ЧАСТЬ II
ГЛАВА 7
Двадцать два года спустя
Анджела хранила альбом с вырезками о подвигах сына, хотя она никогда не говорила об этом Квентину. В пухлом томе была и статья, вырезанная ею из журнала для ветеранов. Журналист взял интервью у солдата, служившего вместе с Квентином во время войны в Заливе в 1991 году.
"Командиром нашей роты рейнджеров был кадровый военный по фамилии Рикони, но мы прозвали его Рентгеном за то, что он мог видеть вещи насквозь. Этот капитан умел ловко разобрать все что угодно, исправить и собрать обратно, так что вещи получались как новенькие. Ему никогда не требовались ни схемы, ни прочие бумажки. Если его попросить, он починил бы все: личное оружие, пушку, черт, да что там, даже целый танк.
Я слышал, что он родом из не слишком благополучных кварталов Нью-Йорка. Он умел говорить, как уличные хулиганы. Но при этом был очень воспитанным и образованным человеком. По его глазам можно было догадаться, что есть что-то такое, о чем ему никак не забыть. Вероятно, поэтому он и остался в армии. Наверное, дома его не ждало ничего хорошего. С ним легко было ладить, однако связываться с ним никто не решался. Капитан любил читать стихи и прочую чушь в том же духе. Господи прости, он даже говорил по-латыни.
Но капитан Рикони всегда оказывался рядом, если мы нуждались в нем. Как-то раз наша машина заехала на иракское минное поле. Пятеро ребят были тяжело ранены, они кричали и стонали. Но никто не решался подойти к ним. Тогда капитан Рикони посмотрел внимательно на те места, где уже взорвались мины, нашел путь между ними и добрался до солдат. Пять раз он ходил туда и обратно, вынося их по одному, а мы стог ли и глазели. Обычно офицеры не рискуют собственной задницей.
Капитан Рикони вынес всех раненых с минного поля, ни разу не оступившись. Наш полковник позже спросил его, как ему это удалось, а капитан ответил, что все на свете, мол, укладывается в схему. Остается только найти ее.
Когда наша рота вернулась обратно в Штаты, правительство наградило его парой медалей. О нем даже в новостях сообщалось. Вскоре после этого он из армии уволился. Думаю, что парень доказал то, что хотел доказать. Я частенько вспоминаю о нем и думаю, что с ним стало. Капитан был самым отважным солдатом, какого мне доводилось встречать, и он наверняка прошел не по одному минному полю еще до того, как началась эта война".
Всякий раз, когда Анджела перечитывала последние строчки, у нее разрывалось сердце, но она никогда не говорила Квентину, как волнуется за него, как тревожит ее его теперешняя жизнь, как ей жаль, что из их отношений ушла былая искренность. Ведь и сын не рассказывал ей, что спас людей и его назвали героем.
Этот невероятный год, закончившийся кровопролитием на Медвежьей горе, начался для Квентина в одном из отдельных кабинетов крупнейшего аукционного дома на Манхэттене. Он стоял за зеркальной стеной, разглядывая собравшихся внизу богатых коллекционеров предметов искусства с любопытством чужака. На следующий год ему должно было исполниться сорок лет, волосы на висках уже тронула легкая седина. Но он оставался мускулистым и крепким, строгим мужчиной со спартанскими, но элегантными вкусами.
В своем красивом сером костюме, с блестящими в свете неярких ламп черными волосами, он мог бы сойти за одного из богачей, что собрались внизу, если бы не мозолистые руки, армейская татуировка, скрытая одеждой, и глубоко укоренившаяся сдержанность и наблюдательность, выдававшие нечто куда менее элегантное, чем то, что обещал костюм.
Семь лет, прошедшие после его ухода в отставку, не отличались ни легкими победами, ни особо приятными воспоминаниями, но они принесли успех. Квентин Рикони ныне владел компанией, разбиравшей приговоренные к сносу дома и продававшей то ценное, что в них еще оставалось. Мечты о том, чтобы стать архитектором или строителем, давно увяли. С упрямой настойчивостью и некоторым состраданием к утраченным ценностям, он с точностью хирурга расчленял здания, когда-то дававшие кров другим.
