездили на санках.
Ранней весной команды переселялись на корабли и суда. Начиналась расконсервация: устанавливали мачты, грузили орудия. В Архангельске в отличие от Кронштадта орудий принимали на борт не более двух десятков - для плавания в мирное время этого было вполне достаточно. Остальные же пушки архангелогородские корабли и суда обычно получали в кронштадтских арсеналах по приходу к месту постоянного базирования.
Снаряжение кораблей и судов для новой морской компании - это всегда неизбежная беготня и суета. И как бы к этому событию ни готовились с самой осени, снаряжение эскадр всегда происходило в самом авральном порядке, с ночными работами, матюгами и скандалами.
…Все дни флагманы уходящих эскадр пропадали на снаряжавшихся кораблях, а ночами вместе писали и читали бесконечные бумаги. На сон, еду и семью времени не было!
Несмотря на обычные грозные приказы: "Всего давать назначенным в кампанию судам щедро!" - каждый гвоздь, каждый фунт солонины всегда приходилось вырывать в портовых конторах со скандалом и боем. "Воистину у нас легче украсть, чем получить положенное", - мрачно шутили наши моряки. Без задержки обычно выдавали одни чугунные балясины…
Целыми днями обивали пороги бесчисленных портовых контор бравые капитаны. Сыпались в кошельки складских толстосумов звонкие офицерские червонцы… Командующие отправляемых в море эскадр давно издергались, стали вспыльчивы и крикливы. Что не могли взять законно, вышибали горлом. Но все равно дело, как правило, двигалось медленно. Порой уже кончилась весна, а корабли еще не имели ни команд, ни пушек, ни припасов. Только метались из конца в конец взмыленные курьеры и торопили, торопили, торопили…
Хватало забот и с провизией. На бойнях массово забивали свиней, тут же засаливая свинину в бочках. Отныне это будет знаменитая солонина. Завозили крупы, гречку, пшено и перловку, кроме того, и рис - пшено сарочинское. Особенно много набирали морских сухарей тройной закалки, которыми доверху засыпали брот-каморы, да любимой русскими моряками архангельской трески. От цинги грузили мешки с еловой хвоей. В обязательном порядке загружали водку, вина и пиво.
Когда не хватало матросов, корабли и суда комплектовали солдатами и рекрутами. Капитаны ругались до хрипоты, наотрез отказываясь от такого пополнения, но, не видя иного выхода, брали, ругались - и брали вновь. Традиционно не имелось навигационного инструмента и лекарств. Не хватало многого, но время поджимало. "Торопь такая, что некогда и чихнуть", - мрачно шутили матросы, таская на взмокших спинах съестные и питейные припасы.
Из штатов Кронштадтского порта адмиралы обычно требовали себе в море мастеровых из цехов: корабельного, ластового, мачтового, блокового, котельного, литейного, малярного и печного. Кроме этого старались забрать с верфей хотя бы с десяток-другой плотников и конопатчиков, парусников и прядильщиков, кузнецов и пильщиков, хлебников и даже мясосольных учеников. Если им это удавалось, то выгребали все под метелку.
Традиционно уступая просьбе флагманов, Адмиралтейств-коллегия жаловала офицеров и всех корабельных служителей с уходящих кораблей четырехмесячным жалованьем не в зачет. Особенно радовались выдаваемым деньгам женатые матросы: их матроски с ребятишками не будут теперь нищенствовать хотя бы первое время.
Каждое утро, еще затемно, адмиралы проводили скорые консилии с капитанами кораблей и корабельными мастерами, давая им задания на день.
- А каковы будут безопасны от пожаров возможных крюйт-каморы корабельные? - интересовались особо.
- Каморы обобьем добротно листом свинцовым, а дерево пропитаем составами негорючими, так что будьте покойны! - успокоили адмиралов седые мастера.
Из воспоминаний адмирала И.И. фон Шанца: "Спустя около недели после рассказанного мною вышел наконец нетерпеливо ожидаемый всеми приказ о вооружении судов, так что я имел достаточно времени свыкнуться с мыслью о возложенной на меня высокоответственной обязанности и признаюсь, что, когда я победил первый страх, я хладнокровнее взвесил все причины нападок на меня, а главное, то обстоятельство, что из числа считавших себя обойденными и потому завидовавших мне не было почти ни одного, который по своим познаниям в морском деле мог бы быть мне опасным соперником, я бодро встрепенулся и начал отстаивать свои оскорбленные права так твердо и безбоязненно, что не осталось и следов прежней робости и запутанности.
Только что вышел приказ вооружаться, как я вечером того же дня принял все зависящие от меня меры, чтобы мне не пришлось по-прошлогоднему ждать прихода команды на работу с 4 до 6 часов утра. Вследствие такого распоряжения, я имел возможность ретиво приняться за работу в то время, когда командиры других судов, не изменившие своим зимним привычкам, еще спали непробудным, сном, а команды вверенных им судов вместо того, чтобы приниматься за работу, располагались спать на пристани.
