А Шогенуков умел вести счет своим богатствам. И он знал, что даже тощего ягненка, мерку проса и горшочек меда можно превратить в деньги. В те самые деньги, которые пши Алигоко очень любил. Он чаще других: встречался с татарскими мурзами и оборотистыми купцами, побывал однажды в Крыму. Видел он там, в Бахчисарае, роскошные дома знатных ханских сановников и понял, как много значат деньги. Главное, он понял, что надо иметь очень много денег, очень много золота. И Шогенуков стал одержим редкостной для этих простодушных доморощенных князей страстью - страстью накопительства. О! Шогенуков не был простодушным, и курдюк у него отрос порядочный. Ему еще не особенно отчетливо представлялось, как он использует в будущем груды накопленных монет. Когда он задумывался об этом, в его воображении возникал пышный Бахчисарай с белокаменными степами, мраморными бассейнами п тенистых садах, тяжелые златотканые одежды вельмож, яркие ковры, оружие, оправленное в золото и усыпанное драгоценными каменьями; в его ушах звучали непривычная, но сладостная музыка, льстивый хор восторженного славословия и нежные голоса прекрасных обитательниц гарема. А еще Алигоко надеялся, что деньги помогут ему (пока не знал он, правда, каким образом) стать большим князем Кабарды. Не любил он Хатажукова. И не только за то, что Кургоко был избран большим, но и за то, что Кургоко действительно превосходил других князей по уму и с достоинством носил свою шапку.
С младшим братом Кургоко - Мухамедом - Шогенуков дружил. У него нашлось много общего с этим спесивым и несдержанным человеком. Мухамед тоже был неравнодушен к заманчивому блеску золотых монет и тоже недолюбливал брата, хотя и старался это скрывать. Мухамеда и Алигоко сближал еще возраст - обоим недавно минуло по тридцать семь лет.
Хатажуковы имели еще одного брата - Исмаила. Этот был средним - на три года старше Мухамеда и на пять лет моложе Кургоко. Болезненный и маломощный, он увлекался, будучи ревностным мусульманином, лишь чтением Корана и душеспасительными беседами с заезжими грамотеями из Крыма и Турции. Братья, такие же, как они себя считали, правоверные, относились к Исмаилу один со снисходительным сожалением, другой - с притворным сочувствием: вся сила в ученость уходит… Княжеское ли дело в китабах копаться?
Готовился принять ислам и Алигоко. Только он, конечно, и не думал тратить время на изучение арабской грамоты. С него достаточно было и того, что он отлично знал язык крымских татар, таких же стойких мусульман, как их покровители - турки. Потом можно будет запомнить несколько изречений из Корана, две-три короткие молитвы - и делу конец.
Пока Крымское ханство имеет влияние на Кабарду, принятие ислама для Шогенукова будет нелишним, если он хочет стать главным князем.
Алигоко снял с опорного столба кольчугу, еще новую, поблескивающую тонкими стальными звеньями, и впервые без удовольствия надел ее на себя. Узнав о панцире Мысроко, князь потерял покой: он знал, что не успокоится, пока столь драгоценная вещь не попадет в его цепкие руки. Ведь эта - нет, не драгоценная, а бесценная - вещь сулила ее обладателю неслыханное богатство и, наверное, огромную власть. При этой беспокойной мысли в душе князя тяжелым хмельным дурманом начинала клокотать злоба, дыхание становилось прерывистым, а на тонких бледных губах пузырилась горячая пена.
О, Тузаровы! У-у-у, Тузаровы!..
Всю дорогу до Баксана Алигоко-Цащха ехал молча, не глядя по сторонам. Временами он вырывался вперед, и мерный топот без малого двух сотен копыт, и сухой скрип дюжины тележных колес звучали все глуше и слабее, и когда почти совсем затихали, нетерпеливый пши с досадой сдерживал коня.
К заходу солнца Шогенуков вместе со своей внушительной свитой и десятком невольников был уже на месте. Здесь, у замшелой каменной глыбы высотой в три человеческих роста, его ждали Мухамед и Абдулла - известный по всему Кавказскому побережью татарский купец.
- С благополучным прибытием, - равнодушным тоном приветствовал младший Хатажуков своего приятеля. - Надеюсь, путь твой не был ничем омрачен?
- Мой путь начнется только сегодня. С этого места, - с загадочной многозначительностью ответил Шогенуков.
Мухамед ухмыльнулся:
- Так ты не случайно прибыл сюда с целым войском!
- Ладно, Мухамед! Об этом после. - Алигоко подошел к торговцу, заговорил с ним по-татарски:
- Мир тебе, купец. Я верю, что аллах по-прежнему благословляет твою торговлю и ты в состоянии платить хорошие цены.
