С уверенной улыбкой он посмотрел на красивых молодых людей, затем на эркер с его ромбовидными стеклами в обрамлении тяжелого пунцового шелка. Было ясно, все, что он видел, ему нравилось: бледно-лиловые розы на столе, позолоченные свечи, два шоколадной масти немецких пойнтера послушно лежат на старом коврике в углу. В этой комнате не было ничего лишнего, всё и все были исполнены достоинства.
- Да, да, - заключил он, - задолго до того, когда о подобном доме можно было хотя бы мечтать, Греи были захудалыми фермерами из шотландских долин. Что заставило их обосноваться в штате Нью-Йорк, не знаю, если только эти края не напоминали им родину. Но думаю, что зимы здесь не такие, как в Шотландии. Как бы то ни было, давайте выпьем за них, за их мужество и честный труд.
"Беспроигрышный тост, - подумал Дэн, когда они подняли бокалы. - Люди, которые наверняка не станут хвастать своим возвышением из бедности, так гордятся своими "захудалыми" предками!" Забавное, безобидное чудачество Оливера и его старомодная галантность умиляли своей наивностью.
Сколь же многим он был обязан Оливеру, своему дяде, своему второму отцу! Когда его родители погибли во время экскурсионного полета на вертолете, его, семилетнего, вместе с сестрой Амандой, которой было тогда двенадцать, привезли в "Боярышник", и до того дня, как он женился на Салли, "Боярышник" был его домом.
Дэн посмотрел на руку жены и улыбнулся. Кольцо, единственное ее украшение, помимо бриллиантовых сережек-"гвоздиков", было идеей Оливера.
- Ее кольцо должно быть таким же значительным, как у Хэппи, - настаивал он. - По-другому просто нельзя.
И поэтому Дэн, не то чтобы нехотя, прислушался к совету Оливера. Впрочем, Дэн подозревал, что Салли согласилась бы с любым кольцом, как и Элизабет, которую все звали Хэппи.
В свете свечей "важное" кольцо так и искрилось. Дэн погладил жену по руке, прошептав:
- Ты что-то очень тихая.
- Да нет. Просто спокойно ем.
- Ты такая красивая в этом платье. Оно сочетается с красными шторами.
- Ну разве не красавица? - спросила услышавшая их Хэппи.
Хэппи Грей была широкой в кости блондинкой, с розовой кожей, щедрая и добросердечная. Слишком умная, чтобы вести праздную жизнь за городом, и не имевшая, к глубокому своему сожалению, детей, она организовала детский сад и трудилась не покладая рук, чтобы сделать его самым популярным детским учреждением в округе.
- Ты, должно быть, устал от всех своих разъездов за последние недели, Дэн. - Быстрый взгляд Оливера не упускал ничего. - Думаю, вы хотите попасть домой пораньше. Так что уезжайте, когда сочтете нужным.
- Спасибо, но я чувствую себя нормально. Вы же знаете, в самолетах я сплю.
- Полагаю, все прошло хорошо, иначе ты не выглядел бы таким бодрым.
- Да, да. - Дэн перенял у Оливера некоторые манеры. - Да, да. Новый управляющий в Брюсселе - лучший из всех, что у нас были. Он молод, умен и так и сыплет предложениями. Чего еще можно желать?
Оливер кивнул:
- Мне повезло, что у меня у самого три умных и деятельных молодых человека. Теперь, когда дело целиком в ваших руках, я могу сидеть и ничего не делать.
- Ну, ничего не делать - это вряд ли получится, отец, - возразил Йен. - А Фонд Грея и сколько там благотворительных советов? По моим последним подсчетам, одиннадцать.
Взгляд его широко расставленных глаз был так же быстр, как и у Оливера, и он был столь же привлекателен, но Йен был напористым и вспыльчивым, тогда как его отец - мягким и сдержанным. В ранней юности он был наказанием семьи - его исключили из двух закрытых школ за игру в кости. Но со временем взялся за ум, блестяще окончил Йельский университет, где учился Оливер, пославший туда и Клайва с Дэном, женился и жил теперь обычной жизнью, разве только тратил деньги, по ехидному замечанию Оливера, "как раджа". Кроме того, он любил держать пари практически на что угодно от Монте-Карло до Лас-Вегаса.
