Чисто приземленный взгляд
Первая из этих крайних точек зрения сводится к тому, что для души весь смысл существования заключается в истории.
С этой точки зрения индивидуум есть не что иное, как только часть общества, членом которого он является. Индивидуум существует для общества, а не общество для индивидуума. Таким образом, наиболее значительный и важный момент в жизни человека - это не духовное развитие души, но социальное развитие общества. По мнению автора, этот тезис ошибочен и, когда его берут за основу и претворяют в жизнь, приводит к нравственному падению.
Утверждение, что индивид есть лишь часть общественного целого, может быть истинным в отношении общественных насекомых - пчел, муравьев, термитов, - но не в отношении представителей человеческого рода, к какому бы из известных нам обществ они ни принадлежали. Антропологическая школа начала XX века, в которой видное место занимал Дюркгейм, дала портрет первобытного человека, рисуя его как некую особь, отличную в умственном и духовном отношениях от нас, существ якобы разумных. Черпая свои доводы из описания существующих примитивных сообществ, эта школа представила первобытного человека как существо, ведомое не собственным разумным интеллектом, но коллективными эмоциями человеческого стада. Это резкое разделение на "нецивилизованную" и "цивилизованную" человеческую породу следует, однако, радикально пересмотреть и смягчить в свете поучительных психологических открытий, сделанных после Дюркгейма. Психологические исследования показали, что так называемый дикарь отнюдь не обладает монополией на сугубо эмоциональную жизнь, ведомую коллективным бессознательным. Хотя впервые это действительно открылось в отношении первобытного человека путем антропологических изысканий, психологические исследования ясно показали, что и в наших, сравнительно развитых душах коллективное подсознательное также лежит под слоем сознания, которое плавает на его поверхности, подобно утлому суденышку на бездонной и бескрайней поверхности океана. Какова бы ни была конституция человеческой психики, мы можем быть более или менее уверены, что она, по существу, одинакова и у индивидов вроде нас, взбирающихся с нижнего примитивного уровня человеческой жизни на борт цивилизации, и у бывших некогда первобытными сообществ, вроде папуасов в Новой Гвинее или негритосов в Центральной Африке, испытывавших в последние несколько тысяч лет влияние излучения тех обществ, которые принадлежали к цивилизациям того времени. Психическая структура всех существующих человеческих индивидов во всех существующих типах обществ по сути своей идентична, и у нас нет оснований считать, что она была другой у более ранних представителей вида sapiens рода homo, о которых мы судим не по опыту общения антрополога с живущими людьми, но по свидетельствам археологов и физиологов, расшифровывающих древние остатки и останки. Насколько мы знаем homo sapiens’a как в самом примитивном его состоянии, так и в наименее примитивном из существующих, мы можем заключить, что человеческий индивидуум обладает некоей сознательной личностью, которая поднимает его душу над хлябями коллективного подсознательного, а это означает, что каждая отдельная душа действительно имеет собственную жизнь, отличную от жизни общества Мы можем также сделать вывод, что индивидуальность есть жемчужина огромной нравственной ценности, наблюдая, сколь глубоко моральное падение общества, когда эту жемчужину втаптывают в грязь.
Падение это особенно заметно в крайних примерах, таких как спартанский образ жизни в классическом греческом обществе, рабский распорядок дворцовой жизни османского султана в ранней фазе современного исламского мира, тоталитарные режимы, силой навязанные ряду западных или частично вестернизированных стран нашего времени. Но когда мы на этих крайних примерах начинаем постигать природу этого морального падения, очень поучительно наблюдать оттенки спартанства в патриотизме заурядного классического греческого города-государства или примесь тоталитаризма в нашем привычном западном национализме. В понятиях религиозных такое отношение к индивидууму как простой частичке общества есть отрицание личного отношения души к Богу, замена поклонения Богу поклонением человеческому сообществу - Левиафану. Бальдур фон Ширах, лидер германской национал-социалистической молодежи, однажды заявил, что его задача - "воздвигнуть в каждом германском сердце алтарь Германии". Грешно поклоняться рукотворному институту, преходящему, несовершенному и крайне порочному в своей деятельности, и стоит вспомнить здесь, что даже весьма благородная - вероятно, самая благородная из всех возможных - форма поклонения Левиафану была непреклонно отвергнута ранним христианством. Если какое-то общество и было когда-либо достойно поклонения, это могло быть универсальное государство вроде Римской империи, принесшее благословение мира и единения на земли, истерзанные долгими войнами и революциями. И тем не менее первые христиане предпочли бросить вызов непобедимой мощи римского имперского правительства, чем скомпрометировать себя поклонением Левиафану, что настойчиво навязывалось им как всего лишь благожелательная формальность.
