По сути, в никуда шли со своими пухлыми трактатами директор Института экономики АН СССР К. В. Островитянов и его сподвижники, когда летом 1949 года обратились к секретарям ЦК ВКП(б) Т. Маленкову и М. Суслову с пространным докладом "О недостатках" в работе института. В документе они обязались исследовать экономику капиталистических стран "в проблемном разрезе". Трудно сказать, насколько они осознавали то, что постановка и рассмотрение проблем мировой экономики только в идеологическом плане не позволит полноценно раскрыть все особенности развития мировой экономики в комплексе, поскольку заранее программировалось "сделать приоритетной" экономику социализма. И исполнители этого гигантского заказа изощрялись, как могли, в изобретении доказательств для утверждения того, чего на самом деле не было и никогда не могло произойти. Советская экономика при всех потугах и успехах действительно не могла по всем основным отраслям тягаться на равных с Западом, о загнивании которого наши политики упрямо твердили десятилетиями, вплоть "до последнего дыхания" СССР. Но даже прогрессивным советским ученым, понимавшим несостоятельность административно-хозяйственной системы, ради собственной карьеры, судьбы и семьи приходилось считаться с мрачными реалиями сталинского "средневековья".
И уж особенно пагубно, по-цензорски костоломно отразилось партийное руководство на создании Большой Советской Энциклопедии (БСЭ), которая готовилась и выходила в свет с 1926 по 1947 год. Целью сталинских критиков и редакторов было закрепить в энциклопедии, где только возможно, марксистско-ленинскую теорию, взгляды на историю, развитие общества, науки, на весь мир.
Не довольствуясь первым изданием и желая дополнить его новыми сталинскими теоретическими высказываниями, на заседании оргбюро ЦК в январе 1949 года одновременно с принятием позорного постановления по борьбе с космополитизмом "для просвещения советского общества" было решено в пятидневный срок разработать проект постановления ЦК о втором издании БСЭ. Задачу поручили академику С. Вавилову и Д. Шепилову. Разрешалось для оправдания необходимости такого дорогого издания и покритиковать первое.
В проекте говорилось, что первое издание БСЭ "содержит грубые теоретические и политические ошибки", многие статьи "аполитичны, написаны в объективистском тоне". Особый упор делался на то, что многие статьи "проникнуты низкопоклонством и раболепием перед иностранщиной", что недостаточно показана ведущая, главенствующая роль советской науки в мировом прогрессе.
"А бомбу-то с атомом первыми рванули американцы", - осмелился тогда в узком кругу без последствий для себя хихикнуть патриарх медицины, сотрудничавший в медицинском разделе энциклопедии ученик Бехтерева В. Тангоров.
На Политбюро при утверждении проекта второго издания БСЭ указывалось на "необходимость приоритетного значения партийно-классового подхода". "Интересно, как с классовых позиций писать статьи о сообществах африканских обезьян?" - пошла тогда гулять шутка в узком кругу молодых ученых-диссидентов. Да, несмотря на жестокие уроки прошлого, на потери, которые понесла наука в результате репрессий 30-х годов и 1947 года, в среде интеллектуалов все же находились люди, осмеливавшиеся говорить друг другу правду, не опасаясь, что друг предаст. Значит, общество еще не окончательно было запугано и подавлено бериевщиной, в нем во всех слоях и сферах деятельности было еще достаточно честных, порядочных людей, понимавших "к какому уродству может привести страну и народ повсеместное полуграмотное партийное руководство, схожее с религиозным фанатизмом". (Выдержка из эмигрантской прессы НТС).
В ревностном желании принизить буржуазное общество отрицалось буквально все прогрессивное, талантливое не только в науке, но и в искусстве, культуре. Щадили только умерших классиков, поскольку выискивали в их творчестве и "пристегивали" к социалистической пропаганде все, что хоть как-то можно было подтасовать под марксистско-ленинскую эстетику. Таких живых мастеров, как Бернард Шоу и Ричард Олдингтон называли "слащавыми писаками, делающими дешевые вещи на потребу мелкобуржуазной публике".
В пропагандистской упряжке оказалась и отечественная драматургия. В поручении, данном Всесоюзному комитету по делам искусств при Совете Министров СССР, говорилось, что в трех-четырехмесячные сроки "силами ведущих драматургов" надо создать новые пьесы на антиамериканские темы. В документе упоминались К. Симонов и Н. Вирта. "Культурный комитет", как его запросто называли в творческой среде, тут же обязался "включить в план государственных заказов новые произведения для эстрадного исполнения, разоблачающие политику, культуру, быт и нравы империалистической Америки".
