Во "входящих" на "Мамбе" меня ждало письмо от Камиллы. Она почему-то решила назначить меня кем-то вроде своего духовника и принялась доказывать мне, что она не пропащая девка, а тонкое мятущееся существо с духовными запросами. И пусть формально ее поведение не безупречно, но мотивы - прекрасны. Не знаю, почему вдруг для нее сделалось важным, что я про нее думаю?
"Да, мы провели с Артемом вместе несколько лет. Да, все это время он говорил, что любит меня, а я в ответ говорила, что люблю его. И то и другое было неправдой. Так бывает. И бывает с не самыми плохими людьми, - писала Камилла. - Как ни крути, а у человека очень велика потребность в другом, потребность пережить любовь, ощущать себя любимым и самому любить. Потребность раствориться. Есть счастливчики, на которых любовь нападает сама, и они в ней купаются, сами не ведая своего счастья.
А другие стараются изо всех сил пережить этот опыт, лепятся всем телом и душою к другому человеку, надеясь, что от этой близости пробежит искра, начнется взаимопроникновение двух человеческих субстанций. Но этого, к сожалению, так и не случается. И когда этого не случается и через несколько лет, а жить остается так немного, то оказываешься перед выбором: смириться с тем, что этого с тобой не случится уже никогда, либо предпринять последнюю отчаянную попытку найти того человека. Мало надеясь на удачу, но понимая, что в финале можно будет утешить себя фразой: "Ну, я хотя бы попыталась"".
Я бегло просканировал глазами этот самооправдательный бред. Все-таки человек фантастически себялюбивое существо: что бы он ни творил, у него всегда и всему есть внутреннее самооправдание, по которому он выходит полным молодцом и героем, даже если избивает невинных младенцев. Я и сам тоже такой. Наверное, поэтому в других меня больше всего выбешивает именно это качество - нравственная софистика, моральный релятивизм.
"Камилла! - не задумываясь, ответил я на это письмо. - Мне по хрен, как ты там себя утешаешь и что ты там хочешь успеть пережить за свою никчемную жизнь.
Если ты реально хочешь поговорить об этом и тебе надо моего совета, то я бы рекомендовал тебе не думать, что любовь - это такой редкий и малодоступный вид наркотика, который стоит добыть, чтобы получить интересный trip. Если тебя действительно просто интересуют новые запредельные впечатления, то лучше найди себе хорошего дилера. Ну или сходи на тайский массаж. Тоже переживания.
А еще лучше: покажи это письмо своему парню. Думаю, эта выходка обеспечит тебя очень нетривиальными эмоциями. Это будет тоже неслабый trip. Ха-ха. Можно, конечно, еще попробовать перестать искать любви для себя. Перестать думать о том, что любовь должна дать тебе. А подумать о том, что ты можешь дать ей и ему, тому, кого ты пытаешься полюбить. Но это, конечно, сильно устаревший путь. Пока-пока!"
Не перечитывая, откинул Камилке письмо и завис над пустым окошком сообщения Олесе. Пока я вспоминал те слова, которые сами собой звучали у меня в голове на палубе теплохода Самара - Казань, а сейчас вдруг утихли, в почту упали еще два письма. Одно от Лены и одно от Кати. Я почему-то надеялся, что где два, там и три и что сейчас ко мне прилетит третье послание - от Олеси. Магия цифры "три" должна сработать! Я снова и снова нажимал на кнопку "обновить". И третье сообщение действительно упало! Внутри радостно подпрыгнуло. Но это была цедулька от Тамары. Я сдался. Закрыл все окна, не читая пришедших мне букв. Так и не написав того самого письма. И уснул.