Поклонение Левиафану - это нравственное преступление, даже в его самой мягкой и самой благородной форме; правда, есть некий элемент истины в том ошибочном утверждении, что общество - это высшая цель человека и что индивид лишь средство ее достижения. Этот элемент истины состоит в том, что человек - существо общественное. Он не может использовать возможности, заложенные в его природе, иначе как вступая во взаимоотношения с другими духовными индивидами. Христианин сказал бы, что самое важное из взаимоотношений - это связь души с Богом, но душе необходимо также общение с другими ей подобными, тоже являющимися детьми Божьими.
Чисто потусторонний взгляд
Теперь мы сделаем большой прыжок на другой полюс и рассмотрим прямо противоположный взгляд, который гласит, что для души единственный смысл ее существования лежит вне пределов истории.
В соответствии с этой точкой зрения этот мир совершенно бессмыслен и порочен. Задача души здесь - выдержать существование в этом мире, отстранившись от него, и затем покинуть его. Таковы взгляды буддистов (каковы бы ни были личные убеждения самого Будды), стоиков и эпикурейской школы философии. Учение Платона тоже несет в себе сильный оттенок этого убеждения. Исторически христианству также приписывался этот взгляд (по мнению автора - ошибочно).
В соответствии с крайними буддийскими воззрениями душа сама по себе является неотъемлемой частью чувственного мира, так что для того, чтобы оторваться от этого мира, душе необходимо уничтожить себя. Во всяком случае, ей придется уничтожить те свои элементы, которые для христианина являются важнейшими составляющими ее существования: прежде всего чувство любви и чувство сострадания. Это совершенно отчетливо прослеживается в хинаянистской форме буддизма, но присутствует и в махаяне, даже при том, что приверженцы махаянистской школы неохотно рассуждают о высшем смысле собственных теорий. В махаяне Бодхисатва из любви и сострадания к своим чувственным ближним может целую вечность откладывать собственный уход в нирвану только затем, чтобы помочь ближним последовать по пути, который он нашел для себя. И все-таки этот путь в конце концов путь ортодоксальный, ведущий к спасению только через самоуничтожение, и жертва Бодхисатвы, как бы велика ни была она, все же не бесконечна. И сколько бы он ни откладывал, ему придется сделать этот последний шаг в нирвану, ибо он стоит на пороге ее, и в этот последний миг он уничтожит вместе с собой и ту любовь, и то сострадание, которые завоевали ему ответную любовь и благодарность человечества.
Стоика можно было бы охарактеризовать (вероятно, несколько недоброжелательно) как притворного буддиста, которому не хватает смелости до конца соответствовать своим убеждениям. Что же касается эпикурейца, то он рассматривает этот мир как случайный, бессмысленный и порочный продукт механического взаимодействия атомов, и, поскольку вероятная продолжительность существования конкретного преходящего мира, в котором он оказался, слишком велика по сравнению с возможной продолжительностью человеческой жизни, ему ничего не остается делать, как ожидать собственной кончины или ускорить ее по собственному усмотрению.
Христианин, относящийся к крайней, "потусторонней" школе, верит, конечно, что Бог существует и создал этот мир с определенной целью, но, по его мнению, с целью отрицательной - подготовки души через страдание к жизни в ином мире, с которым у здешнего мира нет ничего общего.
Такой взгляд, что смысл существования души лежит целиком за пределами истории, по мнению автора, представляет трудности, которые даже в смягченной христианской версии преодолеть невозможно, с христианской точки зрения.
Во-первых, этот взгляд несовместим, бесспорно, с четким понятием христианина о природе Бога: с понятием, что Бог любит свои творения и, следовательно, любит этот мир, в котором Он воплотился ради того, чтобы принести спасение человеческим душам в течение их земной жизни. Довольно трудно представить себе любящего Бога, создающего этот или любой другой мир существ, наделенных чувствами, не ради него самого, но лишь как средство для достижения некоей цели в другом мире, для счастливых обитателей которого здешний мир просто ничейная земля за оградой. Еще труднее представить Его сознательно наделяющим грехом и страданием эту забытую, ничейную землю, собственноручно созданную с холодной головой полевого командира, который готовит полигон для учений, начиняя его боевыми минами, неразорвавшимися снарядами и гранатами, поливая ядовитым газом, чтобы научить солдат справляться с этими адскими машинами страшной ценой жизни и смерти.
