Мне была эта женщина немного удивительна. Ничего не готовит, никогда не стирает, никто к ней не приходит. По телефону иногда беседует с коллегами по работе, но крайне редко. Как же можно было жить в таком одиночестве? Ничего не делая для себя. Можно же что-то и поесть вкусное приготовить и уют в комнате навести. Почему дверь все время закрыта, я потом разобралась. Она же не убирала. Просто не знала как. Хотя мне всегда это было неясно. Ну как это женщина прибраться не умеет? Вот я когда с мамой жила, тоже никогда ничего не убирала. Зачем? Это делала мама. Да я и особо не глядела, как она это делала. А жизнь заставила, и все сама начала делать. Может вопрос в том, что в 20 лет начинать что-то делать – это не то, что в 50?
Нина Васильевна была на редкость неприспособленная. Ничему она так и не смогла научиться, никаким хозяйственным премудростям. Поэтому она все старое и пыльное прикрывала газетками и складывала по стеночкам. В итоге это "по стеночкам" заняло целую комнату, оставив узкую тропиночку между дверью и кроватью.
При этом на работу Нина Васильевна всегда ходила очень аккуратная, всегда в свежей блузочке (это потому что в новой, только из магазина), всегда в начищенных туфельках.
Антошка ее обожал! Она с ним не играла, она этого не умела. Зато она с ним разговаривала. А ему это было важно. Ну и подарки, конечно, само собой. Это кто ж их не любит! И видела она, что мы ее не сторонимся, все время хотим привлечь ее в нашу семью. Было уже понятно, что не ходит она на наши семейные праздники, не пьет она с нами чай. А мы все равно ее всегда звали. Она долго и интеллигентно отказывалась, но было видно, как тем не менее эти приглашения были важны для нее.
Когда мы переезжали в эту квартиру, бывшая соседка Нины Васильевны обмолвилась, что наша будущая соседка очень больна. Я этого не замечала. Никаких таблеток, никаких докторов. Всегда с улыбкой, всегда подтянутая.
Все случилось как-то внезапно. Она вдруг сильно ослабела, перестала выходить из дома. Мы как раз должны были ехать в дом отдыха на недельку. Думали, уж как ехать, вдруг что?
Нина Васильевна объясняла все низким давлением, просила не волноваться. В конце концов у нее есть ее закадычные подружки, если что, помогут. Конечно, я волновалась. Сердце было не на месте. Как там она, что?
Когда мы вернулись, ее сложно было узнать. Как человек мог так измениться за неделю, уму непостижимо! Подружки ее приходили, пока нас не было, помогали, как могли.
Нас она дождалась, а на следующий день после нашего приезда Нины Васильевны не стало. Врачи не могли потом понять, как она протянула эту неделю. Объяснение было одно – она не могла уйти, не попрощавшись с нами.
В тот последний день, она, уже несмотря на свои принципы, сидела на кухне за нашим столом, я поила ее чаем, рассказывая подробно, чем мы занимались на отдыхе. Антошка ездил вокруг нас на велосипеде. Она благодарно кивала в ответ. Маленькая, осунувшаяся, с тихой улыбкой счастья на лице. Вечером я проводила ее до двери ее комнаты. Больше мы живой Нину Васильевну не видели.
"Скорая помощь", милиция, все это пришлось пережить. В коридоре, на тумбочке, рядом с телефоном лежала ее записная книжка. В ней галками были отмечены телефонные номера. Я так поняла, что это те номера, по которым я должна была позвонить. Один телефон был подруги Нины Васильевны. Второй был мне незнаком, совершенно мне неизвестной женщины. Вспоминая, я поняла, что это единственная, очень дальняя родственница. Какая-то внучатая племянница, про которую Нина Васильевна рассказывала, что та живет совсем по-другому. И не общаются они, потому что нет никаких тем для соприкосновений.
Я позвонила по обоим номерам. Подруга плакала, но говорила, что, собственно, все шло к тому. По второму номеру никаких слез не было.