Два брата были разительно не похожи друг на друга. Росту в Клайве было пять футов и один дюйм. Он страстно любил сладкое, о чем свидетельствовал второй подбородок. Он безостановочно курил и страдал от этого. Говорили, что ему следовало бы преподавать в каком-нибудь университете математику. Его любовно называли "живым компьютером" компании "Грейз фудс", который проверял работу дочерних предприятий, следил за иностранными вложениями компании, разбирался в тонкостях страхования и колебании курсов валют.
В свободное время он любил поработать в своем уютном кабинете над трудными уравнениями. Цифрами, этими безликими значками, мог управлять кто угодно, даже тот, кто не умел управлять ничем другим, за исключением лошадей. Клайв был опытным наездником. Верхом на лошади человек кажется выше ростом.
Молчавший на протяжении всего ужина, он теперь заговорил:
- У меня готов подарок Тине к дню рождения. Это пони, спокойный, очень маленький шотландский пони, и я научу ее ездить на нем. Вы сказали, что можно, - напомнил он Салли и Дэну.
- Ты будешь хорошим тренером, - с любовью отметил Оливер. - Если б я не знал наверняка, то сказал бы, что ты родился верхом на лошади. Кстати, я соскучился по Тине. Надо было привезти ее сегодня.
- Ты забываешь, что ей всего пять, - ответил Дэн. - Она уже спит крепким сном.
- Тогда захватите для нее кусок праздничного торта. А вот и он.
Два человека несли это огромное белое сооружение, которое ослепительно сиявшие свечи словно укрыли покрывалом мерцающего пламени. Внутри, как всем было известно, чередовались слои темного шоколада и измельченной клубники со взбитыми сливками. Это был традиционный любимый торт семейства Греев. Без него ни один день рождения, ни одно торжество не считались достойно завершенными или достойно завершенными без чьих-либо жалоб на лишние калории или без мягкого подшучивания насчет способности Клайва съесть две порции, на которое Клайв неизменно по-детски хихикал в ответ.
- Внимание, отец! - воскликнула Салли, доставая из-под стула свою камеру. - Посмотрите на меня, а затем задувайте свечи. И не волнуйтесь насчет движения. Эта камера очень быстрая.
Все это было ритуалом, как и короткое заключительное слово Оливера:
- В этом и состоит смысл жизни: семья, собравшаяся в мире и гармонии. - Он отодвинул свой стул. - Перейдем внутрь?
"Внутрь" означало, разумеется, в библиотеку, где будут поданы ликеры, невзирая на то что в 1990 году вряд ли кто-то еще пьет ликеры, и где будут открыты подарки. Как и все комнаты в Большом доме, библиотека была просторной, и, как и в большинстве комнат, здесь имелся камин. В этот вечер в нем жарко пылал огонь. Перед камином полукругом стояли кресла и два дивана. Здесь на низком столике уже красовался серебряный кофейный сервиз. Общий подарок от семьи стоял у рояля, в дальнем конце библиотеки.
- Ты, Салли, и открой его для папы, - сказала Хэппи. - Это была твоя идея, ты все устроила - тебе и честь.
Но Салли покачала головой:
- Я заслуживаю этой чести не больше остальных. Сделай это ты, Хэппи.
На переносице Дэна залегли две вертикальные морщинки, он посмотрел на Салли, но промолчал. Хэппи перерезала бечевку, и оберточная бумага упала, явив картину с изображением большого приземистого бревенчатого дома - роскошного "лагеря" в горах Адирондак.
- Ред-Хилл в мое самое любимое время года! И все дубы и сумахи - какая красота! - воскликнул Оливер.
- Мы подумали, - сказал Йен, - что тебе будет приятно напоминание о нем, когда ты будешь здесь, поскольку в Ред-Хилле у тебя есть картина с "Боярышником".
- Великолепно! Прекрасный подарок, спасибо вам всем! Я повешу его в своем рабочем кабинете наверху.