В кармане дорогих серых брюк по-прежнему лежал подарок его отца, отточенный, как бритва, тонкий серебристый стилет. Квентин держал его больше ради воспоминаний, чем из нужды, но иногда он тайком сжимал его загрубевшими пальцами.
Анджела сидела рядом с ним, с прямой спиной, и гордо взирала на суету внизу. Благодаря манхэттенскому стилисту ее волосы всегда были подстрижены и уложены по последней моде. На лице проступили легкие морщины, свидетельства печали и мудрости.
Она давно сменила очки на контактные линзы, а простые юбки и блузки на не менее простые, но элегантные, сшитые на заказ костюмы и платья. Она не носила драгоценностей, кроме крошечных золотых сережек и гладкого обручального кольца, когда-то подаренных ей Ричардом. При ходьбе Анджела теперь опиралась на изящную деревянную трость с бронзовой ручкой, сделанную Квентином из остатков металла, которые он нашел в мастерской отца. Ее поведение так же, как и внешний облик, должны были создавать правильное впечатление о гении Ричарда и принесенной им жертве.
В мире искусства вдову Ричарда Рикони за глаза называли Стальным Ангелом. Уважительное прозвище отдавало дань тому, что сделала эта женщина, пропагандируя искусство своего мужа. За последние двадцать лет Анджела написала бесчисленное количество статей о его творчестве в различные журналы, убеждала музеи выставить его скульптуры, организовывала выставки в галереях и добивалась поддержки маститых критиков.
Анджеле удалось даже уговорить владельцев одного издательства выпустить книгу с фотографиями скульптур Ричарда Рикони и выдержками из его дневниковых записей и писем. До сих пор она регулярно бывала в книжном магазине при Музее современного искусства, проверяла наличие книги на полках и тайком от продавцов ставила книгу о Ричарде Рикони в первый ряд.
Наконец, именно Анджела сумела организовать небывалую рекламную акцию. Она договорилась о встрече с черноволосым подвижным итальянским модельером по фамилии Лука, взлетевшим на гребень моды, и убедила его поставить несколько скульптур Ричарда в парижском демонстрационном зале. Эротичные мужские скульптуры работы Ричарда удивительно гармонично вписались в мир, центром которого был Лука.
– В них столько же жизни, желания, жажды удовлетворения, сколько и в моих работах, – заявил кутюрье в интервью журналу "Вэнити фэр".
Очень скоро скульптуры Ричарда Рикони появились во всех его демонстрационных залах в Европе, а затем и в Нью-Йорке. Как только изваяния одно за другим принялись покупать известные знатоки искусства, богема обратила на это внимание. Неожиданно все коллекционеры современного искусства захотели иметь в своем собрании работы Рикони. Всю коллекцию оставшихся скульптур Ричарда Рикони предстояло продать на самом крупном аукционе последних лет.
За ходом этого аукциона, вокруг которого было столько разговоров, и наблюдали Квентин и Анджела.
– Они продают скульптуру, названную папой "Отсутствие", – обратилась мать к сыну.
На подиуме появилось вытянутое творение. Над головами покупателей взлетели карточки, голос ведущего завел монотонную песню.
– Я видел, как он ее создавал, – заметил Квентин. – Это было летом.
Теплый собачий язык, коснувшийся его руки, отвлек его внимание, и он был благодарен за это. Квентин погладил лобастую голову крупной беспородной белой псины, уютно устроившейся у его ног на длинном сером плаще, брошенном Квентином на пол. Хаммер лизнул ботинки своего хозяина и снова занялся мозговой костью, которую служащие аукционного дома поторопились принести из ресторана. Наследникам Ричарда Рикони дозволялось делать все что угодно, даже приводить с собой собаку и кормить ее.