– Адрес говорите. Да смотрите, не трогайте ничего. Узнаю, милицию на вас натравлю. Не понятно еще, как тетя Нина умерла. Проверить надо.
Мне было противно. Сразу стало ясно, почему с этими единственными родственниками моя сердечная соседка никогда не общалась.
Родственнички приехали буквально через час. По-хозяйски скинули куртки в коридоре прямо на пол и ринулись в комнату. Я ушла к себе и закрыла дверь. Не хотелось смотреть, как рушится нехитрый мирок Нины Васильевны.
Из-за двери раздавались бодрые голоса:
– Мария, да как здесь среди этой кучи грязного белья найдешь-то что? Может, ну ее.
– Обалдел! Тетка богатая была, это точно. Всю ночь разбирать будем, а все найдем! Ты что, забыл, у нас в деревне еще Надежда сидит. Вот наверняка ведь и до нее слухи дойдут. Что потом, делиться с ней? Вот уж дудки. Ничего, не барин! Мы сейчас все это на помойку повыкидываем. А там под завалами наверняка в буфете сейф или тайник есть. Главное, нам первыми успеть. Так что смотри, пошевеливайся.
Работа у них кипела. Люди они были особо не брезгливые, опять же к труду привычные. Всю ночь они таскали тюки с газетами и грязным бельем на улицу. Мы не спали, меня колотила дрожь. Я никак не могла поверить, что уже нет такого светлого человека. И близкие люди об этом не печалятся, они споро себе работают, ругаются только, что никак не найдут ничего. Да поторапливают друг друга.
– Шевелись, давай. А вдруг Надька все-таки узнает?
– Да с чего она узнает-то? Может, ты ей рассказал?
– Ну ты, коза! Зачем же мне-то рассказывать?!
– Ну и работай давай! Давай из буфета на пол все вываливай. Видишь, нету тут сейфа никакого. Вытряхивай все из тумбочек! Тетка, значит, прямо так все хранила. Надо же.
Надька приехала под утро. Не сказав "здравствуйте" и, отпихнув родственничков, ломанула в соседкину комнату. В комнате творился трам-тарарам. Весь пол был усыпан бумагами из тумбочек, по полу ползали Мария с сожителем и пытались, шебурша все это хозяйство, найти спрятанные сокровища.
Надежда с визгом кинулась на Марию:
– У, змея, теткино хотела все себе заграбастать! Давай, выворачивай карманы. Все равно отсюда не выпущу. Все пополам делить будем.
Мария драться не стала, согласилась на редкость быстро.
– Пополам, так пополам. Давай присоединяйся.
Видимо, она поняла, что все уже перерыто. И больше найти в общем-то нечего.
По-братски они поделили подушки, одной достался плед, другой сервиз.
– У тетки вроде еще миксер был? – это был вопрос ко мне. Ну надо же, какая осведомленность.
– Нина Васильевна нам миксер на 8 Марта подарила, – с дрожью в голосе ответила я. Я их ненавидела в ту минуту, этих бездушных, черствых теток!
– Ишь ты? А чем докажешь?
– Да вон он разобранный на кухне.
– Нет, ну надо же, всю ночь пахали из-за двух одеял. Во тетка!
Какой ужас, какая страшная несправедливость. Почему люди такие злые? Милейший человек, Нина Васильевна безусловно не заслужила такого отношения. Что же это с людьми-то делается? Ведь ни разу не пришли, ни разу не побеспокоились. А здесь клад всю ночь искали. Да и какой собственно клад мог у нее быть? Смешно. Государственный служащий, еще и свежие кофточки себе постоянно покупала.
Утром приехала ее подруга. Была взбешена и раздосадована жутким беспорядком.
– Вы представляете, наследство искали! Ну какое у Нины Васильевны могло быть наследство?!