В понедельник я смотрел в диаграммы Гантта и все еще пытался вспомнить те слова, которые вчера казались мне единственно верными и спасительными. Когда же они выветрились у меня из головы? В такси? В лифте? Почему я не записал их сразу? Мне казалось, что, пока я плыл вверх по Волге, вода сама подсказала мне волшебное заклинание, которым можно расколдовать кого угодно, даже Таньку. Хотя ее я и не собирался расколдовывать. Эти слова надо было написать Олесе. Но слова исчезли. Я пялился на ганттовские схемы и понимал, что сегодня это точно бессмысленно. Я не здесь. Соврал, что отравился, и вернулся в отель. Я вспомнил, что на последнем этаже моего отеля - бассейн. Я надеялся, что когда я снова погружусь в воду, то слова вернутся.
Я завис в воде, глядя на садящееся за горизонт солнце. Город с его крестами и полумесяцами лежал как на ладони. Над ним висел сливочно-желтый шар. Теплый. Настоящий.
В этот момент меня торкнуло! Я вспомнил!!! Я набросился на девчонку на ресепшен бассейна и срочно потребовал у нее карандаш и бумагу. Она посмотрела на меня с опаской, но выполнила просьбу. Все-таки это лучшая гостиница в городе.
Я положил бумагу на бортик бассейна, аккуратно опустился в воду, не забрызгав листок, и, продолжая удерживать солнце в поле зрения, начал писать. Я вспомнил идею, которая пришла мне в голову на Волге: Олесе надо написать так, как будто я по-настоящему ее люблю. И нисколько не сомневаюсь в этом. И в том, что мы должны быть вместе. Что мы нужны друг другу. Написать не так, будто я завишу от нее. Или вожделею. Или играю. Или самоутверждаюсь. Это было самое странное письмо в моей жизни.
Откуда я знал, как написать такое письмо? Все просто: я написал то, что хотел хотя бы однажды прочитать в письме к себе. Понятно, что мне-то такое письмо вряд ли кто напишет. Но я бы хотел, чтобы меня кто-нибудь так любил. Пожалуй, человеку, который смог бы полюбить меня так, я бы простил все. Не факт, что я бы смог полюбить в ответ. Но точно этот человек занял бы в моем сердце особое место.
Я хотел, чтобы меня любили немножечко как Бога. Не в том смысле, что уповали бы на меня и требовали чудес. Но ждали бы. Меня привлекает тот аспект любви к Богу, что ему доверяют, в него верят, его любят, даже когда он посылает страдания и причиняет боль. Это испытания. Даже когда он рушит все, в него верят и ему доверяются. В нем не сомневаются. Даже тут про него знают: на самом деле он хороший. Даже когда его не понимают, с ним остаются рядом. От него не отрекаются.
Я хотел, чтобы во мне видели частичку божественного. (Только не подумайте, что я верующий. Нет. Я просто не полный атеист.) Конечно, мне хотелось бы нравиться на чисто физическом уровне и казаться красивым. Да, мне хотелось бы производить впечатление своими профессиональными достижениями, чувством юмора. Но все это настолько преходящее, легко утрачиваемое, неверное…
Я хотел человека, очарованного до беспамятства мною. Но не моим телом, мозгом и т. д. (хотя это все и казалось бы ей притягательным), но видевшего бы во мне нечто бо́льшее и вечное. Целую вселенную. Я хотел, чтобы во мне рассмотрели не просто кусок качественного мяса с правильными электрическими импульсами внутри, а воспринимали бы меня как часть божественного замысла. Потому что мне самому хотелось бы, чтобы так было. В глубине души я так себя и ощущаю. Но мне не хватает внешних подтверждений тому. Я хотел, чтобы кто-то другой дал мне эти подтверждения своей любовью. Чтобы кто-то любил меня так, как будто без меня этот мир невозможен.
Но так меня никто не любил. Да я и сам так никого не любил, если по-чеснаку. Это идеальная проекция. Но желание-то остается. Наверное, поэтому я и затеял весь этот эксперимент с применением сектантских технологий на отдельно взятом человеке. То есть на Олесе.
Я поднялся в номер и через "Мамбу" отправил свое некороткое сочинение несколькими порциями. Ее не было в он-лайне. И я был готов к тому, что сразу она не ответит. Но она не ответила и во вторник, и в среду. Время работало против меня. Я решил не тянуть резину и позвонил ей на работу. Я помнил, в каком отделении банка она работает, и легко нашел телефон.