Более того, независимо от Божественной воли мы с уверенностью можем сказать, что душа не должна рассматривать отношения с другими душами в этом мире как нечто несущественное и ей безразличное, как только средство к собственному спасению, то есть вместо того чтобы учиться в этом мире христианским добродетелям в ожидании мира иного, пестование столь одиозной бесчеловечности в отношении своих ближних было бы, напротив, воспитанием черствости в сердце вопреки всем побуждениям христианской любви. Иными словами, с христианской точки зрения это был бы наихудший из возможных способов воспитания души.
Наконец, если мы считаем, что всякая душа есть абсолютная ценность для Бога, мы должны признать, что и друг для друга души также должны представлять абсолютную ценность, где бы и когда бы они ни встретились, - абсолютную ценность в этом мире в ожидании мира будущего.
Таким образом, взгляд, согласно которому смысл существования души лежит вне пределов истории, оказывается столь же отталкивающим, сколь и противоположный взгляд, изложенный нами выше. Однако можно нащупать элемент истины в основе заблуждения. Хотя и неверно, что общественная жизнь человека и человеческие отношения в этом мире суть лишь средства достижения некоей духовной цели, в основе лежит истина, что в этом мире мы действительно познаём любовь через страдание; что жизнь в этом мире сама по себе еще не конец, что она лишь фрагмент (хотя и подлинный) какого-то большого целого; что, наконец, это большое целое является центральной и основной, хотя и не единственной, сверхзадачей души на ее пути к Богу.
Третий взгляд: мир как провинция Царства Божьего
Итак, мы отвергли два подхода, каждый из которых дает свой ответ на вопрос: каково значение истории для души? Мы отказались признать крайние мнения, согласно которым смысл существования души лежит либо целиком в пределах истории, либо целиком вне истории. Но эти два противоположных вывода ставят нас перед дилеммой.
Отрицая правомерность взгляда, что смысл существования лежит только в пределах истории, мы отстаиваем приоритетное значение отношения души к Богу, рассматривая служение души Богу и как факт, и как ее право, и как ее долг. Но если каждая душа - независимо от места и времени, исторической или общественной ситуации в мире - в состоянии познать и возлюбить Бога, или, говоря богословским языком, в состоянии обрести спасение, то история, похоже, совсем теряет свое значение. Если самый примитивный народ в условиях зачаточных социальных и духовных отношений может достичь высшей цели человека в его отношении к Богу, тогда зачем нам стремиться к тому, чтобы улучшить этот мир? И правда, какой умопостигаемый смысл можно придать этим словам? С другой стороны, отрицая тот взгляд, что смысл существования души лежит целиком за пределами истории, мы отстаивали примат Божьей любви к своим творениям. Но если этот мир имеет ценность, как то и должно быть, если Бог любит его и воплощается в нем, тогда и Его попытки, и наши собственные, вдохновленные им попытки сделать этот мир лучше должны быть и уместными, и значительными в каком-то смысле.
Можем ли мы разрешить это видимое противоречие? Вероятно, мы могли бы решить эту дилемму, если бы нашли ответ на вопрос: что есть прогресс в этом мире?
Прогресс, о котором мы говорим здесь, - это последовательное совершенствование нашего культурного наследия, непрерывное и кумулятивное, от поколения к поколению. Мы должны понимать прогресс таким образом, ибо нет никаких оснований предполагать, что в рамках "исторического времени" наблюдается какой-либо прогресс в эволюции самой человеческой природы как физической, так и духовной. Даже если мы раздвинем наш исторический горизонт до прихода в мир homo sapiens, период времени будет слишком мал по сравнению со шкалой эволюции жизни на этой планете. Западный человек, при всем высоком уровне интеллектуального развития и технологических возможностей, не сбросил с себя родовое адамово наследие первородного греха и, насколько мы можем судить, homo aurignacius, живший сто тысяч лет назад, был наделен - во зло или во благо - теми же самыми духовными и физическими характеристиками, что мы находим в себе. Таким образом, прогресс, насколько о нем можно говорить в пределах "исторического времени", должен состоять в совершенствовании нашего культурного наследия, а не в улучшении нашей породы, и конечно, научные знания и их практическое применение являются весьма убедительным свидетельством в пользу социального прогресса, как, собственно, и все, что касается сферы контроля человека над силами неживой природы. Это, однако, побочный результат, ибо впечатляющее свидетельство прогресса в этой области основано на очевидном факте, что человек довольно успешно справляется с неживой природой. С чем он справляется значительно хуже, так это с человеческой природой, как своей собственной, так и своих ближних. A fortiori, он вообще проявил себя малоспособным вступать в надлежащие отношения с Богом. Человек достиг чрезвычайных успехов в области интеллекта и ноу-хау и оказался полным неудачником в сфере духа; это великая трагедия жизни на Земле - то, как поразительно неадекватно проявляет человек свои способности в материальной и духовной сферах, ибо духовная сторона жизни значительно важнее для человеческого благосостояния (даже в материальном отношении в конечном итоге), нежели его контроль над неживой природой.