– "Свет надежды", лот сто пятьдесят семь, продано, – объявил ведущий аукциона и стукнул молотком по полированной блестящей трибуне. – За двести двадцать пять.
Удар молотка донесся в отдельную кабинку и показался каким-то нереальным. Двести двадцать пять тысяч долларов.
– Почему твой папа не дожил до этого дня, чтобы самому это увидеть? – спросила Анджела. – Я знаю, что он сейчас с нами. Его дух следит за всем происходящим, но все же…
Квентин наклонил голову, молча подтверждая слова матери, но не желая принимать участия в подобных разговорах. Ей очень хотелось верить в смягченное описание самоубийства Ричарда, данное ей отцом Александром, сказавшим Анджеле, что ее муж наблюдает за всем происходящим, незримо пребывая с ней. Квентин не опирался более на веру, рассматривая ее скорее как курьез, нежели как потребность.
Анджела напряглась, не получив от сына ответа.
– Неужели тебе никогда не хотелось, чтобы твой отец остался жив?
– Мне бы хотелось, чтобы папа знал, как сильно ты его любишь.
– А ты?
– Он был моим отцом. Я стараюсь не думать о том, как могло бы быть.
Анджела сердито посмотрела на него, оставшись недовольной ответом сына. На изящном антикварном столике рядом с Квентином лежала стопка глянцевых каталогов, приготовленных к этому аукциону. Золотые буквы заглавия бросались в глаза. "Ричард Рикони: Скульптуры индустриального тысячелетия". Анджела раскрыла каталог и заставила себя взглянуть на ту страницу, которую так старательно избегала до этого.
На ней издатели поместили крупнозернистую черно-белую фотографию Железной Медведицы. Критики называли эту скульптуру концептуальным поворотным пунктом творчества Рикони. Под фотографией стояла подпись: "К несчастью, это уникальное раннее творение Ричарда Рикони было уничтожено в 1976 году. (Владелец: колледж Маунтейн-стейт, Тайбервилл, Джорджия)".
Анджела коснулась страницы кончиками пальцев.
– Медведица заслуживала большего, чем автоген и свалка. Она столько значила для Ричарда. И для меня.
Холодная сдержанность Квентина вновь подвергалась жестокому испытанию, но он столь же мягко ответил, как делал все эти годы:
– Если бы мог, я бы вернул скульптуру тебе.
Неожиданно по щекам Анджелы покатились слезы.
Она отвернулась, у нее затряслись плечи. С тех пор как еще почти подростком Квентин уехал из дома, она редко обращалась к нему за помощью, сочувствием и любовью. Квентин поискал бумажные носовые платки, не нашел, сорвал два крупных лепестка с розы в букете и протянул матери.
– Розы? – удивилась она, прижала бархатистые красные лепестки к щекам, потом шумно высморкалась.
Хаммер сел и, склонив голову набок, прислушался к странным звукам. Пес подобрался поближе к Анджеле, положил голову ей на колени, его крупные карие глаза с тревогой смотрели на нее. Квентин нашел Хаммера еще щенком в помойном контейнере и спас ему жизнь. За это пес был признателен всем Рикони.
– Лот сто пятьдесят восемь, продано! Продано за один и один, – прозвучал в их кабинке голос ведущего. Миллион долларов!
Квентин и Анджела молчали. Сумма явно выходила за грань понимания. Страшную иронию происходящего словами выразить было невозможно.
* * *
– Урсула, ты не позволяешь мужчине быть мужчиной. Ты слишком самодостаточна. Ты как небольшое предприятие, не заинтересованное в инвестициях извне, – сказал мне преподаватель, когда я училась в выпускном классе, на нашем с ним третьем и последнем свидании.
И он не ошибся. Я выросла с твердым намерении сводить концы с концами, не следуя извечной позиции Пауэллов и не довольствуясь ничем временным. Для меня не существует никаких полумер, хотя многие мои поступки определялись бедным детством в "Медвежьем Ручье". Моя холодная уверенность в себе и сдержанность были всего лишь защитой. Я научилась этому, проводя дни и ночи в неистребимом запахе куриного помета.
