Игорь увидел, каким испуганным и растерянным стало ее лицо, и почувствовал, что сердце его глухо ухнуло и заныло, но верить ничему не захотел, и из рук выпускать ее не захотел, и испуга ее замечать не захотел.
– Чижик ведь никогда ничего не выдумывает, – сказал он, стараясь удержать в себе умирающую в муках надежду. – Чижик никогда не обманывает. Ты ведь согласилась стать ей мамой?
– Я… нет… – Ольга закусила губы и заметно побледнела под загаром. – То есть да. То есть я не согласилась стать мамой, а сказала, что очень хотела бы быть мамой… Вы понимаете? Я совсем не имела в виду, что выйду замуж… Игорь Дмитриевич, как же теперь? Что же теперь Чижику говорить?.. Бедный мой Чижик, как я теперь все объяснять буду?..
– О ней ты думаешь, а обо мне нет, – с горечью начал было Игорь, но увидел выражение ее лица и замолчал.
И тут же многоголосый галдеж на веранде стал в два раза громче, стронулся с места, стремительно приблизился, распадаясь на узнаваемые элементы, дверь, ведущая в коридор, распахнулась, и в нее ввалился весь табун Калмахелидзе, весь этот корпус быстрого реагирования во главе с батоно Пашкой с Анной в охапке и с бесовской улыбкой на загорелом до черноты лице. Тылы табуна быстрого реагирования прикрывала несколько озабоченная Катерина Петровна.
– Ой, – сказала Ольга с тихим отчаянием и даже шатнулась. Игорь почувствовал это и придержал ее за плечи. – Ой, что делать?..
Игорь ощутил ее смятение как свое собственное и чуть не застонал от острой жалости – не то к ней, не то к себе.
– Тихо, – шепнул он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно более уверенно. – Ничего, все образуется.
– Ну что?! – победительно заорал Пашка, довольно скаля ослепительно белые зубы и сверкая ослепительно синими глазами. – Можно поздравить, да? Кого поздравлять, слюшай? Тебя поздравлять, кацо, да? Оле выражаем сочувствие, да?
– От скаженный! – тут же громогласно изумилась Этери. – Чи сказывся? Яко сочувствие? Игорек хлопец гарный, за такого, мабуть, и я пошла бы, да в лихую годыну бисова душа Павло подвернулся.
– Молчи, женщина, – тем же радостным голосом начал Пашка.
Но Игорь, потихоньку погладив Ольгу по плечу и отпустив ее, обернулся и перебил Пашку:
– Все бы лучше помолчали. Устроили тут цирк… Не видите, что ли, – человек неважно себя чувствует. Еле-еле выздоравливать начинает – так нет, им обязательно надо еще какой-нибудь стресс придумать… Ума у вас нет, вот что.
– Какой стресс, дарагой? – опять зашумел Пашка. – Праздник – это разве стресс, слюшай? Праздник – это праздник! Мы сейчас праздновать будем!
Игорь глубоко вздохнул, быстро глянул на Ольгу и открыл рот. Но сказать ничего не успел – Этери первая заговорила, и сказала как раз то, что нужно:
– Ой, лышеньки! Дывытесь, яка Оля бледненькая! Ну-ка, геть отседова! Нехай дывчина отдыхает…
Повисло минутное молчание. Катерина Петровна вздохнула и молча направилась из комнаты, недвусмысленно оголяя тылы дружной орды Калмахелидзе. Орда Калмахелидзе растерянно переглянулась и тоже качнулась к выходу. Предводитель неуверенно кашлянул и, глядя в окно, сказал бодрым голосом:
– Мы это… кушать звать пришли. Завтрак готов, да. Но раз Оля пока не выздоровела, так пусть лучше полежит еще, Этери ей в комнату принесет.
– Конечно! – с готовностью сказала Этери.
– Глупости какие! Зачем это? – растерянно сказала Ольга.