Потрескивали в камине дрова. Ревел на улице мартовский ветер, отчего в комнате, по контрасту, казалось еще теплее и светлее. Корешки книг на доходивших до потолка полках образовывали мозаичный узор мягких тонов. На полированных столах тоже лежали книги. На полках, на столах, в специальных витринах были выставлены коллекции и диковинки - римские монеты, миниатюры восемнадцатого века на эмали, усыпанные драгоценными камнями наперстки, черный шелковый японский веер, старый глобус пергаментного цвета, серебряная карусель.
Клайв, обожавший дочь Салли и Дэна, заметил:
- Тина просто помешана на этой карусели.
И Дэн, на лице которого еще сохранились слабые следы озабоченности, обнял жену за плечи.
- Подумай, если бы не двойник этой вещи, мы бы никогда не стояли сейчас здесь вместе.
- То был твой счастливый день, Дэн, - сказал, подойдя, Йен.
Он, казалось, всегда обшаривал Салли взглядом, не настолько явно, чтобы оскорбить жену своего двоюродного брата, но достаточно открыто, чтобы она знала, что он оценивает ее в качестве сексуального объекта. И затем, когда их взгляды встречались, в его глазах всегда вспыхивал едва уловимый заговорщический огонек.
- И мой счастливый день тоже, - чуть резковато отозвалась Салли.
Йен осторожно флиртовал на всех вечеринках даже с молодыми официантками, подающими закуски. Салли была уверена, что несколько лет назад видела, как она заигрывал с женщиной в закусочной, в то время как Хэппи сидела за столом. И Хэппи его обожала! Неужели она ничего не видит? Скорее всего просто не хочет. На ум приходила старая поговорка, кажется, французская, о том, что один любит, а другой позволяет себя любить. Она как-то напомнила ее Дэну, и он ответил, что это не всегда так и уж точно к ним не относится.
Салли внезапно стало жаль Хэппи, и она подсела к ней, говоря:
- Тине очень понравилось то желтое платье. Как это мило с твоей стороны, что ты все время о ней думаешь.
- Никогда не могу удержаться, постоянно что-нибудь покупаю в детском отделе. Я так и представила ее в этом желтом платье с ее черными косичками. Кроме того, после рождения второго ребенка ей нужны неожиданные подарки, немного больше внимания.
- Да, - согласилась Салли.
- Конечно, вы с Дэном все это ей даете. - Хэппи налила кофе. - Присядь с нами, Клайв, возьми печенья. Я знаю, что ты хочешь, и это никого, кроме тебя, не касается, - твердо заявила она и добавила, обращаясь к остальным: - Так что воздержитесь от комментариев.
Объект ее сочувствия, Клайв, вгрызаясь в миндальное печенье, думал в этот момент: "Вот к чему все пришло. Или так это всегда и было?" Разумеется, предостережение Хэппи было адресовано Йену. Как-то раз Оливер, не зная, что Клайв слышит, просил Йена "быть подобрее к своему брату". И Йен ответил: "Я хорошо к нему отношусь. Просто он все время думает, что с ним обращаются пренебрежительно". На что Оливер только вздохнул: "Знаю".
"Наверное, - думал сейчас Клайв, беря еще одно миндальное печенье, - я считаю, что мной пренебрегают, даже когда это и не так, просто вошло в привычку. В конце концов, все так вежливы, так щедры на комплименты. Но разве я не гений в области цифр? Гений! Что они знают о волшебстве цифр, об их фокусах? Цифры так честны и так ясны, цифры искренни: они не лгут, не льстят. Все эти очень уважительные сотрудники думают, что я не знаю, как они меня называют: "полпинты", а Йена - "галлон".
Почему на меня иногда накатывают эти волны - да, я признаюсь в этом - ненависти к Йену? И никогда по отношению к Дэну, у которого есть все, чего нет у меня. Вот сидит, непринужденно скрестив свои длинные ноги, Йен и вполголоса разговаривает с нашим отцом. Вполне возможно, что одновременно он смакует воспоминание о своей последней женщине. Я, конечно, ничем не могу это подтвердить, но я знаю. Знаю. Я довольствуюсь купленными женщинами, ненавижу себя за то, что покупаю их, тогда как все его женщины красивы, да и почему бы им не быть красивыми? Посмотрите на него! Скажите мне, какому проклятому предку я обязан своим телом? И помимо всего прочего, я начинаю лысеть!"