На сморщенном, как сушеная груша, личике старого Абдуллы появилась хитрая улыбка, обнажившая несколько черных гнилых зубов.
- А я верю, что твои дела, любезный пши, тоже идут хорошо, - тоненьким голоском начал купец, - и ты по-прежнему в состоянии предложить товар, который стоит хороших денег.
С трудом сдерживаясь, чтобы не плюнуть, Алигоко бесцеремонно смерил взглядом удивительную фигуру купца. При длинных и тонких руках, тонкой шее и тонких кривых ногах Абдулла имел круглый объемистый живот. С левой стороны, над широким шелковым поясом, его живот оттопыривался далеко вперед: Алигоко знал, что там, за отворотом стеганого халата, лежит большой кошель с деньгами. Абдулла засунул туда же, за пазуху, чубук, предварительно вытряхнув из него погасший пепел, и засеменил к шогенуковским арбам - смотреть живой товар. Князь пошел следом за ним. Наверное, думал он, этот торгаш мог бы поспорить своим брюхом со знаменитым Берсланом Джанкутовым. Ведь как давно жил Берслан, а вспоминают о нем до сих пор. И в первую голову вспоминают не о том, что этот князь был сказочно богат, что разделил народ и благородно рожденных на сословия, а о том, что он тот самый пши Берслан, у которого "брюхо, как студень". До чего же непочтительными бывают эти народные гегуако… Им только попадись на язык!
Мухамед уже закончил свои торги с Абдуллой и теперь прислушивался к переговорам купца с Алигоко. Князь, чувствовалось, спешил и, против обыкновения, не слишком рьяно отстаивал назначаемые им цены. Нетерпение Шогенукова передавалось и Мухамеду. Интересно, что затевает его приятель? Не грабить же пузатого торгаша? У Абдуллы сильная охрана, да к тому же на всем его пути - адыгские кунаки. Алигоко и Мухамед - тоже его кунаки. И дают ему провожатых, которым приказано в случае чего действовать именами своих князей. Кроме всего прочего, Абдулла - родственник грозного Алигота-паши, крымского сераскира. Не дай аллах рассердить Алигота. Все адыгские племена знают, что этот паша - внимательные уши, подозрительные глаза и загребущие руки самого хана.
Некоторые девушки-невольницы тихо плакали, мальчики-подростки сидели насупившись. Шогенуков и купец утешали их (слезы портят красоту) рассказами о сказочной жизни во дворцах Крыма и Турции, о богатых одеждах и веселых развлечениях. Мальчикам пророчили будущее знаменитых воинов, скачущих на чистокровных арабских жеребцах и рубящих головы врагов золотыми саблями. И успокоить большинство продаваемых, как скот, унаутов не составляло особого труда…
- Хорошие девушки, - сказал Абдулла, звеня монетами. - Одну из них я подарю знаменитому родичу Алиготу-паше. - Произнося это имя, торговец важно задрал голову и замер, чуть прижмурив глаза.
Мухамед, подавляя гримасу брезгливости, рассмеялся:
- Ты всегда так говоришь, Абдулла. Скоро в гареме твоего родича жен будет больше, чем имел Сулейман ибн-Дауд!
Купец обиделся:
- Нехорошо смеяться над тем, кто платит вам гораздо щедрее, чем другим князьям.
- Ну хватит пустых речей, - с деловитой торопливостью сказал Алигоко. - Купцу пора ехать. Да и мы тоже не собираемся оставаться здесь и играть в альчики.
- Если у вас что-то еще будет, так знайте: я немного задержусь у Тамбиевых, тех, которые живут на реке Балк, - птичьим своим голоском пропищал Абдулла.
Шогенуков отвел Мухамеда в сторону, поближе к шумному речному потоку, и рассказал ему о найденном тамбиевском панцире, так вероломно вырванном у него из рук обнаглевшими Тузаровыми.
- Присоединяйся ко мне, друг, - предложил Алигоко. - Хоть у тебя людей втрое меньше, половина… нет, три четверти добычи - твои. Разумеется, кроме моего панциря.
Мухамед сразу же согласился. Панцирь… Ну, там видно будет. Мало ли что может случиться в разгаре резни. Шогенуков тоже не бессмертен… Панцирь… Мухамед вдруг стал чуть рассеянным, задумчивым. Он вспомнил о добром отношении Кургоко к Тузарову Каральби. Вспомнил еще, что старший брат и так недоволен им, Мухамедом, за его увлечение торговыми сделками. Как оправдываться потом, после набега на Тузаровых? А стоит ли именно сейчас мучить голову свою такими неприятными мыслями? Уж лучше подумать, когда дело будет сделано. И вообще пусть Алигоко думает больше: это его затея. Он хитрый, как шакал, выкрутится. Мухамед искоса взглянул на едущего рядом с ним князя: острый нос хищно выдается вперед, рот приоткрыт, видны острые редкие зубы. "И морда у него шакалья", - с удовлетворением определил Хатажуков.