- Я понимаю, что ты сейчас на работе и не можешь разговаривать, - сказал я. - Но нам очень нужно поговорить. Включи вечером мой мобильник. Пожалуйста.
- Хорошо, - коротко ответила она. Ей действительно неудобно было препираться по телефону на рабочем месте.
Видимо, я был достаточно убедителен - когда после работы я набрал знакомый номер, пошли длинные гудки. Олеся ответила.
- Ты молодец, - похвалил я ее. - Я тебя зауважал еще больше, чем прежде. Девяносто девять процентов девчонок, если бы у них появился другой мужик, продолжили бы морочить мне голову, пользуясь тем, что я далеко. Ты не такая. Ты цельная. У тебя все по-настоящему.
- Странно, что для тебя это важно, - недоверчиво удивилась она.
- Конечно, важно. Потому что теперь я не сомневаюсь, что, когда ты скажешь, что ты со мной, ты будешь именно со мной. Не чуть-чуть, не на тридцать процентов, не между делом, а полностью со мной.
- Так уже было, я была полностью с тобой. И я не заметила, что ты это ценил.
- Я ценил это. И не только это. Просто не очень-то показывал.
- Почему?
- Потому что не умею и боюсь показывать свои чувства, - соврал я, - иногда с девчонками работает казаться более слабым и глуповатым, чем ты есть на самом деле.
- А теперь что? Ты чему-то научился за пару дней и стал смелее? - Мне послышалось в ее голосе, что она улыбается.
- Да.
Повисла пауза. Я нарушил молчание первым:
- Я хочу приехать к тебе в выходные. Будь со мной в эти два дня. Пожалуйста.
- Приезжай, - слегка поколебавшись, ответила она.
- Ухуууу! Ураааа! - радостно закричал я в трубку. Это ее рассмешило. Я чувствовал, что мы вполне помирились.
Не знаю уж, откуда у нее взялся этот другой мужик, но я чувствовал, что если в эти два дня я буду хорошим мальчиком, то он исчезнет так же, как и появился.
Плохо помню, как я там заканчивал сбор информации в Казани, но в график уложился. Предупредил Тамару, что вернусь в Москву не в субботу, как планировалось, а в понедельник утром. И сразу помчусь в офис. Так что мы с ней сможем встретиться только вечером. Извинился и выразил сожаления по этому поводу. Тома отнеслась с пониманием. Купил для нее в киоске отеля какой-то браслет народного промысла. Подумал и купил Олесе такой же. Надо кормить своих хомячков.
Я не расспрашивал Олесю о ее другом мужике, делал вид, как будто его и не было. Если я буду молодцом, она разберется с ним сама. Отвадит и без моей помощи. Я рассказывал ей, как набухался в том кафе, где она меня бросила, и как исколесил на следующий день на такси полгорода. Она, кажется, думала, что я привираю. Похоже, она сомневалась, что я на такое способен.
Мы гуляли по набережной. Она то и дело задирала голову, засматриваясь на гелевые воздушные шарики, которые привязала к сумке, и они теперь трепыхались у нее над головой и бились друг о друга. Я держал ее за руку. Подхватывал на руки и кружил. Мы ходили в кино на какую-то мелодраму. А вечером на какую-то опен-эйр дискотеку.
В воскресенье мы сидели в летнем кафе и смотрели на прохожих. Как туристы в чужом городе. Мы придумывали про этих людей, кто они, откуда спешат и к кому. Получались все какие-то романтические и сентиментальные сюжеты. Наверное, я зря затеял эту игру. Потому что получалось, что всем им есть к кому спешить. Я не сразу заметил, что это угнетающе действует на Олесю. Она сникла.
- Когда ты здесь, город как будто становится другим, - мечтательно, но невесело сказала она. - Сегодня ты опять уедешь, и он снова станет прежним.
- Я вернусь.