– Мама, а ты еще разве не выздоровела? – озабоченно спросила Анна.
Пашка заметно вздрогнул и осторожно поставил Анну на пол. Этери подняла брови и быстро глянула на Игоря. Тамара открыла рот и уставилась на Ольгу. Катерина Петровна слегка вжала голову в плечи и, не оборачиваясь, застыла в дверях. И даже маленький Олежка, сунув палец в рот, сосредоточенно переводил взгляд с одного на другого. Молчание было вязким, как смола.
– От чего это мне выздоравливать? – тихо сказала Ольга. – Я и не болела ни капельки, так что и выздоравливать не от чего. Иди ко мне, Чижик. Давай-ка мы с тобой оденемся как-нибудь поприличнее, ладно? А то я даже не знаю, на кого похожи. Пойдем, нечего людей задерживать. Вон, оказывается, завтрак уже готов, а мы даже не умывались. Стыд и срам, да?
– Да, – с готовностью подтвердила Анна, оглянулась на необыкновенно молчаливых Калмахелидзе и неторопливо потопала к Ольге. – Мы купаться будем? В саду душ есть, из бочки. Только он не теплый еще, потому что утро, и солнце не очень горячее, а душ от солнца греется, представляешь?
– От солнца? Не может быть! – изумилась Ольга, привычно подхватывая Анну на руки и поворачиваясь к двери в комнату, в которой они с Анной спали.
А дальше они, как всегда, неслышно зашептали друг другу что-то, захихикали и скрылись за дверью, а остальные так и остались стоять в неловком молчании.
– Слушай, что происходит, а? – наконец нарушил молчание громкий шепот Павла. – Я что-то совсем ничего не понял.
Этери толкнула его локтем в бок, подхватила Олежку, сунула его в руки мужу и молча повела подбородком в сторону выхода. Катерина Петровна, так и простоявшая все это время не оглядываясь, покачала головой и первая стронулась с места. За ней, вздыхая и бормоча что-то по-грузински, вышел Пашка с Олежкой на руках, последней покинула комнату Тамара, все время оглядываясь и жалобно ловя взгляд матери. Этери непреклонно выпроводила и ее, плотно закрыла дверь и ожидающе уставилась на Игоря.
– Отстань, – угрожающе сказал он.
– Да шо цэ таке? – Этери возмущенно уперлась кулаками в бока. – Я тебе хоть слово сказала?
– Вот и молчи, – хмуро буркнул Игорь, отворачиваясь к окну.
– Я и молчу, – так же хмуро буркнула Этери.
Они помолчали.
– Ладно, – наконец сказала Этери и вздохнула. – Иди ко всем. Я тут девочкам пока покажу, где у нас что. Иди, иди, не бойся. Все будет хорошо.
Выйдя на веранду, Игорь как на стену налетел на многоголосый крик, звон, стук и другие неопознаваемые шумы. Пашка орал что-то по-русски, но с таким запредельным акцентом, что понять было невозможно почти ни одного слова. Тамара кричала на дикой смеси украинского и грузинского, тоже совершенно непонятной. Олежка радостно вопил вообще без слов, хлопал в ладоши и прыгал на месте. Катерина Петровна громко комментировала все это безобразие, с грохотом расставляя на столе посуду. Суровый Коба путался у всех под ногами и непрерывно лаял от недоумения. И даже две старые кошки, Сяпка и Шуша, знаменитые своей исключительной молчаливостью и незаметностью, сейчас сидели на перилах террасы, смотрели на всех опасными глазами, прижимали уши и взмякивали противными хриплыми голосами.
– Что тут у вас стряслось? – хмуро спросил Игорь, садясь на стул в углу, подальше от машущих рук и топающих ног. – Война началась? Дельфины сбежали? Или, не дай бог, шашлык сгорел?