Каково же состояние духовной стороны жизни, столь важной для человека и столь неосмотрительно им запущенной? Может ли существовать кумулятивный прогресс в развитии жизни человечества, принимая во внимание то, что она подразумевает духовную жизнь каждой отдельной души, ибо отношения человека с Богом есть вещь персональная, а не коллективная? Возможным типом прогресса в этой области - таким, который придаст истории значение и оправдает любовь Бога к этому миру и Его воплощение в нем, - могло бы быть совокупное совершенствование средств проявления добродетели для каждой отдельной души в этом мире. Есть, разумеется, в духовной жизни человека ряд факторов, и очень важных, которые не будут затронуты добродетелью. Это врожденная склонность человека к первородному греху и его способность к обретению спасения в этом мире. Каждое дитя рождается на свет в кабале первородного греха, и по Ветхому и по Новому Завету - равным образом, хотя рожденный под защитой Нового Завета имеет больше возможностей к обретению спасения, нежели его предшественники. Опять же, и по Ветхому и по Новому Завету любой душе открыт путь к спасению в этом мире, ибо каждая душа всегда и везде имеет возможность познать и возлюбить Бога. Собственно, реальный - и сиюминутный - эффект совершенствования средств проявления добродетели состоит в том, чтобы указать человеческой душе путь к Богу еще в этом мире и научить ее любить Его.
При таком подходе этот мир не будет лишь духовным экспериментальным полигоном за оградой Царства Божия; он станет одной из провинций Царства - одной, и не самой значительной. Однако эта малая частица Царства Божия будет обладать такой же абсолютной ценностью, что и остальные, а значит, и духовная деятельность будет восприниматься как абсолютно необходимая - единственно ценная в мире, где все остальное лишь суета и тщета.
МИР И ЗАПАД
ПРЕДИСЛОВИЕ
Возможно, когда-то столкновение Запада с остальным миром будет признано наиболее значительным событием современной истории. Это выдающийся пример исторического феномена, представленного целым рядом известных событий прошлого, и сравнительное исследование хода и последствий этих столкновений между цивилизациями, современными друг другу, дает ключ к пониманию истории человечества.
Данная книга основывается на лекциях, прочитанных автором в 1952 году по приглашению Би-би-си. Когда Би-би-си обратилась ко мне с просьбой провести цикл Ruth Lectures, я остановил свой выбор на одной из тем, рассматриваемых в последних четырех томах моей книги "Постижение истории", которая сейчас печатается и должна выйти в 1954 году Я выбрал тему "Мир и Запад"; а теперь, когда лекции уже переданы по радио и напечатаны в журнале "Listener", я решил подготовить их для публикации.
Цель этой книги - представить в краткой и простой форме ту тему, которая намного шире исследована в выходящем вскоре VIII томе "Постижения истории", поэтому настоящая работа не будет дублировать ни соответствующие главы книги (т. VIII, ч. IX), ни соответствующие места в сокращенном однотомном издании, посвященном VII–X томам "Постижения истории", которое г-н Дж. С. Соммервелл намерен выпустить следом за его блестящим изложением первых шести томов.
Декабрь 1952 года
А. Дж. Тойнби
РОССИЯ И ЗАПАД
Вероятно, лучший способ для автора представить читателю предмет своего труда - это объяснить, почему книге дано именно то название, которое она носит. "Почему, - может изумиться читатель, - книга названа "Мир и Запад"? Разве не называем мы Западом всю основную часть мира, которая сегодня имеет какое-то значение для жизни мира? А если автор хочет сказать что-то об остальной, незападной части мира, то почему он поставил эти два слова в таком порядке? Почему бы ему не написать "Запад и мир" вместо "Мир и Запад"? Отчего он не поставил слово "Запад" на первое место?"