Когда я училась в университете Эмори, то вкалывала по шестнадцать часов в день семь дней в неделю, чтобы купить крошечный старый книжный магазин в Атланте. Первые несколько лет после окончания университета я работала неполную неделю как ночной менеджер на консервной фабрике в южном пригороде, чтобы покрыть убытки от книготорговли. Я отчаянно хотела обезопасить себя, а не только заработать деньги. Я отпугивала мужчин, которые могли бы помочь мне: я бросала им вызов, побеждала и сбрасывала со своей персональной горы. Они убегали со всех ног.
– Симпатичные женщины обычно не хотят, чтобы их оставили в покое. Но ты поступаешь с точностью до наоборот, – заявил один мой бывший бойфренд, собирая вещи для поездки в Европу.
– Умные женщины всегда симпатичные, – ответила я тогда.
Мне нравилось считать себя женщиной классической, неким подобием древней статуи благородной римлянки. В тридцать два года во мне было почти шесть футов росту, длинные волосы цветом напоминали лесной орех, позолоченный лучами солнца, тело с крепкими костями сохраняло волнующие пропорции, лицо с квадратной челюстью украшали глубоко посаженные синие глаза в окружении коротких ресниц.
И наконец я нашла приятного, не пытавшегося довлеть, а скорее зависящего от меня, милого мужчину, чтобы проводить с ним время. Он работал исследователем в Центре контроля над заболеваниями. Блестящий ученый с логическим умом и невероятный чистюля. Я познакомилась с ним, когда сняла квартиру над гаражом рядом с его бунгало. Я продолжала жить там и отдавать ему квартплату после нескольких лет близости и нескольких отказов выйти за него замуж. Это не делало его счастливым, зато я была счастлива.
Я поклялась себе, что никогда не стану такой, как моя мать. Никогда не буду любить мужчину так сильно, чтобы позволить его мечтам убить меня. Поэтому я старалась держаться на расстоянии от людей и воспоминаний, причинявших или способных причинить мне боль. Особенно от отца. Во всяком случае, я сказала себе, что должна находиться от него подальше.
Мне нравилось думать, что я счастлива и права.
Но я ошибалась.
Мероприятие под лозунгом "Сохраним магазины на Персиковой улице", организованное мною, проходило в превосходный для публичного протеста день. Солнце ярко сияло на синем небе. Температура поднялась выше обычного для нашей промозглой южной зимы. Я несла транспарант в толпе людей, сияя уверенной командирской улыбкой. Черные шелковые брюки, черный свитер и коричневый шерстяной блейзер придавали мне сходство с высокой, крепкой и элегантной классной дамой, строгой и во всем абсолютно правильной. Волосы я заплела в тугую французскую косу. Люди с жадностью внимали мне и делали то, что я им велела. Я подняла повыше плакат с надписью "Сохраним Персиковую улицу!" и выпустила вперед детей с серебряными перьями из местного литературного кружка.
– Читай, учись, расти! – проскандировали они.
Обычно спокойные, обсаженные деревьями двухполосные улицы, ведущие к Персиковой, задыхались от машин и людей. Я наняла пару свободных от работы офицеров полиции, чтобы они направляли автомобилистов в объезд. Толпа разделилась на группы и рассеялась по небольшому парку. Кто-то разложил припасы для пикника на мягкой траве, кто-то танцевал в золотых солнечных лучах под звуки оркестра из модного ночного клуба их квартала Бакхед. Музыканты не взяли за свои услуги ни гроша. Они наигрывали сентиментальные баллады, старые свинги и мелодии сороковых годов.
Я мрачно напевала себе под нос "Незабываемое" Нэта Кинга Коула. Жизнь должна состоять из жизненно необходимых вещей, вечных ценностей, идей и свершений, которые выдержали бы любое испытание. Отыскав себе пристанище в этом старом квартале с собственным ярко выраженным характером, я теперь боролась за то, чтобы сохранить маленькие, древние кирпичные магазинчики, до сих пор избегавшие встречи с бульдозером.