Внутри страны на передний план "для просвещения общественности" в духе новых политических веяний выдвигался кинематограф, чью продукцию навязывали для просмотра в кинотеатрах новоявленных соцстран Восточной Европы. Сталин, помня слова Ленина о великой пропагандистской силе кинематографа, лично просматривал каждую полнометражную ленту. Помимо этого он имел список "событий и личностей, о которых следовало делать фильмы" по его заказу.
И такие сталинские заказы руководителям кинематографии не замедлили последовать: снять киноочерк по мотивам произведения М. Горького "Город желтого дьявола" и кинофильм, в основе сценария которого лежала бы уже упомянутая книга А. Бюкар "Правда об американских дипломатах", где показывались бы советскому зрителю "грязный американский шпионаж и антисоветские заговоры". Одновременно снимались фильмы о благородных и умных советских разведчиках. Только общественность абсолютно не ведала, что некоторые наши "рыцари без страха и упрека" при выполнении спецзаданий пользуются ядом, убивают русских эмигрантов из-за угла и вообще пользуются всем набором методов не хуже инквизиторских - включая лицемерие и откровенный подкуп, шантаж и угрозы.
Это была борьба за приоритет в мире двух враждебных систем, и, сцепившись в схватке, они просто вынуждены были действовать подлыми методами, а своим народам говорить только о благородных и миролюбивых замыслах. Кстати, в 1947–1949 годы политики Запада и Советского Востока наперебой рассуждали о миротворчестве и обвиняли друг друга в подготовке к агрессии.
Радио тоже постоянно напоминало советскому гражданину, что в лице британцев и американцев надо видеть потенциальных врагов и поэтому постоянно быть начеку. Очень часто в эфире звучали передачи на тему "Народы мира не хотят быть рабами американского империализма" и "Американские правящие круги против международного сотрудничества".
Все более политизированными становились и литературно-художественные журналы, где теперь редко попадались произведения без "выпяченной, надуманной политической подоплеки". В журналах "Новый мир", "Знамя", "Октябрь", "Москва" часто мелькали фамилии пропагандистов преимущественно советского образа жизни. Среди них были П. Павленко, Н. Вирта, А. Корнейчук, К. Симонов, JI. Леонов, С. Михалков, И. Эренбург. Если одни писатели кривили душой и выполняли "социальный заказ" ввиду безвыходных обстоятельств, то такие как А. Корнейчук делали это с особым рвением, хотя их творения и рождались шаблонными, без проблеска талантливой искры.
Помня о критике качества пропаганды со стороны ЦК, М. Суслов постоянно держал это замечание в памяти. Потому и в его резолюции на втором варианте "Плана проведения антиамериканской пропаганды учреждениями искусств" есть фраза: "Тов. Шепилову. Нет ли погони за количеством пьес и постановок в ущерб их качеству?"
Но каким образом оживить пропаганду, поднять ее качественный уровень, если культура и творчество в сталинскую эпоху были подавлены штампами, демагогической фразеологией, которой нельзя было избежать? Вольного свежего ветра в литературе тех лет не было, по-настоящему талантливые авторы с оглядкой складывали живые, правдивые рукописи в стол и хранили "до лучших времен".
Среди "борцов с происками империализма" не было таких личностей, как Андрей Платонов, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Варлам Шаламов. Последний в эти годы просто сидел в лагере на Колыме.
Именно в 1946 году, когда начала разыгрываться "идеологическая вакханалия", когда творческому человеку стало душно, как в 1937 году, Борис Пастернак написал свое знаменитое стихотворение "Гамлет". И узкий круг интеллигентов, знавший полный текст стихотворения, с отчаянием и трагической тоской оглядываясь кругом, невольно повторял заключительные строки пастернаковского трагического "Гамлета":
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
В 1956 году, с оглядкой в недалекое прошлое, Пастернак напишет не менее значительное стихотворение "Быть знаменитым некрасиво", первые строфы которого ярко отражали мрачное духовное состояние творческой интеллигенции, вынужденной под страхом расправы молчать в годы разгула сталинской послевоенной реакции:
"Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает ввысь. Не надо заводить архива, Над рукописями трястись. Цель творчества - самоотдача, А не шумиха, не успех. Позорно, ничего не знача. Быть притчей на устах у всех".
Да, быть знаменитым в годы фарисейской трескотни было, действительно, некрасиво и стыдно. Да и сейчас неловко читать псевдопафосные "творения", обличительные статейки и романчики, подписанные громкими именами - И. Эренбург или К. Симонов. А ведь это были и правда талантливые авторы, волею судьбы ставшие "придворно-кремлевскими борзописцами". И самое горькое то, что многомиллионный читатель верил этим людям, которые по принудиловке выдавливали из себя "пафосно-обличительные" строки.