На него не обратили внимания, только Коба влез под его стул, повозился, пытаясь устроиться поудобнее, вздохнул и благодарно положил башку на голые ступни Игоря. Игорь тоже вздохнул и благодарно положил руку на башку Кобе. Так они и сидели молча в эпицентре очага массового психоза, оба очень довольные, что никто их не замечает, пока на веранде не появились Этери, Ольга и Анна.
И как-то сразу оказалось, что причин для крика нет никаких, и стол уже накрыт, и ничего не сгорело, и самовар уже закипает, и все сидят за столом на своих местах, а если и галдят, то никак не больше обычного. И вообще все в порядке.
Игорь старался не пялиться на Ольгу, и на Анну старался не особенно пристально глядеть… Ничего не получалось. Обе они были спокойные и веселые – как всегда. И как всегда – очень довольные друг другом. И как всегда, не обращали особого внимания на него. Впрочем, как и на всех остальных. Анна ни разу не назвала Ольгу мамой. Наверное, Ольга с ней об этом говорила. Вот бы узнать, как именно говорила Ольга с Чижиком… И что именно, какими словами, и с какой интонацией. Если бы он слышал, он бы, наверное, сумел понять… Что он сумел бы понять? Он же знает, как Ольга к нему относится. Она уже столько раз в очень доходчивой форме объясняла ему, что замуж за него не пойдет. Любой давно бы понял.
Ольга оторвала взгляд от Анны, глянула на Игоря, и он виновато зажмурился. Опять он на нее уставился. Мазохист. Лучше бы она никогда не находила Анну в том универмаге, лучше бы она никогда не приходила наниматься гувернанткой, лучше бы он никогда не видел ее невозможных глаз… Оленька, Оленька, Оленька. Лучше бы он встретил ее четырнадцать лет назад, и тогда она вышла бы замуж за него, а не за этого "страшного подлеца", как говорит Галка. Представить только – четырнадцать лет вместе с Ольгой, и Анна была бы ее дочкой, их дочкой – его и Ольги. И может быть, у них были бы еще дети. Да, но ведь она что-то такое говорила о детях? Что у нее не может быть детей… Ну и пусть, ну и ничего. У нас уже есть Чижик. Ох, нет, что это он… Ведь если бы тогда, четырнадцать лет назад, он женился бы на Ольге, то у них не было бы Чижика! Это совершенно невозможно представить.
– Ну, так мы едем или как? – Этери смотрела на него почему-то слегка раздраженно. – Что ты молчишь, спишь, что ли?
– Да, – невпопад сказал Игорь, чувствуя себя в чем-то виноватым. – То есть – нет. Не сплю. Да, мы едем, почему бы не поехать… А куда?
– Приплыли, – тоже почему-то раздраженно сказал Пашка. – Мы же вчера говорили. Забыл, что ли? В город собрались, ну? Парк, магазины, дельфинарий для туристов… Оль, ты не беспокойся, там даже Аньке по пояс будет, не больше. И дельфины специально дрессированные, их с детьми играть учат. Совсем не опасно, вот увидишь. Хочешь – сама с ними поиграешь. Тебе понравится.
– Нет уж, – быстро сказала Ольга и поежилась. – В смысле – да, съездить бы надо, мне черные очки купить придется, я без черных не могу… А в воду не полезу. Даже если мелко. Я воду не люблю, она холодная.
– Теплая, – авторитетно заявила Тамара. – Жарко будет.
– Купальник наденешь, – сказала Этери. – Тот, рябенький, который Аньке нравится. Камеру возьмем, Павло нас поснимает. А?
– Я тебе, Оль, сарафанчик погладила, – сказала Катерина Петровна. – Наденешь сарафанчик-то? Вот уж хорош…
– Ни в коем случае, – сказала Ольга и тяжело вздохнула. – Что вы меня уговариваете? Я же не против съездить. Я просто в бассейн лезть не хочу.
– Оленька боится, – доверительно сообщила Анна всем собравшимся. – Ты ведь боишься, правда?