– Вы не хотите подписаться? Прошу вас! Да благословит вас бог. Благодарю вас от всего сердца.
Когда я повторяла эти слова как заклинание красавицы из южных штатов, никто не мог меня остановить. Я умела быть и вежливой, и устрашающей. Этот стиль я переняла у бывшей владелицы моего магазина, знаменитой Эдит Эллис, происходившей из богатой семьи, где благородство манер передавалось из поколения в поколение.
На стоянке расположились две дюжины писателей, подписывавших свои книги, сидя за длинными столами. Я намеренно поставила столы именно там, чтобы привлечь внимание к стоящему в центре стоянки старому персиковому дереву. Несколько сотен поклонников выстроились в очереди и терпеливо ждали, чтобы получить желанный автограф. На самом видном месте я разместила плакат "Я уйду первой, если вы не поможете". Казалось, я забыла, что такое стыд.
Я двигалась вдоль череды книголюбов, упрашивая их поставить подпись под моей петицией, когда услышала нежный вежливый голос:
– Прошу вас, не берите печенье… Может быть, вы наконец подпишете петицию?
Я обернулась как раз вовремя и увидела хорошо одетую женщину, которая, покачав головой, взяла еще одно имбирное печенье из корзинки Гарриет Дэвис.
Гарриет, маленькая кругленькая женщина в мягком твидовом костюме, владелица чайного салона "Магнолия", расположенного рядом с моим магазином, напоминала мне персонажей в пастельных тонах из книг Беатрис Поттер. Защищая постоянно своего брата Артура от неприятностей, я переносила свою опеку и на других, поэтому мгновенно рассердилась, увидев несчастное лицо Гарриет.
– Я никогда не вмешиваюсь в политику, – ответила женщина и запустила руку в корзинку с печеньем в виде животных, чтобы угостить и свою подругу.
– Если не подпишите петицию, не получите жирафа, – вмешалась я, перехватывая оба печенья, завернутые в целлофан, и засовывая их в карман моего блейзера. Терпеть не могу паразитов любого рода. Каждый из них кажется мне воплощением избалованной Джанин Тайбер, выхватывающей книгу у меня из рук. "Мое" – их любимое слово. Со мной этот фокус не пройдет, мысленно отвечала им я. – Прощу прощения, леди, но у нас здесь свои правила. Не хотите ли подписать петицию и помочь нам?
– Оставьте себе ваше печенье, – произнесла женщина с твердым акцентом жительницы Среднего Запада.
Я сделала шаг к ним. Брови моей оппонентки взлетели вверх. Ее подруга быстро сказала:
– Тиффани, она не шутит, – и утащила ее за собой в толпу.
Гарриет смотрела на меня словно обрадованный кролик.
– Я рада, что ты используешь свои силы для защиты добра, а не служишь дьяволу, супердевушка. Вот бы мне быть такой же храброй.
– Иногда, если человек живет, он уже совершает геройский поступок, – процитировала я.
– Кто это сказал?
– Сенека.
– А, один из твоих римских философов. Ему никогда не приходилось защищать имбирное печенье.
Я вернулась к сбору подписей под петицией.
– Урсула, мне нужны сведения о твоем прошлом, – окликнула меня женщина-репортер из "Атланта джорнэл".
Я "окучивала" прессу как владелец маленького книжного магазина в погоне за рекламой и называла по имени почти всех репортеров в городе, как и они меня.
– Терри, тебе незачем знать об этом. Это все равно займет не больше двух строк в твоем отчете об этом мероприятии.
– Точно, но я собираюсь напечатать в "Атланта мэгэзин" статью о независимых книготорговцах.
– В городе нет независимых книготорговцев. Осталась одна я.
– Вот именно. А теперь ты борешься с застройщиками, желающими возвести на этом месте большой торговый центр. Гигантские книготорговые фирмы не смогли с тобой справиться, а строительная фирма сможет. Разве ты не видишь в этом иронии?