- Ну а теперь, Белинда, возьми себя в руки и успокойся, - сказал мне дядя Дэрил. - Ты прекрасно знаешь, что, будь моя воля, ты никогда не снялась бы в подобном фильме.
- О чем ты говоришь! - возмутилась я. - Тебе ли не знать, что мама заработала кучу денег на "подобных фильмах"!
- Но она была уже взрослой, а не четырнадцатилетним подростком, - ответил дядя Дэрил.
- Что с того? Я с четырех лет снималась в ее фильмах. Пусть и в эпизодах.
Тут уже он не выдержал и в ответ заорал:
- Сейчас совсем другой случай. Мы участвуем в сделке века, Белинда, и это надо не только твоей матери, но и тебе тоже. И я поверить не могу, что ты посмела прийти в такой момент и… - И понеслось.
Ну, что было дальше, ты и сам понимаешь.
Я растерялась и не знала, что сказать. Похоже, меня приперли к стенке. Дядя Дэрил проявлял исключительную лояльность по отношению к маме и, что бы о ней ни говорили, всегда отстаивал ее интересы. Когда мама едва не убила нас обеих, попытавшись съехать на машине со скалы, дядя Дэрил сказал мне по телефону: "Белинда, как ты могла посадить ее за руль?! Господи боже мой, на ранчо ты уже в двенадцать лет водила машину! Ты что, разучилась водить?!" И в этом он весь. У него одна цель в жизни: Бонни и только Бонни. И конечно, дядя Дэрил и Бонни совместными усилиями создали нынешнюю Бонни, и теперь дядя Дэрил - очень богатый человек.
Но, возвращаясь к своему рассказу, хочу добавить, что не успела я и рот открыть, чтобы ответить дяде Дэрилу, как тут из-за его спины возник Марти Морески. И, увидев такую важную персону из "Юнайтед театрикалз", я сразу же заткнулась.
Я ушла в свою комнату и хлопнула дверью.
Можешь мне поверить, я вдруг почувствовала себя ужасно одинокой. Я не могла поговорить с мамой, да и не слишком хотела, а теперь еще и потеряла Сьюзен. Господи, видел бы ты, какими холодными глазами она на меня смотрела!
И тут раздался стук в дверь. Марти Морески. Спрашивал, можно ли ему войти.
- Не сейчас, - ответила я через дверь.
- Ну пожалуйста, моя дорогая! Можно мне войти? - стал меня умолять он.
"Ладно, придурок. Чувствуй себя как дома. Но если снова начнешь вешать мне лапшу на уши, я за себя не ручаюсь", - подумала я.
Но Марти не растерялся, впервые продемонстрировав свои незаурядные умственные способности. Он вошел в мою комнату, и вид у него был самый серьезный.
- Детка, это я виноват. Я погубил твой фильм, - сказал он и, когда я, не выдержав, разревелась, продолжил: - Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, детка. Честное слово. Но ты должна мне верить. Фильм не собрал бы в Штатах вообще никакой кассы. А то, что мы собираемся делать с твоей мамой, и тебя тоже касается.
Теперь, когда я тебе все это рассказываю, то прекрасно понимаю, что он не оставил мне ни единого шанса. Он так искренне говорил и смотрел на меня такими честными глазами. Казалось, еще немножко, и он заплачет вместе со мной. Казалось, из-за всего, что случилось, у него так же паршиво на душе, как и у меня.
Я догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, Джереми. Ты считаешь, что я купилась на всю эту чушь. Но знаешь, я поверила - и буду верить до конца жизни, - что в тот момент Марти оказался единственным человеком, который меня понимал. Я хочу сказать, он хотя бы представлял, как сильно я разочарована.
И вот мы с Марти уже сидим рядышком на кровати, и он прочувствованным голосом уговаривает меня довериться ему и рисует радужные перспективы, которые откроются передо мной в Америке.
Мне, естественно, не слишком понравился наш разговор. Но речь шла о кино, о сделках. Ты можешь сколько угодно рассуждать о красоте и искусстве, но как только снижаешь планку, то сразу начинаешь говорить о сделках.