Клайв вернулся к наблюдениям. Для него, исключенного из активного центра, основной ролью во время светских мероприятий стало анализировать и наблюдать. От него мало что ускользало. Сегодня, например, Салли была погружена в себя, смотрела куда-то в пустоту. На нее это было не похоже. Поразительная молодая женщина - очень светлая кожа и очень темные волосы, живая, всегда наготове интересный рассказ о людях и местах, которые попали в объектив ее камеры. Он гадал, что такое могло приключиться, что она рассматривает в пустоте.
Она смотрела не в пустоту, а на серебряную карусель. После шока этого дня Салли была погружена в ностальгическую меланхолию…
* * *
Женщина в антикварном магазине, обратив внимание на красивую вещь, сказала:
- Это литое серебро, сделано в девятнадцатом веке придворным ювелиром в Вене. Настоящее сокровище.
- И цена тоже редкостная, - заметил молодой человек. - Нет, я просто смотрю, потому что у нас дома есть такая же. Мой дядя купил свою в Вене много лет назад.
- Эта играет "Весенние голоса".
- А наша - вальс "На прекрасном голубом Дунае".
Именно в тот момент их взгляды встретились. Салли привыкла к тому, что на нее смотрят, и умела отворачиваться. Но на этот раз она не отвернулась, и из магазина они вышли вместе.
Они находились в Париже. Послеполуденный свет превращал затянутое облаками небо из голубого в отливающее опалом зеленое. Он спросил, как ее зовут. Она колебалась. Вид у него был вполне приличный - темно-синий деловой костюм, полосатый галстук, начищенные туфли. Он был высокий и мускулистый, рыжеватые волосы и добродушное загорелое лицо. И все равно она не решалась.
- Глупый вопрос. Зачем вам называть свое имя? И не называйте. Я, правда, представлюсь. Вот моя карточка.
- "Дэниел Р. Грей", - прочла она, и ниже: - "Грейз фудс", отдел международных связей". Так это вы? Кофе, пицца и консервы?
Он кивнул:
- Я приехал во Францию купить компанию по производству шоколада. Чудесные конфеты с начинкой из миндаля, с ликером и с другими вкусными вещами.
Разумеется, любой человек может иметь визитные карточки. И все же что-то в этом мужчине говорило: "Поверь мне".
- Я Салли Морроу. Фотограф. Фотографирую знаменитостей и авторов для книжных обложек, ну и тому подобное. Я только что позволила себе недельный отпуск в Париже.
- А вы можете позволить себе выпить со мной кофе? У меня есть любимое местечко на острове Сите. Мы сможем посидеть на солнце, понаблюдать за людьми.
"Он ко мне клеится, - подумала она, - только и всего. Никакого вреда не будет, если мы посидим вдвоем в общественном месте".
Абсолютно никакого вреда. Спустя полгода они поженились…
- Ты словно где-то далеко. И выглядишь печальной. Что случилось? - спросил у Салли подошедший к ней Дэн.
Ей захотелось встать и обнять его, и сказать, что она его любит, что так за все благодарна и так напугана и что совсем не хочет взваливать на него свои страхи.
Но она только произнесла:
- Я просто вспоминала, глядя на карусель.
- И от этого расстроилась?
- Да нет, я не расстроилась. Правда. - Она улыбнулась, и глаза ее заискрились.
- Эй, Дэн, - позвал Йен, - я сказал, Дэн…
- Прости, я прослушал.
- Сегодня мне снова звонили из того шведского консорциума.
Мгновенно насторожившись, Дэн сказал:
- А я думал, что с тем предложением покончено.
- Похоже было, но оно ожило. Кое-какие крупные деньги из Британии и Голландии горят желанием поучаствовать. Они снова хотят начать переговоры.
- Я не хочу переговоров, Йен, - покачал головой Дэн. - Я не передумал.