– А ведь было, Лена, наследство-то. Ниночка же была из очень старинной дворянской семьи. В старых газетах она все прятала. Я точно знаю. Я когда в дом входила еще, внимание обратила: мусоровоз от подъезда отъезжал. Так что… Как видишь... Видимо, не хотела Ниночка, чтобы кому-то это все досталось. Ну пусть так и будет. На то ее и божья воля.
После того как улегся весь шум, я наконец зашла в соседкину комнату. Я никогда здесь не была, и все для меня здесь было чужое. Вещи не имели для меня никакой ценности. Для меня была важна она. Старая москвичка, тактичный и тонкий человек. Она для меня стала очень близкой. Я не представляла, как мы теперь без нее будем, и думала о том, что вот был человек, и нет его. И как это так?
Я провела ладонью по пыльному буфету, и почувствовала, что рука наткнулась на что-то твердое. Это была старинная крошечная шкатулка. В ней лежала золотая подвеска. Как не заметили ее Мария с Надеждой? Шкатулка лежала практически на виду. Мистика какая-то. Или это все-таки Нина Васильевна оставила специально для меня? Чтобы у меня была о ней память. И эта коробочка на протяжении всей этой заварухи лежала вот здесь у всех перед глазами. Но она не была предназначена никому другому. Нина Васильевна приготовила ее мне. Последнее "прости и прощай". Я расплакалась. Но было и чувство облегчения. Я была рада этому знаку оттуда. Я была рада, что в моей семье теперь будет эта память. Память о светлом и хорошем человеке. И через много-много лет, достав эту подвеску, я расскажу своей внучке историю моей соседки. Тихой, скромной и очень хорошей женщины.
По женской линии
Все-таки нужно про себя не забывать. Это я так всегда думаю, когда бываю в кабинете у косметолога, и даю себе слово, что раз в неделю я просто обязана лежать на этой кушетке, и даже записываюсь на один и тот же день на месяц вперед. Чем заканчивается дело? Дело заканчивается тем, что в день очередной процедуры я звоню, чтобы отменить прием. У меня или совещание, или музыкальная школа, или я прихожу в себя после командировки. Косметолог моя уже к этому привыкла, и не строит по поводу меня никаких планов. Денег на мне не заработать!
Но сегодня я наконец-то здесь, и делаю все, чтобы завтра выглядеть великолепно. На это есть причина. Завтра выходит замуж моя племянница, дочь моей единственной сестры.
Вся семья уже немножко не в себе. Разговаривать не с кем, все мысленно готовятся к завтрашнему мероприятию. Нужно быть готовой к тому, что придется решать какие-то вопросы на месте и самостоятельно. Лучше их решать, когда ты красивая. В ЗАГС от семьи тоже еду почему-то одна я. Остальным молодые не разрешили. Вроде примета плохая. Получается, что выглядеть надо за всю семью. Так что сегодня лицо, завтра с утра прическа. Сама за руль не сяду. На весь день подрядили водителя. Короче, вроде все нормально. Никаких сбоев произойти не должно.
Лежу. Расслабляюсь. Боже, как быстро летит время.
Кажется, совсем недавно я забирала Наташу с Галкой из роддома, и вот, пожалуйста, завтра – в ЗАГС.
Я проснулась среди ночи от того, что сестра пыталась бесшумно пробраться через проходную комнату в спальню к родителям. В проходную комнату меня переселили после того, как сестра вышла замуж. Меня это никак не напрягало, даже наоборот. В гостиной стоял телевизор, и можно было смотреть его хоть полночи. Это сейчас в каждой комнате по телевизору. Каждый смотрит, запершись, что хочет. А тогда нет. Что большинством голосов решили, то и смотрим. У нас за большинство голосов всегда был папа. Ругаться смысла не имело, нужно было, чтобы он ушел спать. Так что то, что у меня появился доступ к ночному эфиру, было здорово. Меня даже не напрягало, что в большой комнате висели часы с боем. Какой-то дурак папе на пятидесятилетие подарил, и они отбивали каждый час. В двенадцать часов, например, двенадцать раз и били. А я даже не просыпалась.