Для Сьюзен тоже что-нибудь найдется, говорил он мне. Да-да, Сьюзен, он не забыл о Сьюзен. Сьюзен сногсшибательная. Но придется пожертвовать "Концом игры". Поскольку фильм Сьюзен - не лучший способ представить меня да и ее как режиссера американскому зрителю. "Юнайтед театрикалз" обязательно заключит с ней договор на следующий фильм, но, как и в случае "Конца игры" в Каннах, не для показа в Америке.
- Но вы точно подпишете договор со Сьюзен? - спросила я его, и он ответил, что у него самые серьезные намерения.
- Твоя Сьюзен - она настоящая. И ты тоже настоящая.
Он сказал, что поскольку у нас впереди "Полет с шампанским", то я могу выбирать. Надо только немного подождать и посмотреть, что к чему.
- Белинда, ты должна мне верить, - проникновенно произнес он и обнял меня.
Он сидел совсем близко, и я только потом поняла, что меня смущало чисто физическое ощущение от его присутствия. Я имею в виду, что он был очень привлекательным, но не знала, то ли он специально пускал в ход свое обаяние, то ли нет.
Ну, в любом случае я решила держать его на крючке, а потому не стала говорить ничего, что могло бы его успокоить.
Я наконец вышла из своей комнаты и отправилась на поиски Сьюзен. Та была у себя в номере и выглядела не лучшим образом. Она собиралась уезжать из Каннов прямо сегодня вечером. Все кончено, сказала она.
- Детская порнуха. Так они обозвали мой фильм. Они говорят, что с политической точки зрения сейчас не самое подходящее время для проката нашего фильма.
- Вот где ты лопухнулась, - не выдержала Сэнди. - Не надо было ее снимать. Еще нос не дорос и вообще…
Но Сьюзен решительно покачала головой. Она сказала, что в США показывают массу самых разных фильмов, где эксплуатируется именно подростковый возраст. Здесь все дело в наклеиваемых ярлыках и словах, а людей просто специально запугивают. А теперь даже самые мелкие закупщики оставили ее с носом. Хотя все как один заявляют, что "Конец игры" - прекрасный фильм.
Я снова разревелась. Я чувствовала себя несчастной. Радовало только то, что Сьюзен не отвернулась от меня. Она сообщила мне, что немедленно приступает к фильму, где действие происходит в Бразилии.
- Скажи, Белинда, ты "за"? - спросила Сьюзен.
- Ты не поверишь… - начала я и передала ей наш разговор с Марти.
- Марти Морески с телевидения, - хмыкнула она. - Хотя полагаю, что как только доберусь до Лос-Анджелеса, то обязательно получу необходимую поддержку, даже для "Конца игры".
Когда я рассталась со Сьюзен, то поняла, что в таком состоянии не стоит возвращаться к себе. Слишком уж я была расстроена и раздосадована. Все равно мне вряд ли удастся уснуть.
Я вернулась в холл и через главный вход вышла на набережную Круазетт. Я шла, сама не зная куда, но оживленная толпа людей, гуляющих сутки напролет, и царящее в Каннах возбуждение позволили мне немного прийти в себя. Но совсем успокоиться я так и не смогла.
У меня в кошельке были кое-какие деньги, и я решила, что куплю себе сэндвич или что-нибудь еще, а может, просто поброжу по городу. На меня обращали внимание, меня узнавали, ко мне даже подходили, чтобы сфотографировать. И действительно, почему бы не сфотографировать дочку Бонни? И тут из темноты неожиданно появился мой папа. Мой обожаемый папочка.
Теперь, Джереми, я могу смело признаться. Самым тяжелым для меня в необходимости иметь от тебя тайны было то, что я не могла рассказать о своем отце. Его зовут Джордж Галлахер, но во всем мире его знают как Джи-Джи. В Нью-Йорке у него самый крутой салон. А до этого у него был салон в Париже, где они и познакомились с мамой.
