- Ну же, милая, выплесни все наружу. - Берт погладил жену по руке.
- Для того чтобы ухаживать за такой большой семьей, приходится прилагать слишком много усилий: надо и постирать, и погладить, и приготовить еду. В тот момент, когда отец Мэлони зашел к нам, я стряпала ужин и кругом лежало выстиранное белье. Мне захотелось, чтобы у меня снова была моя гостиная, вот и все.
Последняя фраза, смысл которой Энни не поняла, была наверняка очень важной, поскольку в комнате воцарилась тишина.
Первой заговорила Дот. Она посмотрела отцу Энни прямо в глаза.
- Мне жаль, Кен, но все это длится уже более четырех лет. Однако теперь, когда Берт вернулся, а я жду еще одного ребенка, ну… в общем, в доме уже не хватает места для всех.
Опять последовала пауза, и снова Дот первой нарушила молчание:
- Если бы Роза хоть как-то помогала мне по хозяйству, было бы еще ничего.
Дядя Берт неловко произнес:
- Дот сказала, что городские власти собираются заселять Хюйтон. Там строят симпатичные современные дома с тремя спальнями.
Наконец отец Энни торопливо заговорил, едва успевая переводить дух:
- Но ведь это слишком далеко. Мое место работы расположено в этой части города. Не могу же я каждый день ездить на велосипеде из Хюйтона, ведь оттуда все пятнадцать или даже двадцать миль.
Дот глубоко вздохнула. Она продолжала сидеть на колене у дядюшки Берта, крепко уцепившись в него, словно это придавало ей мужества.
- Кен, ты мой младший брат, и я знаю, что вам с Розой через многое пришлось пройти. Если бы этот дом был просторнее, вы бы могли остаться здесь навсегда, но… - Она вдруг запнулась на полуслове и стала тихонько плакать. - О, будь оно неладно! Мне так неприятно это говорить.
- Знаешь, Кен, это неправильно, - мягко произнес дядя Берт. - Розе никогда не станет лучше, если вы с Дот так и будете от всего ее ограждать. Если бы вы обзавелись собственным домом, чувство ответственности пошло бы твоей жене только на пользу.
Отец Энни смотрел на свои туфли.
- Завтра я подумаю, что можно сделать. Во время бомбежек Бутл лишился такого огромного количества домов, что практически ничего не осталось…
- Хороший парень! - искренне сказал Берт, когда отец Энни встал и вышел из комнаты, не проронив больше ни слова.
На лице Дот появилось беспокойство, когда она услышала, как громче обычного хлопнула дверь.
- Он сейчас явно не в духе!
- Ничего страшного, милая. Когда-нибудь это нужно было сказать.
- Я бы убила этого мерзкого Гитлера за то, что он сделал.
Энни жадно слушала их разговор, пытаясь понять, о чем это говорит ее тетушка.
- Таких, как она, много, Дот, - произнес дядя Берт. - Другим народам досталось не меньше, а некоторым пришлось и того хуже.
Дот вздохнула.
- Знаю. Но даже если… - Ее голос затих, и они продолжали непринужденно сидеть на стуле. - Думаю, мне следует взглянуть на ужин, не дожидаясь, пока еще что-нибудь подгорит.
- Я тебе помогу, милая.
Дот улыбнулась.
- А знаешь, что наш Томми сказал, когда я швырнула чашку? Он спросил, не умер ли случайно мистер Эттли. Господи, да если бы что-нибудь случилось со стариком Клементом, я бы, наверное, разбила весь чайный сервиз.
Спустя три недели семейство Харрисонов переселилось на Орландо-стрит, в район Сифорт, и их жизнь изменилась настолько, что у Энни сложилось впечатление, будто они переехали на другой конец света.
ГЛАВА 2
Орландо-стрит, казалось, была бесконечной. По обеим сторонам располагалось более сотни домов из красного кирпича, фасады которых выходили прямо на тротуар. Здания были похожи друг на друга, как близнецы, и были окрашены в строгом стиле: почти все двери и оконные рамы имели зеленый, красно-коричневый или же просто коричневый цвет, и только некоторые из них были черными. Раз в год отец Энни перекрашивал их снаружи в тот же самый насыщенный шоколадный цвет.