А от Наташкиной бесшумной, как ей казалось, вылазки я проснулась сразу. Видно, передалась ее нервозность, сестра все-таки. Или она опять своим животом что-то снесла.
У Наташи вообще во время беременности координация совсем нарушилась. Все чашки она ставила мимо стола. Причем никакого укора совести! Мне кажется, что ей это даже удовольствие доставляло. Вот де какая она совершенно настоящая беременная! И роняет-то она как все беременные, и плачет беспрестанно и обижается на всех. И почему это мы все не радуемся? Что у нее все так по-человечески, все, как у всех!
Судя по всему, наша беременность подходит к концу…
– Мам, у меня вроде началось.
Мама кубарем скатывается с кровати и несет папе телефон, в больницу звонить. Может, между прочим, и сама "скорую" вызвать, но за такие события в семье у нас должен отвечать только папа. Это ж определенная веха в жизни нашей фамилии! Ну, чтобы потом сказать, когда Наточка рожала, "скорую", конечно, вызывал папа.
Растолкав папу и сунув ему в руку трубку, мама побежала собирать Наташу. Господи, сколько ж суеты! Наташа тихо стоит у стеночки и через определенные промежутки времени тихо ойкает. Сестру становится жалко.
Папа в это время пытается договориться со "скорой".
– Да, да, схватки начались! Фамилия? Ронина.
– Пап, – подаю я голос со своей кровати, – это у тебя фамилия Ронин, она Шуляк.
– А да, да, простите, оказывается, Шуляк фамилия. Лет сколько? Алена, сколько Наташе лет?
Господи, отец называется, не знает, сколько дочери лет!
– Двадцать три, – подсказываю я.
– А адрес-то у нас какой, адрес?
Ой, ну все, короче, никто ничего не соображает. Мама носится по квартире, сестра грустно и безучастно стоит у стены, папа орет в трубку, как будто с Ленинградом без телефона разговаривает, и все равно толком ничего не может сказать. Хладнокровия, как всегда, не теряю одна я, и ТОЛЬКО благодаря мне "скорая" приезжает по правильному адресу и документы оформлены на Наташу, а не на какую-то чужую нам тетю. Мама собралась сама, собрала Наташу.
Наташа даже не плачет. Это настораживает. Видать, действительно рожать начала. Вид такой сосредоточенный.
Вообще это у нас есть по женской линии, мы в нужный момент можем собраться.
Из Наташиной комнаты вылезает ее муж. Какой ужас, про него все забыли и никто его не разбудил. Вот смеху-то! Он обиделся сначала сильно, пытался замолчать. Потом понял, что молчать уже некогда, жену вот-вот увезут. Надо какое-то напутствие придумать. Наташа охать начинает все громче и чаще. Я уже тихо начинаю плакать, сестру уж больно жалко. Это у нас тоже по женской линии, мы очень слезливые. Правда, все, кроме мамы. Мама – кремень, она у нас не плачет никогда, она у нас в семье за железного Феликса. Поэтому именно она едет с Наташей в роддом. В последний момент свои права на жену отстаивает муж Витя и тоже садится в карету "скорой помощи". Видимо, понял, что слова напутствия ему в спешке уже не придумать, а так в машине, глядишь, что-нибудь в голову и придет!
На уроках ничего сообразить не могу, сижу – грущу, как там моя бедная сестра? Класс мне сочувствует. Дело все-таки непривычное. Ни у кого еще сестра не рожала, я опять в передовых. Мои подруги в принципе девушки не безразличные. В жизни моей семьи они принимают активное участие. Когда Наташа замуж выходила, самые мои основные подружки пришли к нашему дому проводить невесту. Обычная черная "Волга", никак не украшенная, повергла их в шок. Со словами "Ну, уж нет" они быстро сгоняли домой за лентами и украсили нам машину. Сестра от волнения, понятное дело, ничего не заметила. Но девчонки остались довольны. "Сестра Ленки Рониной в ЗАГС уехала достойно".