А теперь, как я уже говорила, папа с мамой вдрызг разругались, и случилось все еще до того, как меня отправили в школу в Гштаад. Раньше я проводила с Джи-Джи массу времени, и он всегда чудесно ко мне относился. Джи-Джи мог прилететь в другой город и ждать там часами просто для того, чтобы пригласить меня на ланч, на обед или на прогулку по парку. Когда я была еще маленькой, мы снимались вместе для рекламы: его белокурые волосы и мои белокурые волосы - реклама шампуня или типа того. Для одной рекламы мы даже снялись в обнаженном виде. Реклама была во всех европейских журналах, но в Штатах показали только то, что выше плеч. Нас снимал Эрик Арлингтон - тот парень, что делает фото исключительно для "Миднайт минк", а потом сфотографировал маму для известного постера, где она с далматинскими догами.
Так или иначе, когда мне было девять, мы с Джи-Джи отправились на каникулы в Нью-Йорк, обещав маме, что вернемся через девять дней. Мы хорошо поработали для продвижения линии средств для ухода за волосами, маркетингом которых занимался папа, и вообще замечательно провели время. Одна неделя незаметно растянулась на две, потом на три и, наконец, на целый месяц. Мне, конечно, следовало позвонить маме, чтобы попросить у нее разрешения остаться, тем более что она такая нервная. Но я не стала звонить, испугавшись, что она скажет: возвращайся домой. Вместо этого я послала ей телеграмму и со спокойной душой продолжала развлекаться с Джи-Джи. Мы ходили на мюзиклы, на серьезные спектакли, а по уик-эндам совершали вылазки в Бостон и Вашингтон, округ Колумбия, ну и все такое.
Все кончилось тем, что мама жутко испугалась, что может меня потерять и я предпочту ей Джи-Джи. От страха она уже совсем ходов не писала. Наконец она поймала меня в отеле "Плаза" в Нью-Йорке и заявила, что я только ее дочь, что официально Джи-Джи мне не отец, что она вовсе не собиралась знакомить меня с Джи-Джи, что он нарушил ранее достигнутое соглашение, по которому ему, кстати, еще и заплатили. А потом она стала совсем невменяемой, принялась говорить о смерти своей матери и о том, что ей незачем жить, а еще что если я не вернусь домой, то она наложит на себя руки.
Мы с Джи-Джи, конечно, очень расстроились, но худшее ждало нас впереди. Когда мы сошли с трапа самолета, Джи-Джи уже ждала гора официальных бумаг. Мама предъявила ему судебный иск с требованием запретить видеться со мной. Я чувствовала себя страшно виноватой перед Джи-Джи. Я ведь хорошо знала маму и должна была предвидеть последствия своего легкомыслия, а бедный Джи-Джи, потративший кучу денег на римских адвокатов, абсолютно не понимал истинного положения дел. Для меня это было смерти подобно. И я не могла ни на минуту оставить маму, так как у нее произошел нервный срыв. А Галло застрял на середине картины и просто рвал и метал из-за задержки, впрочем, как и дядя Дэрил. Срочно приехал Блэр Саквелл, но и его слова не возымели действия на маму. Я ругаю себя до сих пор.
После того случая Джи-Джи покинул Европу. И у меня даже возникли некоторые сомнения, не приложила ли мама руку к закрытию парижского салона Джи-Джи. Но мне тогда только исполнилось десять, и как только я поднимала больной вопрос, мама немедленно ударялась в слезы.
Но даже после стольких лет, проведенных на Сент-Эспри, я все равно не могу вспоминать о Джи-Джи без горечи. Естественно, мы старались не терять друг друга из виду. Я знала, что он живет с бродвейским режиссером Олли Буном и ему хорошо в Нью-Йорке. И иногда, когда я бывала в Париже, то старалась связаться с ним по телефону, поскольку из Франции это было легче сделать, чем с нашего греческого острова. И все же меня терзало чувство вины за все, что случилось. Мне даже страшно было подумать, каково на самом деле пришлось бедному Джи-Джи. И в конце концов мы с Джи-Джи разошлись, как в море корабли.
Не знаю, видел ли ты рекламу шампуня или фотографии в журналах, где мы сняты вдвоем. Если видел, то не сможешь не согласиться, что Джи-Джи с его вздернутым носом, пухлыми губами и кудрявыми светлыми волосами очень хорош собой и будет вечно оставаться молодым. Независимо от моды, он всегда коротко стригся, оставляя лишь вьющиеся волосы на макушке. И на самом деле он выглядел как идеальный американский парень. Высокий - шесть футов четыре дюйма, и таких голубых глаз, наверное, больше не встретишь.