В порту, однако, не спали; вследствие приказа, все магазины были отперты, а содержатели, со своими помощницами, приготовились выдавать все судовые материалы, начиная от пеньковых вантов до оловянных чернильниц, гусиных перьев и шнурованных книг, заклейменных печатями с двуглавым всероссийским орлом…
Весь быт первого помощника с его правами и обязанностями я перенес на палубу военного судна… Эта особенность моей жизни… отразилась всего более на команде, и, надо сказать правду, порядочно я тогда ее школил, а по ее мнению, просто мучил. Каждый Божий день, не взирая ни на какую погоду, я обучал ее парусному и артиллерийскому ученьям. Что касается до мытья палубы и скачивания бортов, то признают, что все мои попытки довести эти работы до некоторого даже совершенствования остались почти тщетными".
Особый контроль осуществлялся при погрузке на корабли и суда вина и пива. Тут глаз да глаз. Воруют матросы с грузового лихтера, воруют свои, не было еще случая, чтобы кто-то что-то не утащил, а потому на мелкое воровство смотрели, как на неизбежное зло. Кто попадался, того лупили, но все равно на погрузку вина стремились попасть все.
…На Кронштадском адмиралтейском дворе грохот неумолчный - там испытывают якоря. Их поднимают воротом на высоту веретена, а затем бросают пяткой на чугунный брус Удар. Якорь выдержал Принимающий офицер равнодушно хмыкает.
- Давай еще раз! Снова удар. Якорь цел.
- Еще раз!
После третьего испытания прочности якорной пятки матросы переходили к испытанию рыма. Снова они трижды бросали якорь на чугунный брус Если он выдерживал и это испытание, тогда наступал заключительный этап - бросание якоря серединой веретена на ствол пушки. После третьего падения на якоре выбивали особое клеймо, литеру "Р", что значило - оный якорь опробован и флотом принят для использования.
- Тащи следующий! - уже велит адмиралтейский офицер.
Впрочем, якоря ломались редко. Русские якоря считались тогда лучшими в мире, так как их делали из ковкого и мягкого "болотного железа", которое не только хорошо ковалось, но и было на редкость прочным. Надежные якоря ковали в Олонецке и Вологде, но лучшие возили с Урала.
Каждый линейный корабль снабжался пятью якорями. Самый большой и тяжелый, правый становой, именовали плехтом. Матросы промеж себя же звали его по-иному, уважительно - "царь-якорь". Второй по величине, левый становой якорь-дагликс, кличут "царицей", а третий - бухт, "царевичем". "Царевич" хранился закрепленным по-походному под вторым крамболом за "царицей" на левой скуле корабля. Четвертый якорь носил название шварта. Этому ласкового названия уже не давали, шварт - он и есть шварт! Шварт - запасной якорь, и хранился он в трюме за грот-мачтой, а чтобы он не мешал, его зарывали в каменный балласт. Пятый по весу якорь назывался тоем, его крепили по-походному, как и бухт, но на правой скуле корабля позади плехта. Кроме этих пяти якорей, на русских парусных кораблях могло быть несколько малых якорей - верпов, самый тяжелый из которых назывался стоп-анкером.
А потому на якорном дворе сейчас дым коромыслом. Повсюду груды якорей, которые надо испытать, распределить и в целости на корабли и суда доставить. Такая же суета и на соседних адмиралтейских дворах.
К этому времени назначенные в плавание корабли и суда уже откренговали (наклон судна для осмотра и ремонта подводной части корпуса - В.Ш.). Обшивные доски от древоточцев обожгли огнем и просмолили, затем щедро обмазали смесью нефти, даммаровой смолы и гуталина. На новых линейных кораблях виднеется и медная обшивка - предмет зависти всех командиров. Обшивку прибивают к днищу гвоздями на просмоленную бумагу и войлок. Затем кромки листов чеканят, пока поверхность не становится на ощупь совершенно гладкой. Сейчас медные днища красноваты и похожи на старые елизаветинские пятаки, но скоро в море под воздействием воды они будут блестеть золотом
Уже вовсю идет и вооружение кораблей и судов. Вооружение всегда начинается с установки мачт и бушприта. Эта работа осуществлялась с помощью кранов или посредством специальных стрел, устанавливаемых на судне, а потому на краны целая очередь. Каждый командир лезет вперед и задабривает ради этого портовых чиновников, как может. Не редки и скандалы. По мере возможности в качестве стрел употребляют нижние реи. Установку мачт начинают всегда с грот-мачты, а стрелами - с бизань-мачты. Последним устанавливают бушприт. После этого принимаются за стеньги. Первыми поднимали нижние реи, затем марса-реи и, наконец, блиндарей. Далее поднимают и выстреливают брам-стеньги и бом-утлегарь, вчерне вытягивают их такелаж, чтобы, не дай бог, не завалились. Вооружают бом- и бом-брам-реи. В это время часть матросов вовсю вяжет выбленки, кранцы и маты. В каждой кампании все должно быть новым и чистым.