Сам-то Мухамед красив и в глубине души гордится своей внешностью. Все братья Хатажуковы красивы. Глядя на них, любой знающий человек сказал бы: "Вот настоящие кабардинские лица!" А в чем особенность кабардинского мужского лица? Тот же знающий человек ответил бы: "А в том его и особенность, что никаких особенных отличий в нем нет. Глаза большие, темно-карие, с правильным разрезом, скулы и надбровные дуги не выпирают, но и не сглажены, нос прямой, средней длины, губы не тонкие и не толстые, подбородок не выдающийся, но и не скошенный, брови и усы обычно черные, густые, кожа белая с румянцем - все в этом лице не крупно и не мелко, не грубо и не слишком мягко, все соразмерно и четко".
Отклонения в те или иные стороны, разумеется, встречались. (Самый близкий у нас образец - Алигоко Вшиголовый). А вот братья Хатажуковы, отец и сын Тузаровы, Идар и его кан - бабуковский сынок - являли собой носителей истинно адыгского облика. Естественно, что двух совершенно похожих лиц (если речь не о братьях-близнецах) быть не может. Ибо каждое лицо аллах метит особой печатью. А краски для каждой печати добываются и смешиваются из забот жизненных, больших или малых; из характера человеческого, доброго или злобного; из путей-дорог, легких или трудных; из любви, счастливой или безответной; из совести, чуткой или глуховатой.
Если на лице Кургоко можно было сразу различить печать доброты, мужества и тревожных раздумий, а на лице Исмаила - такой же доброты в сочетании с непонятным беспокойством и неустойчивостью характера, то на лице Мухамеда давно уже застыло выражение себялюбивой надменности, чванливо-капризного упрямства и жестокости.
Когда Мухамед подумал о старшем брате, он вспомнил и среднего. Исмаил всегда навевал на него тоску своими благочестивыми рассуждениями. Приходилось терпеть, делать вид, что внимательно слушаешь, и мечтать при этом: "Хоть бы ты подавился, зануда несчастный!"
Мухамед решил сначала, что ему просто почудилось: позади раздался громкий голос Исмаила:
- Остановитесь! Стойте, говорю!
"Что за шайтан! - досадливо поморщился Мухамед. - Только о нем подумал, как он уже тут!"
Алигоко и Мухамед остановили коней. Ехавшие за ними всадники - тоже. Но Шогенуков сделал Хагуру знак, чтобы все продолжали путь.
- Мы вас догоним, - сказал князь. - Шагом поезжайте.
Подъехал Исмаил. И лошадь и всадник тяжело дышали. Из-за спины Исмаила выглядывал мальчик лет девяти, сидевший на крупе коня.
После взаимных приветствий Исмаил спросил строго:
- Куда это вы направляетесь? Не к Тузаровым ли? Алигоко обнажил в насмешливой улыбке свои зубы: - Это Коран учит задавать такие "скромные" вопросы?
И без того бледное лицо Исмаила побледнело еще больше:
- Ни Коран и ни адыге хабзе не учат зубоскалить, когда говоришь со старшими. А задаю вопросы не я, а Кургоко - больший князь Кабарды. Это он послал меня…
- А откуда Кургоко узнал… - не выдержал было Мухамед.
Исмаил метнул на брата гневный взгляд:
- Помолчи! С тобой дома поговорят. А тебе, князь Шогенуков, велено передать вот что. Никаких споров, а тем паче резни с Тузаровыми не затевать. Старый Каральби был сегодня у нас. Кургоко знает о панцире. Ты понял?
Шогенуков задумчиво посмотрел по сторонам. Его отряд уже скрылся за поворотом лесной дороги. С Исмаилом тоже никого не было, если не считать мальчика. Уклоняясь от ответа, Алигоко сам задал вопрос:
- Ты что, Исмаил, один приехал?
- Да, мне пришлось выехать так поспешно! Не стал никого собирать. Боялся, не догоню тебя.
- А этот парнишка?
Исмаил простодушно улыбнулся:
- Да ведь это Кубати, сын Кургоко. Бегал в лесу с детьми своего аталыка, отбился от них, заблудился. Герой! Увидел следы медведя и пошел зверя искать со своим кинжальчиком и детским луком. Чуть стемнело - следы потерял. И хорошо, что потерял. На дорогу он сумел выйти, да топал не в ту сторону. В это время я на него и наткнулся. Завезем его к аталыку на обратном пути. Кстати, Алигоко, наш брат просил тебя приехать к нему… Куда это люди твои подевались?