Но как бы то ни было, сейчас он тоже шел по набережной Круазетт вместе с Олли Буном и с Блэром Саквеллом из "Миднайт минк", который давно дружил с Джи-Джи.
На Джи-Джи был черный смокинг, а под ним вареная рубашка, Олли Бун был одет так же (Блэра я опишу чуть позже). Когда я с ними столкнулась на набережной, они как раз направлялись на вечеринку.
Олли Буна я видела впервые. Он оказался очень милым, совсем как мой папа. Хотя ему было уже за семьдесят, он хорошо сохранился и выглядел вполне достойно: седая шевелюра, ослепительная улыбка на загорелом лице, блестящие глаза за стеклами очков в серебряной оправе. Что касается Блэра, то он, как всегда, был божественно элегантен, в смокинге цвета лаванды, таких же брюках, в серебристой рубашке и, естественно, в подбитом норкой пальто, и его даже не портило то, что он маленького роста, лысый, с огромным носом и трубным голосом. Словом, вид у него был просто отпадный, хотя и чересчур экстравагантный. Заметив меня, он закричал: "Белинда, дорогая!" - и я остановилась.
Так или иначе, они прямо-таки зацеловали и затискали меня, особенно папа, и тут Блэр сказал, что они идут на вечеринку на яхте шейха из Саудовской Аравии, который мне обязательно понравится, и поэтому я должна пойти с ними. Я заплакала, и папа тоже заплакал. Мы так и застыли, не разжимая объятий, и тогда Олли Бун и Блэр, решив нас развеселить, кинулись обнимать друг друга и притворно всхлипывали.
- И правда, может, пойдешь с нами на вечеринку? - спросил папа.
Но мне не хотелось грузить его своими проблемами и портить ему настроение. Я решила сообщить ему только хорошие новости. И вкратце рассказала о Сьюзен, об устроенной нам овации, о том, что мама собирается сниматься в "Полете с шампанским".
Папа страшно расстроился, что пропустил мой фильм.
- Папочка, но я же не знала, что ты здесь, - попробовала оправдаться я.
- Если бы я знал, то приехал бы в Канны только ради того, чтобы посмотреть фильм с твоим участием.
- Ну а я! - воскликнул Блэр. - Как, по-твоему, я должен себя чувствовать? Пропустить такой фильм! Твоя мать говорила мне, что собирается в Канны. Но она ни словом не обмолвилась об этом фильме.
Тут оказалось, что Олли наслышан о нем. Фильм, говорят, потрясающий. И если Олли поздравил меня весьма формально, то Блэр рассыпался в восторгах.
Но потом Блэр вдруг сразу стал серьезным и спросил, почему мама ничего не сказала ему, когда он звонил ей в Париж. И со мной вдруг случилась странная вещь. Я открыла рот, чтобы извиниться, попытаться оправдаться, но не смогла выдавить из себя ни звука.
- Белинда, пойдем с нами на вечеринку, - повторил приглашение Джи-Джи.
Блэр, который страшно возбудился по поводу маминого участия в "Полете с шампанским", поинтересовался, не согласится ли она еще раз поработать на "Миднайт минк".
Так или иначе, но папа уже тянул меня в сторону яхты.
- Папа, но я же не одета! - попробовала отбрыкаться я.
И тогда он нежно мне улыбнулся.
- Господи, Белинда, с такими волосами, как у тебя, ты всегда хорошо одета, - успокоил меня Джи-Джи. - Ну давай, шевелись.
Яхта оказалась шикарной, арабские женщины, которые дома ходят в хиджабах, плыли по залу в умопомрачительных туалетах, а их мужчины с горящими глазами выглядели так, что вот сейчас возьмут - украдут и увезут в шатер в пустыне. Угощение, как и шампанское, было просто сказочным. Но я чувствовала себя слишком опустошенной, чтобы наслаждаться жизнью. И только ради папы я делала хорошую мину при плохой игре.
Блэр все не мог успокоиться по поводу маминого участия в рекламе "Миднайт минк", и наконец Олли Бун не выдержал и сказал, чтобы тот кончал говорильню и заткнулся. А потом мы с папой пошли танцевать. Для меня это была лучшая часть вечера.