Повзрослев, Энни частенько презрительно шутила по этому поводу: "Можно подумать, что, если кто-нибудь выкрасит дверь в голубой или розовый цвет, наступит конец света. Я обязательно выкрашу парадный вход своего собственного дома в ярко-желтый!"
Ей приходилось каждый раз смотреть на номер, чтобы удостовериться, что это их дом, и ее сердце каждый раз холодело, стоило ей завернуть за угол Орландо-стрит. Тот ужасный день, когда семья Харрисонов переселилась в дом под номером тридцать восемь, навсегда запечатлелся в ее памяти.
Неожиданно на грузовике появился дядя Берт, и кровати вместе с их пожитками, которые Дот аккуратно упаковала в картонные коробки, погрузили в кузов. С дальнего конца двора принесли велосипед отца.
Отец выглядел несколько сконфуженным и сердитым. На матери было лучшее пальто, пошитое из забавного волнистого меха. Выйдя на улицу, она сощурила глаза, словно редко видела дневной свет. Ее лицо было бледным и выражало явное неудовольствие.
- Девочкам лучше сесть сзади, они могут примоститься на одной из кроватей, - резко сказал отец, помогая жене забраться в кабину.
Дот скривила губы и закричала:
- А ну-ка, ребята, кто-нибудь из вас, идите сюда. - Когда Майк приблизился, она сказала: - Поезжай с ними, дорогой. Бедные крошки перепугаются насмерть.
Майк явно воспринял это предложение с восторгом. Его лицо засияло, и он, вскочив в грузовик, с радостным возгласом плюхнулся на пружины кровати.
Когда дядя Берт взял Мари на руки, Дот горько расплакалась.
- Ну зачем забирать девочек, Кен? Почему бы не оставить их у нас?
Энни, не до конца понимая, что здесь происходит, подумала, что так было бы лучше, и схватилась за тетушкину руку, однако отец покачал головой.
- Нет, - сказал он тонким голосом. - Сейчас самое время, чтобы Роза наконец прониклась чувством ответственности, как правильно заметил Берт.
- О, Господи Иисусе! - всхлипывала Дот. - Он ведь не имел в виду девочек. Ну почему я не держала рот на замке?
Через час Энни с сестрой наблюдали за тем, как дядюшка Берт отъезжает от дома, а Майк, высунувшись из окна, машет им рукой. Девочки тоже махали ему до тех пор, пока грузовик не завернул за угол, а затем, взволнованно посмотрев друг на друга, побрели в свое новое жилище.
Энни оно не понравилось так же, как и улица. Девочка возненавидела мрачные выцветшие обои и доставшуюся им от прежнего квартиросъемщика мебель.
Гостиная имела устрашающий вид. Было что-то зловещее в высоком буфете со свинцовыми стеклянными дверцами, а окна, словно глаза, пристально смотрели на нее недружелюбным взглядом.
Поднявшись по лестнице, Энни так и ахнула от изумления. Ванная комната! Девочка с некоторым трудом забралась на унитаз и, усевшись на деревянное сиденье, оставалась в таком положении еще несколько минут, чтобы как следует его прочувствовать, а затем потянула за цепочку. Было несколько странно пользоваться туалетной комнатой, расположенной внутри дома, все это вызывало достаточно волнующие ощущения, хотя Энни предпочла бы и дальше жить с Дот и Бертом и посещать уборную в конце двора.
Девочка на цыпочках прокралась в спальню, окна которой выходили на задний двор.
- Ух ты! - произнесла она, открыв от удивления рот, тем же тоном, что и тетушка Дот.
Как и в гостиной, в этой комнате было полно темной мрачной мебели. Туалетный столик загораживал большую часть окна. Там стояла койка, а это означало, что теперь у каждого из них будет своя кровать.
Энни стала осторожно выдвигать ящики в надежде найти что-нибудь интересное, возможно, оставленное прежними хозяевами.
- Ух ты! - снова воскликнула она, когда запах камфорных шариков заставил ее чихнуть.