- Бог знает сколько дней пройдет, прежде чем ты вернешься. И что мне делать все это время? Ждать? Сидеть одной? Все-таки, наверное, мы не друг для друга.
- Ты накручиваешь себя. Мы подходим друг другу. И ты это знаешь не хуже меня. Я говорил тебе, что люблю тебя?
- Нет! - Она отвечала тихо-тихо, мне приходилось прислушиваться к ее голосу сквозь шум улицы.
- Я люблю тебя. - Я сам не ожидал, что, когда буду произносить эти стандартные три слова, меня начнет подколачивать, так что мне придется рукой придерживать собственное колено, чтобы оно не так сильно ходило ходуном под столом. Сам не понимаю, с чего это я распереживался чуть ли не до полуобморока. Я ведь помнил, что я это все не всерьез. Более того, я с самого начала, когда ехал в Самару, знал, что я это сделаю. Что мне надо это сделать: признаться ей в любви. Что это верное средство. Я даже немного порепетировал, как буду это произносить. И вот, сижу как мальчик и смотрю ей в рот. Да уж, если актеры каждый раз так же вживаются в роль и тоже так по-настоящему проживают тот материал, который играют, то это запредельно адская профессия.
- И я тебя тоже люблю, - ответила она, и мордашка ее просветлела. Что-то такое засветилось в глазах.
Я успокоился. Не успел я подумать что-то вроде "я так и знал, что это сработает", как прилетела птица обломинго.
- Я люблю тебя, - продолжила, собравшись, Олеся. - Но это ничего не меняет. У нас не получается быть вместе. Я не могу и не хочу сидеть здесь одна. А Дима меня любит. Я думаю, мы поженимся.
Хрена себе! Так, выходит, этого хмыря зовут Дима. И там уже дело движется к свадьбе. Шустрый товарищ.
- Я не понял. - Я начинал злиться. - Как ты можешь думать о свадьбе с ним, если ты любишь меня?!
- Я смогу полюбить и его. Мне нужна семья. Дети. Дом. Я хочу жить жизнь, а не фантазировать фантазию. Понимаешь?
- Что значит "я смогу полюбить и его"? Ты что, кого угодно можешь полюбить? Всякого?
- Да. - Она улыбнулась как-то гордо, торжествующе, как будто уделала меня в какой-то сложной карточной игре с большим кушем на кону и теперь сгребала фишки.
Я понял, что меня облапошили какими-то шулерскими методами. Я готов был признать проигрыш, но за это я хотел, чтобы мне объяснили, в чем мухлеж.
- Интересно, интересно. - Я сделался откровенно насмешлив и язвителен. - И как же это у тебя внутри происходит? "О, у Димы двухкомнатная квартира и серьезные намерения. Буду-ка я, пожалуй, лучше любить его. Он куда перспективнее этого несерьезного шалопая Дениса. Тут любовь выключаем, а там включаем". Так?
- Не так. Я попытаюсь тебе объяснить, и ты, я думаю, даже сможешь это понять, если захочешь. Если перестанешь злиться. Мне очень понравилось твое письмо. Собственно, ты уже почти все сам в нем и объяснил.
- Ну-ка, ну-ка? - Я не понимал, к чему она клонит.
- Ну вот ты так красиво написал, что хоть ты и атеист по жизни, но когда ты смотришь на меня, то в этот момент ты веришь, что Бог есть. Что к моему созданию он определенно приложил руку. Потому что я - настоящее чудо, которое не могло появиться в результате тупой дарвиновской эволюции.
- Тааак… Я действительно так написал и я так ощущаю, - кивнул я. - И что из этого следует?
- Фишка в том, что эта искра она есть в каждом. И если ее найти и раздуть, то проникаешься любовью.
- Значит, она есть в каждом? То есть я не уникален, ты не уникальна, никто из нас не чудо, раз чудо есть в каждом. - Я поймал себя на том, что больно щиплю себя за бока, скрестив руки в позе Наполеона. Хорошо бы как-то лучше себя контролировать - наверное, это дико комично смотрится.