На истории сидеть уже совсем не могла, и верные подруги отпросили меня у историка: "Понимаете, она всю ночь беременную сестру в роддом провожала".
С трудом добежала до дома, чтобы скорее позвонить папе на работу. Вдруг какие новости? Новости были!!
– Ну что, родила?
– Родила!
– Кого!
– Ну ты как думаешь?
– Мальчика, – с тихой надеждой говорю я.
– Как же, – с тихой грустью отвечает папа, – родит она тебе мальчика! Опять девка!
Ну и ладно, девка так девка. Мальчиков я буду рожать. Главное, что все позади и сестра моя живая, даже записку сама написала, кого родила. Почему-то написала, что вся трясется. Вроде на улице не холодно. Бедная, лежит там одна, скорее бы уж ее обратно привезли. А то поругаться не с кем, прямо скучно.
Привезли Наташу нескоро, все было как-то не слава богу, то с ней, то с дочкой. Наташа заливала слезами больницу. Мы приходили, стояли под окнами, что она говорила, было непонятно. Понятно было только, что плачет она очень горько. Так она плакала с той стороны, я под окнами с этой. Витя, который стоял рядом со мной, не знал, что делать, чем помочь и как Наташу успокоить.
Девочку назвали Галиной в честь Витиной мамы. У меня по этому поводу было, конечно, свое мнение, которое я пыталась навязать своей сестре. Мы вообще-то по женской линии все очень вредные и упрямые, но сестра была такая слабая, что свое мнение все равно никак сформировать не могла. Потом она ждала мальчика. И для мальчика была придумана ею пара очень странных имен. Как впоследствии говорил Витя: "Хорошо, что мальчик не родился, а то мучился бы потом всю жизнь с таким именем".
Ну что ж, Галя так Галя.
Выхаживали ее всем миром. И ее, а больше все-таки Наташу. Она вышла после нашего советского роддома просто никакая. Ну и по голове, конечно, немножко бабахнутая. Во всяком случае, о том, что она мама, сестра, по-моему, догадалась, когда Гале исполнился год. До этого мамой был Витя. Витя был молодцом. Он сразу понял, что пусть Наташа просто тихо плачет, главное, чтобы никуда особо не лезла. А остальное он и сам сделает. За молоком по утрам бегала я. Сначала за материнским к молодой маме в соседний дом. Галя была искусственницей с первого дня. Наташино молоко заразили в роддоме, и им кормить было нельзя. Денег эта молодая мама с нас никаких не брала, понимала, что иначе ребенок просто мог не выжить. Потом бегала на молочную кухню…
Наша мама готовила на всю семью. Короче, такой маленький человечек сумел всех нас задействовать. Вся наша жизнь стала крутиться вокруг нее. Про какие-то свои планы все давно забыли. План был один, глобальный, вырастить ребенка.
Значит, ведь вырастили мы ребенка-то, раз она уже замуж выходит!
От приятных ностальгических мыслей меня отвлекает звонок моего мобильника. Кого несет? Галка. Что-то забыла сказать:
– Лена, можешь говорить? У нас проблемы. Мама отказывается идти на свадьбу.
– Как это?
– Она говорит: "Ей не в чем".
– Галь, она ж прикид себе какой-то сногсшибательный купила. Еще они с папой выбирать ходили.
Галя переходит на шепот:
– Ну, понимаешь, я как-то немного резко выразилась по этому поводу. Мама расстроилась, сказала: "Раз так, вообще никуда не пойду".
– А мама подойти к телефону может?
– Нее-ет, ты что, она так плачет, она уже вообще ничего не может.
Я сажусь на кушетку, понимаю, что, наверное, процедуры на сегодня надо заканчивать, надо как-то разрядить обстановку, всех помирить. Свадьба должна состояться!
В принципе все понятно, что произошло.