В ящиках было пусто, как и в платяном шкафу.
Энни распаковала одежду и большую ее часть разложила по полкам. Когда девочка делала это, она чувствовала себя взрослой и ответственной, хотя и понимала, что пытается лишь отсрочить сильно страшивший ее момент, когда придется спуститься вниз и встретиться лицом к лицу с матерью.
Наконец Энни, крадучись, проскользнула в гостиную. Мама сидела в кресле у окна, повернувшись к стене.
Энни с любопытством уставилась на нее. Эта красивая женщина с печальными серыми глазами и темными пышными волосами считалась ее матерью, однако была, по сути, ей совершенно чужой. Ведь именно тетушка Дот растила их с сестрой, водила в поликлинику и в церковь. Они прижимались к Дот, когда испытывали потребность в любви, в то время как их собственная мать оставалась в гостиной. Иногда по настоятельной просьбе Дот девочки входили в комнату матери, чтобы повидаться с ней. Мама обычно лежала в кровати или же сидела на стуле, безучастно глядя в окно. Девочки никогда не оставались с ней надолго, поскольку мать все время молчала и едва удостаивала их взглядом, а несколько раз, бывало, даже не открывала глаз.
- Болеет ее ум, а не тело, - как-то сказала им Дот, и Энни представила, что у матери в голове находится целая куча болячек. - А все из-за этого Гитлера, будь он неладен! - Рассерженная Дот с чувством опустила утюг на воротник рабочей рубашки Берта. - Бедняжка, какой же она была красивой! Впрочем, она и сейчас очень красива, но, похоже, из нее ушла жизнь.
- А что Гитлер сделал с моей мамой? - спросила Энни, воображая, как какой-то монстр высасывает жизнь из ее матери.
Дот вздохнула.
- Что ж, думаю, когда-нибудь вы все равно узнали бы об этом, и сейчас самое время это сделать. Дело в том, что у вас с Мари мог бы быть старший брат, если бы Господь не забрал его на небеса, когда ему исполнилось всего восемнадцать месяцев. - С этими словами она осенила себя крестом. - Его звали Джонни. Он был прелестным мальчиком, темноволосым, как твоя мама и Мари. Он родился в первый месяц войны, вскоре после Алана. - Она сложила рубаху и потянулась за другой. - Однажды ночью, после того как прозвучала сирена, твоя мать оставила его одного всего на минутку. И только представьте, дом подвергся бомбежке и Джонни погиб. Бедная Роза, она так и не смогла оправиться от удара. - Дот застыла с утюгом. - Но, учитывая то, что у нее есть вы, - задумчиво произнесла она, - ей уже давно следовало прийти в себя, ведь прошло целых шесть лет. Много ужасных вещей случилось с людьми во время войны, однако они оправились.
Энни стояла рядом с мамой, чувствуя себя ужасно несчастной. Ей не хотелось жить в этом темном тихом доме, вдали от Дот, Берта и шумных кузенов. Она очень хотела, чтобы ее поцеловали, обняли и сказали, что все будет хорошо. Мари щебетала на кухне. В ответ на ее болтовню отец лишь ворчал. Казалось, мать даже не заметила, что Энни стоит рядом. Она по-прежнему смотрела в сторону. Энни забралась к ней на колени и свернулась калачиком в надежде, что материнская рука обнимет ее за шею. Однако мама оставалась неподвижной, словно каменная статуя. Вскоре Энни соскользнула с колен и направилась вверх по лестнице, чтобы посидеть на кровати и поразмыслить над тем, что же с ними будет.
Спустя несколько минут в комнату крадучись вошла Мари. На ее обычно лукавом личике застыла грусть.
- Мне здесь совсем не нравится, - сказала она, готовая вот-вот расплакаться. - Я хочу к тетушке Дот.
- Присядь ко мне на колено, - скомандовала Энни, - и представь, что я твоя тетушка.
Мари забралась на колени к сестре, и так они и сидели, жалобно шмыгая носами, пока папа не позвал их, сказав, что ужин готов.