- Чудо есть в каждом, и от этого оно не перестает быть чудом. (Я чувствовал, что она начинает терять уверенность в аргументации.) - Если ты не можешь увидеть чуда во всем, то ты не увидишь его ни в чем.
- Короче, я понял. Ты меня не любишь.
- Люблю.
- Не меня.
- Люблю. Тебя, - упрямо повторила она.
Я молча положил на стол деньги, встал, опрокинув пластиковый стул, и вышел на набережную не оглядываясь. Не думаю, чтобы она пыталась меня догнать. Не то чтобы я хотел что-то продемонстрировать ей этой выходкой. Я просто ощутил, что не в силах продолжать этот разговор. Что я не выдержу больше ни одного слова - меня расплющит. Ведь я почти поверил ей, когда она сказала, что любит меня. Я сбежал.
Может, это и ничтожный повод для гордости, но я поставил себе большой и жирный "плюс" за то, что в этот вечер я не набухался. Хотя ситуация провоцировала. В последнее время вообще набиралось чересчур много провокаций такого плана. Но я не поддавался. Наоборот, я очень аккуратно и четко собрал чемодан, оплатил гостиничные счета и вовремя приехал на вокзал. Залез на свою полку купе и смог уснуть, не поддавшись искушению снова и снова пережевывать в голове события этих двух дней. Хорошо, что полка была верхней. Это как-то помогло почувствовать себя выше этого.
* * *
Я не ожидал, что за три недели моего отсутствия Тамара так сильно соскучится: когда я подходил к своим дверям, она уже сидела на ступеньках лестницы. Ждала. Не зря классик писал: "Пришла пора - она влюбилась". Видимо, в жизни женщины действительно есть такой период, такая пора, когда ей действительно очень надо на кого-то запасть. Вначале она безумно запала на Вадима, а потом, когда с ним не сложилось, так же самозабвенно увлеклась мной. Я вручил ей купленный в Казани браслет. Она очень радовалась и прыгала мне на шею.
Пока я зависал в ванной - все-таки с утра я помчался на работу прямо с вокзала - она сообразила ужин. Пожарила овощи. Открыла бутылку красного вина, которую принесла с собой. Мы поужинали. Между делом она поинтересовалась, не проверял ли я почту и не было ли какой-то записки от Вадима.
- Конечно, не было. Ты и сама знаешь. У тебя же есть ключи от моего почтового ящика, - усмехнулся я.
- У меня нет ключей. Я его вскрываю шпилькой, - несколько смутившись, рассмеялась она. - Я просто подумала, вдруг…
- Если ты так скучаешь, может, тебе просто включить комп, открыть "Мамбу" и написать ему? - спросил я.
Тома, видимо, решила, что я ревную или обижаюсь, потому что быстро свернула эту тему:
- Нет, так нельзя. Хватит, попереписывались.
Больше она ничего не говорила про Вадима.
Тома привезла с собой отглаженное крахмальное постельное белье. На нем даже была какая-то машинная вышивка белым по белому - розы, листья. Что-то очень старомодное. Все-таки она не врала, когда говорила, что ей не нравятся мои простыни. Мы вместе перестелили постель. В комнате появился какой-то новый запах. Немножко из гостиницы и из детства одновременно. Так пахло у бабушки. Теперь я понимал природу этого запаха. Мне было удивительно ощущать его в своей собственной комнате. Почему-то мне в нем было очень спокойно и хорошо. Я даже заподозрил, что я так влюблен в свою работу и меня так необъяснимо тянет в гостиницы, потому что там пахнет отчасти так. Там по-прежнему крахмалят белье. Интересно, кто-нибудь исследовал крахмал на предмет содержания в нем психотропных веществ?
Мы залезли под одеяло. Немножко посмотрели концерт Dire Straits на DVD. Меня быстро срубило. Среди ночи мы проснулись и очень нежно, сонно, тягуче занялись сексом. Ну то есть любовью. Она предпочитала называть это так.