Не лучше выглядели и литературные произведения. Так для К. Симонова напечатанная им в 1948 году пьеса "Чужая тень" была не лучшим его творением. В ней он "развенчал советских ученых, преклонявшихся перед иностранщиной". Свою рукопись "на животрепещущую тему" К. Симонов направил для ознакомления Молотову, Сталину и Жданову. (РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 1458, л. 49. К. Симонов - В. М. Молотову, 23 мая 1948 г.).
В серый поток "разоблачилок" (литературный жаргон. - Авт.) попала и книга-памфлет И. Эренбурга "Ночь Америки".
С "проколом" сработал для Госполитиздата и молодой Ю. Н. Семенов с книгой "Фашистская геополитика на службе американского империализма". (Не путать с Ю. С. Семеновым, автором "Семнадцати мгновений весны"! - Авт.) Несмотря на общие положительные отзывы, книга была написана занудным языком и страдала многостраничным теоретизированием по поводу "разоблачения трудов западных основоположников геополитики".
Вместе с тем, критике подвергались и объективные работы. В частности, в космополиты был зачислен и "покаялся в письме в ЦК" начальник кафедры международных отношений Военно-политической академии имени В. И. Ленина Г. А. Деборин за "слишком мягкое и почти дружественное изображение империализма" в книге "Международные отношения в годы Великой Отечественной войны (1941–1945)". Для Деборина весь кошмар заключался в том, что гром грянул, когда книга уже лежала на прилавках магазинов! За издание "всецело порочной" работы ее рецензенты и цензор были уволены с занимаемых должностей. А начальник Главупра в письме Суслову "пришил" Деборину попытку протаскивания "оправданий империализма и замалчивание роли партии в борьбе с фашизмом". Чего только стоила следующая фраза из письма: "…автор обходит роль большевистской партии как организатора и вдохновителя побед советского народа и его вооруженных сил". Кроме того, "умалчивается историческая роль СССР в Великой Отечественной войне и переоценивается роль Великобритании и Америки", не показаны "хищнические цели американского империализма".
По тем временам такие фразы были уже стопроцентным основанием для того, чтобы назвать автора "агентом западной разведки, идеологическим диверсантом" и завести на него дело на Лубянке. Когда разбор скандала дошел до Д. Шепилова, тот счел целесообразным изъять книгу из всех библиотек страны и уничтожить. На этой резолюции Суслов "проголосовал" размашистым почерком "за!" (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 144, л. 37). Но, тем не менее, крамольная книга уцелела в некоторых библиотеках по причине бюрократических проволочек или из-за неисполнительности библиотекарей и местных идеологических парторганов.
Однако уничтожением книги партийцы не удовлетворились и продолжали "давить" на Деборина. И тот сломался, что бывало довольно часто в те времена. Деборин обвинил своих рецензентов в космополитизме, в том, что "они вовремя не указали" ему на грубейшие политические просчеты в рукописи. Сгущая краски и оправдываясь, он заявил, что академик И. М. Майский (бывший посол СССР в Англии в 1932–1943 г.г.) пять часов подряд убеждал его в том, что "Рузвельт всегда был искренним другом СССР", а "Черчилль был настроен в пользу СССР, по крайней мере, до Сталинграда". Академик считал, что своей книгой Деборин должен был не разрушать, а укреплять послевоенное сотрудничество СССР с союзниками. А дальше в письме шли многословные покаяния самого Деборина. Копию письма сломленного автора Шепилов послал министру госбезопасности В. С. Абакумову. Но быстрой расправы над Майским по каким-то причинам не последовало; его арестовали только в феврале 1953 года.
Если при выполнении идеологических заказов одни невольно ломали свою судьбу, то другие удачно делали карьеру. К таким конъюнктурщикам относился писатель Н. Н. Шпанов, еще в 1939 году получивший от партии лестные отзывы на свою книгу "Первый удар. Повесть о будущей войне". Повесть живописала в фантастических образах начало победоносной войны СССР против Германии.
"Певец большевизма" Всеволод Вишневский в рецензии, опубликованной в журнале "Большевик", назвал повесть удачной. На самом же деле она была грустным примером самой кондовой халтуры. А в 1949 году Шпанов занялся разоблачением космополитов "на литературном фронте", как он сам писал Сталину в письме от 29 марта. Обращаясь к вождю, Шпанов сокрушался, что "исчерпал все доступные ему средства в борьбе за справедливость". И тут же упоминал разгромленный в редакциях свой роман "Поджигатели", посвященный "разоблачению роли США и Англии и их разведок в развязывании Второй и подготовке Третьей мировой войны".
Непризнанный "талант и патриот" возмущался тем, что с рукописью, сданной в издательство "Молодая гвардия" в 1947 году, "происходит безобразная волокита. Один за другим придумываются поводы, чтобы задержать выход книги". Даже вмешательство К. Ворошилова "не привело издателей в себя. Ни актуальность темы, ни современная политическая обстановка не заставили издателей вспомнить слова великого Ленина: "Надо объяснять людям реальную обстановку того, как велика тайна, в которой рождается война". Далее Шпанов "доносил", что редактор "Нового мира" К. Симонов и глава Союза писателей СССР А. Фадеев были за публикацию романа.