Спустя месяц появилась Дот с коляской черного цвета, в которой лежал крошечный ребенок с ярко-рыжими волосами и голубыми глазами. Живот тетушки снова стал плоским. Она была стройной и выглядела привлекательно в белом кардигане, зеленой юбке и блузке. Вокруг рыжих завитушек была повязана зеленая лента.
- Это Пит, - с гордостью произнесла Дот, - ваш новый кузен.
Оставив коляску снаружи, Дот внесла малютку в дом. Девочки так обрадовались приходу тетушки, что вцепились в ее юбку, крепко обхватив Дот за ноги. Они боялись, что никогда не увидят ее вновь.
- Можно мне его подержать? - спросила Энни.
- А откуда он взялся? - поинтересовалась Мари.
- Я нашла его под кустом крыжовника, - сказала Дот, подмигнув. - Садись, Энни, можешь его немного понянчить, только будь осторожна. Я бы пришла еще раньше, но, как вы понимаете, была очень занята.
Как только малыш очутился на руках у Энни, Мари тотчас забралась к тетушке на колени.
Дот обратилась к матери девочек, которая сидела на своем обычном месте - в кресле у окна.
- Как твои дела, Роза? Надеюсь, ты уже обжилась здесь? - радостным тоном спросила она.
Энни оторвала взгляд от личика малыша, которое внимательно рассматривала, любуясь короткими рыжими ресницами и розовыми, напоминающими лепестки, ушками. Девочке было интересно, какова же будет реакция матери. В течение дня Роза вставала со стула только тогда, когда нужно было приготовить ужин. Она передвигалась по кухне, словно привидение, чтобы с трудом почистить картофель и измельчить мясо в странной, покрытой ржавчиной мясорубке, оставленной прежним хозяином дома. Часто картофель оставался недоваренным и внутри был твердым, поэтому отцу приходилось готовить все заново. По выходным он занимался стиркой, развешивая платьица и юбочки дочерей на веревке. Миссис Флахерти, вдова, живущая по соседству, предлагала ему свою помощь, приговаривая при этом: "Ваша бедная жена, должно быть, больна", - однако отец недовольно отказывался.
Девочки редко слышали голос матери. Даже если они ее о чем-то спрашивали, она в большинстве случаев не отвечала, а просто смотрела на них отсутствующим взглядом, как будто они были невидимками и она никак не могла понять, откуда доносятся их голоса.
- Думаю, что да, - чуть слышно ответила мать на вопрос Дот.
- А как ты управляешься с девочками, Роза? Помни о том, что я с радостью заберу их к себе, если они вдруг станут для тебя обузой. Мы ужасно по ним соскучились. Целую неделю Алан плакал по ночам, когда они уехали.
Стараясь не остаться в долгу, Мари быстро произнесла:
- Мы с Энни тоже плачем, тетушка Дот, каждую ночь.
- Неужели? - строгим голосом сказала Дот. - А чем же вы занимаетесь днем?
Энни и Мари переглянулись.
- Рисуем.
- А еще играем с куклами.
- А вы уже ходили в парк? Недалеко отсюда есть также песчаный пляж.
- Нет, тетушка, мы еще нигде не были, кроме магазина, куда иногда ходим за хлебом, - с важным видом произнесла Энни. - Папа оставляет нам деньги.
- Понятно! - Дот по-прежнему говорила строгим голосом. - А может, прямо сейчас сходим на пляж?
- Да-да, пожалуйста! - в один голос воскликнули девочки.
- Ну, тогда надевайте пальто. Согласитесь, сегодня прохладно, что так редко бывает в июне.
Дот не промолвила больше ни слова до тех пор, пока они не очутились на свежем воздухе, и лишь когда они прогуливались вдоль Орландо-стрит и девочки, уцепившись за ручку коляски, в которую был бережно уложен Пит, шагали рядом с тетушкой, как бы между прочим спросила:
- Вы хорошо питаетесь? Что вы едите на завтрак?
- Кукурузные хлопья, - ответила Энни, - а на ужин - хлеб с вареньем.