- Но ты не слышал, что они предлагают. Двадцать восемь миллионов. - Подождав реакции и не дождавшись, Йен добавил: - Это при условии, что мы продадим все, и я не вижу причин, почему бы нам этого не сделать.
- Я привел тебе много причин, когда мы говорили об этом полтора года назад, - сказал Дэн.
- Но тогда их предложение было совсем не таким.
- Если бы оно в два раза превышало нынешнее, я бы все равно сказал "нет".
Расслабленная поза Йена сменилась напряженной, и, наклонившись к Дэну, он резко бросил:
- Все еще переживаешь за деревья и птичек?
Если бы ему дали жесткий отпор, Йен назвал бы это добродушным подтруниванием. Обычно Салли это не беспокоило: они все привыкли к манерам Йена, всегда резким, а иногда и грубым. Но сегодня, когда ее нервы были натянуты как струны, ей стало неприятно.
- Да, переживаю. Мы убиваем их направо и налево.
- Честно говоря, меня больше заботят люди, Дэн.
- О них я тоже думаю, Йен. О людях, которые гуляют или просто сидят и наслаждаются окружающей природой.
- Ты сентиментален.
- Не думаю. Я считаю себя в высшей степени практичным. Ты построишь свой "новый город", поселишь здесь тридцать тысяч человек - ты эту цифру называл в прошлом году? - и уничтожишь источники воды бог знает на сколько миль вокруг. Я не инженер и не могу привести точные цифры, я только знаю, как, впрочем, и ты, что без лесов не будет воды. Но какой прок повторять все это снова и снова?
- Ты сам сказал, что ты не инженер, так, может, оставишь воду и все остальное инженерам? Послушай, Дэн, послушай… ты хотел бы остановить прогресс, но это невозможно. Обрати свои мысли в двадцать первый век.
Лицо Дэна помрачнело.
- Мои мысли уже там.
- Если так, то тогда ты осознаешь, как увеличивается население. Людям понадобится крыша над головой. У этой группы, о которой я говорю, есть блестящая концепция, прекрасно продуманная идея города, никаких случайностей…
- Крыша над головой! - перебил Дэн. - Прежде чем ты испоганишь горы, расселяя людей за многие мили от места их работы, почему бы не убрать из центра города старые, обветшалые фабрики и склады? Построй город заново из тех же самых прекрасных домов, но чтобы они были доступны людям.
- Ладно, сделаем и это. Я - "за". Но одно никак не связано с другим. Ты не хочешь вырубать деревья, но это все равно делается по всему миру. Зачем нам строить из себя святош? Говорю тебе, если мы не примем это предложение, нам стоит сходить проверить наши головы. Спроси любого встречного человека на улице, откажется ли он от такого предложения, и он рассмеется тебе в лицо. Он скажет: "Хватай деньги и беги". И будет прав.
- Это твое мнение, не мое.
- Послушай меня. Мы слишком напряженно работаем. Ты постоянно летаешь по свету, чтобы дело двигалось… чем больше я об этом думаю, тем больше мной овладевает искушение наслаждаться жизнью, пока я молод, избавиться от этой земли, ликвидировать наш бизнес и жить как-нибудь полегче. Приведи хоть одну вескую причину против.
- Да сколько угодно! Ты шокируешь меня. - Голос Дэна дрожал. - Ведь эта земля была собственностью семьи на протяжении… скольких поколений, Оливер?
Теперь Оливер выглядел постаревшим и поникшим, а голос его прозвучал устало:
- Сначала, в восемнадцатом веке, в долине у подножия гор была ферма. Потом, когда в семью пришли деньги, купили земли в горах по два пенни за акр, полагаю. - Он усмехнулся и продолжил: - Во время Первой мировой войны мой дед прикупил еще земли, думаю, просто потому, что любил эти места. С тех пор они наши.
- Любил их, - с горечью повторил Дэн. - Да, да. Наследство, траст. И теперь, спустя два столетия трудов, мы говорим о том, чтобы выбросить все это за тысячи долларов.
- За миллионы, хочу напомнить, - вставил Йен.