Ольга опустила глаза, опять поежилась и промолчала. И все промолчали, неуверенно переглянувшись, – для этих людей, живущих, можно сказать, в море, тот факт, что прыжок в воду кого-то может довести по повышения температуры, приводил в тревожное замешательство.
– Ольга ничего не боится, – в тишине сказал Игорь. – Ничего, никого и никогда. Ольга абсолютно бесстрашная.
– Па, Оленька не сама боится! – объяснила Анна. – Оленька за меня боится! Я понятно объясняю? Чтобы со мной буквально что-нибудь не случилось. Да, Оленька?
– С тобой никогда ничего плохого не случится, – тихо сказала Ольга и ловко подхватила падающую чашку. – Конечно, если ты не будешь все время на себя что-нибудь ронять… С тобой не может случиться ничего плохого. Все будет очень хорошо.
– Я знаю, – сказала Анна. – Это потому, что из-за тебя.
Ольга засмеялась и поцеловала Анну в макушку. Точно, подумал Игорь и молча кивнул головой, соглашаясь с дочерью. Именно из-за тебя, Оленька. И заметил, как и Пашка, и Этери, и Катерина Петровна молча кивнули, соглашаясь со словами Анны. А Тамара сидела притихшая и таращила на Ольгу с Анной черные нерусские глаза.
Игорь пинком загнал свою печаль и обиду поглубже и успокоился. Ничего, еще не вечер. Что бы дальше ни было, все будет хорошо.
Глава 23
Ну вот зачем люди на этот юг едут, на это море, в эту жару, в эту толпу, в эту суету? Меньше всего это похоже на отдых, а ведь кто-то говорил об отдыхе, если она ничего не путает. Как хорошо было в деревне, в саду, в маленьком бассейне за домом, и в самом доме… Если не считать того дурацкого приема, на котором она работала хозяйкой в дурацком вечернем платье. И дурацкие разговоры гостей… И дурацкое театральное действо при прощании… Она до сих пор чувствовала себя совершенно по-дурацки, вспоминая все это.
Ольга вздохнула, с некоторой тревогой наблюдая, как какой-то мальчишка обнимает в бассейне дельфина. Мальчишка, впрочем, был уже большой, а дельфин – не очень, можно сказать, совсем еще дельфиненыш. И бассейн действительно мелкий. Но Чижика она туда все равно не пустит. Тем более – одну. И с Тамарой не пустит. И с Этери не пустит, и с батоно Пашкой не пустит, и даже с Игорем Дмитриевичем не пустит.
А лезть вместе с Анной самой – нет уж, нет уж. Она не стала надевать купальник – с какой стати ей было надевать этот дурацкий купальник, если она все равно не собирается лезть в этом дурацком купальнике в этот дурацкий бассейн, да еще и при всем честном народе…
По правде говоря, она ужасно устала. Она всегда уставала в толпе, а тут еще толпа такая… специфическая. Огромное количество людей, ни один из которых ничем не занят. Вернее, все заняты тем, что все время ищут какое-нибудь занятие. Ходят, смотрят по сторонам, что-то без конца жуют, покупают какие-то ненужные вещи, фотографируют друг друга… С дельфинами обнимаются. Народ так отдыхает, оказывается.
Анна тревожно вздохнула, шевельнулась и подергала Ольгу за руку.
– Что, Чижик? – Ольга склонилась над ребенком и опять с отвращением почувствовала, до какой степени оказался неудобным этот дурацкий сарафан: ни наклониться, ни на корточки присесть, ни на колени встать – тут же подол задирается, лямки сползают с плеч, пуговицы норовят выскочить из петель… Скорее бы высохли ее штаны и рубаха, которые Катерина Петровна коварно положила в стиральную машину как раз за несколько минут до поездки. – Чижик, ты не перегреешься? Не снимай шляпу, такое солнце горячее…
– Мама, – шепнула Анна, уткнувшись носом ей в щеку, – ты почему сердишься? Ты не на меня сердишься? Да?