- Послушай, Исмаил, - тихо сказал Шогенуков. - Ты умный и добрый. Я тебя очень уважаю. Можно с тобой поговорить как с мужчиной?
- Говори… - Исмаил недоуменно пожал плечами.
- Попросить я тебя хочу об одной услуге… Просьба совсем пустяковая… Скажи брату, что ты нас не догнал, не нашел.
- О, аллах! Что я слышу?! - возмутился Исмаил. - С каких это пор лживость языка стала признаком мужских достоинств? Не шутишь ли ты, Алигоко?
Алигоко покраснел: нет, не от стыда - от злости.
- Я не шучу, - сказал он сквозь зубы. - Разве тебе не хочется получить щедрый подарок?
- Теперь меня еще и подкупаю?! - задыхаясь от возмущения, крикнул Исмаил. - Кубати! Закрой уши! Тебе не надо знать, до какой низости могут опускаться мужчины!
- Послушай, брат! - снова вмешался Мухамед. - Что тебе стоит выполнить нашу просьбу?
- Заговорил снова, мерзкий барышник?! И для тебя мужская честь не дороже кумгана, который ставят в нужник?
- Не слыхал я еще таких оскорблений, - прошипел Алигоко, обращаясь больше к Мухамеду.
Младший Хатажуков, способный в припадке ярости терять голову, подъехал к брату вплотную и заорал:
- Потише, бабская твоя душонка! Что ты понимаешь в мужской чести? При виде крови у тебя в штанах мокро становится!
- Неслыханно, - упавшим голосом пробормотал Исмаил. - Это старшему…
В воздухе просвистела плеть и задела слегка по красивому лицу Мухамеда. Исмаил замахнулся и второй раз, но в то же мгновение тяжелый кулак брата, одетый в кольчужную рукавицу, вломился ему в левый висок. Исмаил уже не почувствовал, как он летел вниз головой с коня на землю, как хрустнули его шейные позвонки, и не услышал, как пронзительно, словно раненый медвежонок, закричал Кубати.
Мухамед спешился и в оцепенении застыл над братом. Хотел проглотить какой-то колючий комок, но это ему никак не удавалось - в горле было сухо.
Вдруг прозвучал отчетливый голос Алигоко:
- Не догнал нас Исмаил, не нашел. Мы ничего не знаем.
- А этот? - хриплым голосом спросил Мухамед и показал на своего и Исмаила родного племянника.
Шогенуков пересадил мальчика на холку своего коня. Кубати был теперь, после первого потрясения, присмиревшим и безучастным.
- Оттащи убитого в лес. - Алигоко не старался подыскивать более мягкие слова. - Недалеко, на несколько шагов, чтобы труп можно было легко найти. Мальчишку я пока подержу.
Выйдя опять на дорогу и садясь на коня, Мухамед спросил снова:
- А с ним что? Шогенуков спокойно сказал:
- Абдулла… Он ведь немного задерживается у Тамбиевых…
- Ага! - кивнул Мухамед. - А насчет?..
- Насчет Исмаила? Разве не все ясно? Исмаил встретился с Тузаровским сыном, стал требовать у него панцирь, поссорились, ну и… Канболет его… Мы ведь наткнулись на Исмаила, пока он был еще жив, правда? Вот перед смертью он сам нам это все и рассказал.
- Это хорошо, но только…
- Только теперь нам нельзя оставлять Канболета в живых. Верно?
- Да. Над ним уже занесен неотвратимый меч Азраила . И этот меч - я! - напыщенным тоном изрек Мухамед, чувствуя, как его сердце переполняется жгучей злобой.
Сейчас он люто ненавидел не только ничего не подозревавшего Канболета. Подобно всякому жестокому и высокомерному себялюбцу, совершившему подлое убийство, он готов был возложить вину за свое преступление на кого угодно - на всех Тузаровых, на Алигоко, на Абдуллу, на маленького Кубати, на покойных предков и на неродившихся потомков. Жажда мести вспыхнула в его душе и зловещим пламенем заплясала в глазах.
Теперь он должен был в слепой ярости, в ненасытном безудержном порыве убивать и убивать без конца - резать, рубить, колоть: чем больше крови, тем нестерпимей стремление проливать ее снова и снова, будто кровь новая покроет и заставит забыть старую.
Проницательный Алигоко отлично понимал состояние своего приятеля и тихо радовался: с этого дня Хатажуков-младший может стать, сам того не подозревая, цепным псом князя Шогенукова. И такому псу цены нет, думал Алигоко Вшиголовый, только обращаться с ним, шайтаном зубастым, надо будет очень умело и осторожно.