Оркестр играл Гершвина, и мы с папой медленно кружились под печальную музыку. Я вспомнила обо всем, что со мной произошло, и опять чуть было не заплакала. А затем я краем глаза увидела того парня на краю танцпола. Очередной темнокожий араб, думала я, пока не поняла, что никакой это не араб, а Марти Морески из "Юнайтед театрикалз" и он очень внимательно за мной наблюдает.
Когда музыка закончилась, Марти вклинился между мной и папой и повел меня танцевать, прежде чем я сказала "нет".
- Какого черта ты здесь делаешь? - спросила я.
- Я могу задать тебе тот же вопрос. За тобой что, совсем не смотрят? Что, никто не спрашивает, куда ты идешь и что делаешь?
- Конечно нет, - огрызнулась я. - Мне уже пятнадцать, и я сама себе хозяйка. К тому же, если тебе угодно знать, парень, с которым я танцевала, - мой отец.
- Ты не шутишь? - удивился Марти. - Неужели тот самый Джи-Джи?! Он выглядит как старшеклассник!
- Да, - ответила я. - И он ужасно милый.
- А как насчет меня? Ты разве не считаешь, что я тоже очень милый?
- Нет, ты тоже ничего. Но что ты здесь делаешь? Принимаешь заказы на убойный сериал под названием "Шейхи в Ривьере" или что?
- Здесь деньги. Разве ты не чувствуешь запах денег? Но если честно, то никто не проверяет билеты на входе, и я взял и прошел за тобой.
- Ну а тебе зачем обо мне беспокоиться или за мной следить? - удивилась я.
Но между нами определенно уже начало что-то происходить. Какие-то химические процессы. Мне даже стало неловко: настолько сильными оказались новые ощущения. Мне кажется, я была красная как рак.
- Давай вернемся в отель. Выпьем, поболтаем. У меня к тебе серьезный разговор.
- И что, оставить папу?! Даже и не думай! - отрезала я, хотя в ту же секунду поняла, что да, я иду с ним.
И когда танец кончился, я представила Марти папе, и Олли Буну, и Блэру, - а потом мы с папой еще долго обнимались и целовались, обещая друг другу непременно встретиться в Лос-Анджелесе.
Папочка здорово растерялся. Пока мы с ним обнимались, он успел шепнуть мне на ухо:
- Только не говори Бонни, что видела меня. Договорились?
- Что, все так плохо? - удивилась я.
- Белинда, мне не хочется посвящать тебя во все подробности, но могу твердо обещать, что этим летом обязательно навещу тебя в Лос-Анджелесе.
Олли, который уже не скрываясь зевал, сказал, что им тоже пора идти. Блэр же мертвой хваткой вцепился в Марти и усиленно толкал ему идею использовать манто фирмы "Миднайт минк" в будущем телесериале. Марти дипломатично проявлял сдержанный энтузиазм - прием, который я потом тысячу раз видела в Голливуде.
Я поцеловала папу.
- Встретимся в Лос-Анджелесе, - в один голос сказали мы.
Покидая вечер в сопровождении Марти, я испытывала страшную неловкость. Теперь, оглядываясь на прошлое, я начинаю понимать, что когда чувствуешь к кому-нибудь физическое влечение, то проникаешься всей ответственностью момента, и тогда все остальное уже не имеет значения. Нечто похожее я пережила и с тобой. Но в последнем случае я оказалась лучше подготовленной. Вот почему, когда мы с тобой еще только притирались друг к другу, я постоянно исчезала.
Но тогда такое со мной было впервые, и я не понимала, что происходит, за исключением одного: мне приятны прикосновения этого мужчины. По дороге в "Карлтон", а затем в апартаменты Марти мы не сказали друг другу ни слова.
Но что-то явно назревало, и я не знала, почему пассивно плыву по течению. Апартаменты Марти были чем-то вроде штаб-квартиры "Юнайтед театрикалз" в Каннах, и обставлены они были даже шикарнее, чем мамины. В баре - вино на любой вкус, и куда ни кинешь взгляд - везде море цветов. В апартаментах не было никого, кроме парочки официантов. И никто не видел, как мы с Марти туда вошли.