Да, действительно, Симонов написал Шпанову, что "роман будет иметь серьезный и заслуженный успех", что он "решительно голосует за печатание романа книгой". Однако ни "Новый мир", ни "Знамя" печатать роман не торопились. Распаляясь в своем доносе Сталину, конъюнктурщик Шпанов намекал на свой талант и приоритет патриотического автора: "Уверен, что такие книги нужны народу и должны издаваться не годами, а неделями и даже днями".
Донос Шпанова тут же возымел результат. Гром грянул над "Молодой гвардией", 5 апреля главный редактор издательства и его заместитель сообщали в Агитпроп, что "задержка с публикацией романа Шпанова связана с большой правкой, внесенной автором после набора рукописи в типографии". Вскоре агитроповцы докладывали Суслову, что книга будет выпущена в ближайшие месяцы. И что же? Доносчику партия открыла столбовую дорогу в массы: его откровенная халтура объемом почти в 800 страниц была издана в 1949, 1950 и 1958 годах тиражом тридцать, семьдесят пять и девяносто тысяч экземпляров.
В 1950 году эту "пропагандистскую бомбу" издали на немецком языке в ГДР. Слава "слепленного партией и санкционированного высшими органами" халтурщика дошла до того, что в МГИМО при МИД СССР "Поджигатели" числились в списке для обязательного прочтения студентами. С некоторыми критическими замечаниями склочный автор попал и в литературную энциклопедию 1975 года, где о "Поджигателях" писалось: "…это попытка показать историю подготовки Второй мировой войны", а далее отмечалось, что автор поверхностно осветил серьезные проблемы.
Шпанов ценился идеологами и в годы брежневского застоя. А после выхода романа в свет в 1949 году подхалимствующие критики во многих периодических изданиях расхваливали талант Шпанова на все лады и отмечали его "глубокое знание истории и литературное мастерство". По традиции делались и некоторые незначительные замечания. Но настоящие читатели, ценители истинного творчества, прекрасно понимали, что Шпанов - конъюнктурщик.
Не лучше шпановского "продукта" была и книга В. М. Минаева "Американское гестапо". Эта "макулатура" вышла в свет 50-тысячным тиражом с благословения высших партийных чинов Москвы. А до этого ее судьба тоже висела на волоске. По жанру книга была памфлетом. Но искренне смеялись над ней только умные критики, а подпевалы написали восторженные отзывы. Рукопись в блужданиях по литературным и партийным кабинетам дошла до Шепилова и Ильичева. А главы с пародийным изображением американской разведки читал сам министр госбезопасности Абакумов. О самом авторе в его личном деле говорилось, что он успел опубликовать 10 книг и брошюр по вопросам международной разведки и контрразведки и имел два партвзыскания, которые были потом сняты. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 132, д. 148, л. 2).
Как и Шпанов, Минаев начал искать "справедливость" в верхах и в апреле 1949 года отправил письмо Молотову. Рукопись направили в Агитпроп, и она попала в руки вдумчивого и ответственного критика, который дал не совсем лестный для автора отзыв, ссылаясь на то, что "подобные небрежно написанные памфлеты" снижают уровень советской пропаганды и притупляют ее остроту. А конкретно критик писал, что "опубликование такой книги может лишь внести путаницу в понимание нашими читателями современной американской действительности". А у Абакумова при прочтении отзывов вдруг зародилось подозрение насчет лояльности склочного автора. Гэбисты тут же произвели обыск на квартире Минаева и изъяли у него "секретные материалы об американской разведке".
Получилось, что склочник Минаев в хождениях по инстанциям высек себя, как унтер-офицерская вдова. И все же, несмотря на недовольство Абакумова, верх взяли "высшие политические соображения" Суслова.
К Молотову прорвался со своим творением, разоблачающим американскую разведку, и партийный писатель М. С. Гус. Его рукопись называлась "От Пинкертона к Гиммлеру (сто лет американской разведки)". Молотов переправил рукопись в Агитпроп, где она получила отрицательный отзыв. Копии рецензии получили, помимо Молотова, Шепилов и Абакумов. Среди критических замечаний упоминалось отсутствие каких-либо объяснений массе фактов и имен, растянутое описание периода, далекого от современности, множество ошибочных формулировок, неясностей и примитивных объяснений эпизодов политики США и Германии. А в МГБ подняли досье Гуса и вспомнили, что на него имелись доносы, как на "политически скомпрометировавшего себя". Вызвала подозрение и слишком глубокая осведомленность автора об истории американской разведки.