Она ничего не добавила к сказанному, поскольку чувствовала, что Дот это вряд ли понравится. Именно Энни покупала хлопья, потому что мама, как правило, забывала это сделать, и к тому времени, когда они с сестрой снова хотели есть, а никакой еды не предвиделось, девочка обычно нарезала четыре толстых куска хлеба и щедро намазывала их маргарином и вареньем. Дважды она поранила палец, когда резала хлеб, но кровь смешалась с вареньем и осталась незамеченной.
- Хлеб с вареньем? Господи Иисусе, да разве это можно назвать подходящей едой для двух подрастающих девочек? - язвительным тоном произнесла Дот. - В нашем доме вы бы уж точно питались лучше.
- Хлеб с вареньем - моя любимая еда, - громко заявила Мари.
Тетушка Дот не проронила больше ни слова, однако чуть позже, направившись с коляской через оживленное шоссе, твердо произнесла:
- Отныне ваша тетушка Дот будет навещать вас как можно чаще. - А затем чуть слышно сказала самой себе: - А что касается вашей матери, то даже не знаю, чего она заслуживает больше - жалости или же того, чтобы ей надрали задницу!
В сентябре у Энни начались занятия в школе. В первый день учебы отец отпросился с работы и усадил ее на велосипед.
Школа Святой Жанны д'Арк находилась в Бутле. Кузены Энни тоже учились там и могли "приглядеть за ней", как говорила Дот. Дорога туда занимала немало времени, однако Энни рада была снова очутиться на пострадавших от бомбежек улицах, где женщины в солнечные дни сидели на пороге дома, а детишки играли на тротуарах в классики или же с шумом кружились на самодельных качелях вокруг фонарного столба. На Орландо-стрит не играл никто. Большинство живущих там людей были стариками, и если бы ребенок посмел ударить по мячу ногой, ему бы сразу же сделали замечание.
На занятиях Энни внимательно слушала монахинь, поскольку очень хотела им понравиться. Одна из первых в классе она научилась читать и решать задачи, однако ее любимым предметом стало рисование. Монахини называли его "уроком искусства" и приходили в восторг от ее рисунков с изображением "прекрасных леди в красивых платьях". Одна из них, сестра Финбар, написала записку маме Энни, в которой говорилось, что "девочку следует похвалить за ее рисунки", однако мама просто подержала конверт на коленях, так и не раскрыв его, пока не пришел домой отец и сам не прочитал записку.
- Хорошо, - устало проговорил он.
Отец Энни был страховым агентом. Он ездил на работу каждое утро, чтобы "проверить, в каком состоянии бухгалтерские книги", а остаток дня собирал платежи: пенни здесь, два - там. Домой он возвращался совсем измученный. А все потому, что был хромой, как объяснила девочкам Дот. Еще в детстве он сломал ногу, и она срослась неправильно.
- Вот поэтому-то ваш отец и не пошел на войну, как дядюшка Берт. Бедный Кен, ему следовало бы устроиться на сидячую работу, а не ездить на этом дурацком велосипеде по восемь часов в сутки. - Дот вздохнула. - Кто бы мог подумать, что судьба Кена сложится именно так? Ваша бабушка, упокой, Господи, ее душу, - тетушка перекрестилась, - думала, что солнце озарит его мозг своим светом. Она надеялась, что он поступит в университет, станет образованным человеком и все такое прочее, однако он встретил вашу мать и… Ну да какой теперь прок лить слезы над пролитым молоком, ведь так?
Не успели закончиться занятия, как Колет Рейли пригласила Энни к себе домой на чай.
Энни нравилось наблюдать, как миссис Рейли суетится вокруг нее.
- Это маленькая подружка нашей Колет, - говорила она воркующим голосом.
Девочки сели за стол, чтобы отведать желе и крем, а также пирожные, покрытые слоем вишен. Затем миссис Рейли убрала тарелки, и подружки стали играть в "Лудо", "Змеи и лестницы" и "Снап".
- А когда мне можно будет прийти к тебе в гости? - спросила Колет у Энни.
- Не забывай о приличиях, - засмеялась миссис Рейли. - Следует дождаться приглашения.
- Я должна спросить разрешения у мамы, - ответила Энни.