Наконец начинается вытягивание такелажа, вначале нижнего, а потом и верхнего. Тяга такелажа - дело ответственное. Нельзя ни перетянуть, ни недотянуть, а потому тягой руководят сами командиры. Спустя двое суток после первой тяги такелажа, его снова тянут, устраняя образовавшуюся слабину. Через шесть суток матросы тянут такелаж в третий раз, а спустя еще четверо такелаж тянут уже в последний раз. Теперь можно грузить пушки и припасы.
Хватало проблем и здесь. Нехватка орудий в XVIII веке обычно была такая, что из арсеналов даже в конце века порой повытаскивали даже ржавые пушки, помнившие славные петровские баталии. Обычно орудийные стволы проверяли на прочность двойными выстрелами, а каверны искали на внутренней стороне стволов специальными зеркалами. Несмотря на строгую регламентацию о калибрах корабельных орудий, на практике зачастую никакого единства не было, а ставили все, что было под рукой. К примеру, во время русско-шведской войны на линейных кораблях устанавливали до десяти различных калибров, размещенных вперемежку. На это смотрели, как на дело, само собой разумеющееся.
У торца причала стояли суда уже с вооруженными стеньгами. У бортов виднелись портовые баржи, если выкрашенная в зеленый цвет - продовольственная, если в красный - порох. При погрузке боезапаса на мачте обязательно поднимался красный флаг.
Часть команды, выстроившись цепочкой, перегружала на судно мешки и бочки с продуктами, другие работали на палубе и на мачтах. Палубные пазы заливали смолой-гарпиусом, отчего вся палуба была черной и вонючей. Но у шпигатов уже были свалены кучей "медведи" - камни для скобления палубы. Пройдет всего пару дней, и из грязно-черных палубы российских кораблей и судов станут ослепительно белыми. Пока же повсюду на палубах сидели со своими неизменными ящичками бородатые конопатчики и отчаянно лупили меж досок своими деревянными молотками.
…Когда погрузка на уходящие в плавание суда наконец-то была окончена, их капитаны поручали доверенным лейтенантам счесть все погруженные припасы. Захватив с собой матроса с фонарем, те спускались в трюм. Там пахло затхлостью. В углах возились крысы.
- А ну-ка, подсвети! - Офицеры с трудом пробирались среди завалов провизии.
Шедшие сзади служители поднимали над головой фонари. Серые твари разом смолкали, шмыгая в стороны. Но ушлые матросы, изловчившись, все же пинали их вдогонку.
- Свети ближе! - Офицеры принимались пересчитывать провизию.
Слева от прохода громоздились тяжелые кули с овсяными крупами.
- Всего сто двадцать один пуд, - писали они, капая чернилами.
Далее шли дубовые бочки, перехваченные обручами, там - солонина. Родом соль и масло, но уже в бочках дерева соснового. За ними внавалку гора пятипудовых мешков, в них мука, ржаные и пеклеванные сухари. Подле борта бочонки с красным вином, уксусом и сбитнем.
Из интрюма проверяющие переходили в каюту шкиперскую. Там считали сало и парусину, брезент и кожи. Оттуда сразу в крюйт-камеру. Крюйт-камера располагалась в кормовой части, недалеко от камбуза. У тяжелой дубовой двери лейтенанты в обязательном порядке сдавали часовым ключи, отстегивали шпаги и снимали башмаки, чтобы, не дай бог, не чиркнуть подковкой. На ноги надевали особые войлочные танки - попуши. Все вне различия чинов у крюйт-камеры выворачивали свои карманы, а вдруг там окажется забытое огниво или кремень? Сопровождающие констапели тем временем вставляли в особые фонари сальные свечи, дно фонарей заливали водой и, не торопясь, отпирали дверь. В середине крюйт-камеры помещался обитый свинцом бассейн, туда перед боем ссыпали порох для набивки картузов. Вдоль стен на решетчатых полках были расставлены бочки с порохом и пороховой мякотью, разложены картузы, кокоры, фальшфееры и прочие артиллерийские снаряжения. Меж ними ящики с углем от сырости. Покончив с крюйт-камерой, лейтенанты докладывали командирам кораблей и судов:
- Порох сухой и готов к действу. В каморе порядок добрый.
- Ну и ладно, - отвечали капитаны, такими докладами довольные. - Будем готовиться вступать под паруса и ожидать сигнала с флагмана.
Если в крюйт-камере обнаруживался беспорядок, то он подлежал немедленному устранению. Особенно часто при погрузке порох просыпали на палубу. Это было смертельно опасно, а потому крюйт-камеру надлежало несколько раз тщательно вымывать. Цена халатности здесь - жизнь сотен и сотен людей.