– Тише, Чижик… – Ольга осторожно оглянулась и с досадой опять поймала пристальный, какой-то ожидающий взгляд Игоря Дмитриевича. – Чижик, мы же договорились… Разве ты не помнишь?
– Все равно никто не слышит. – Анна надменно хмыкнула. – Значит, ты на меня сердишься?
– Ни в коем случае, – сказала Ольга. – Когда это я на тебя сердилась? И никогда не буду сердиться… мне так кажется. И вообще я не сержусь, с чего ты взяла?
– Потому, что ты молчишь и дышишь, как будто буквально сердишься. И рука очень горячая.
– Жарко, – объяснила Ольга. – Вот потому и дышу, потому и рука… А молчу потому, что и так вокруг шуму много. Это я таким способом с шумом борюсь.
– Спорим, не поборешь, – сказала Анна и хихикнула ей в ухо. – Лучше давай всех домой повезем.
– Да, – горячо согласилась Ольга. – Да, домой! Какая блистательная идея! Сейчас папе скажем, и он всех соберет.
Ольга выпрямилась, оглянулась и опять встретила напряженный, ожидающий взгляд Игоря Дмитриевича. Он шагнул к ним и вопросительно поднял брови.
– Чижик домой хочет, – сказала Ольга, чувствуя себя немножко виноватой – домой-то хотела она. – Правда, наверное, пора уже. Жарко очень, а Чижик почти полдня на ногах.
– Сейчас, – с готовностью сказал Игорь Дмитриевич. – Пойдемте, я вас в машину посажу, а потом всех соберу.
– Не хочу в машину, – подала голос Анна. – Там жарко и плохо бензином воняет. Лучше мы с Оленькой вон там, на лавочке, подождем. Там тень. Только ты быстрее, ладно?
– Я мигом, – сказал Игорь Дмитриевич и нырнул в толпу.
Ольга с Анной устроились на лавочке, сидели, болтали ногами и развлекались тем, что угадывали духи проходящих мимо женщин. У них это получалось не очень хорошо – запах-то они улавливали одновременно, но названий ни та, ни другая почти никаких не знали. Поэтому Анна предложила придумывать для незнакомых духов свои названия и тут же выдала первое: мыло с мандарином. Ольга согласилась: ярко выраженное мыло с мандарином. Причем мыло из простеньких, а мандарин вообще переспелый.
– Да, – согласилась Анна. – Переспелый и раздавленный. Интересно, такие духи скользкие или липкие?
И они смеялись, и совсем не над тетками, которые душатся мылом с мандарином, да еще в такую жару, а просто потому, что им было весело жить на этом свете – вот так, все время вместе, одинаково слыша, одинаково чувствуя, одинаково думая, одинаково нуждаясь друг в друге… Им было так хорошо вместе – вот так сидеть, тесно прижавшись друг к другу, закрыв глаза, и не видеть эту праздную толпу – что там разглядывать? Совершенно нечего там разглядывать – и придумывать свои названия каждому запаху, проплывающему мимо них.
– Елка в компоте… – Анна повела носом вслед очередному аромату.
– В сливовом, – уточнила Ольга, улыбаясь. – Ор-р-ригинальная композиция.
– Сумасшедший народ, – сказала Анна, явно копируя кого-то, и тяжело вздохнула. – Это просто какое-то буквально безумие.
Ольга засмеялась, и Анна засмеялась, и прямо посреди этого смеха, прямо на гребне уже привычной и всегда такой удивительно новой радости Ольга вдруг уловила что-то страшно знакомое – ужасающе, угнетающе знакомое, так старательно забываемое, но не забытое… Еще ничего не поняв, совершенно инстинктивно она вскочила, схватила Чижика в охапку и в панике оглянулась, ища путь к спасению.
– Как ты держишься? – глубокий, мягкий баритон. Голос был бы очень красивым, если бы не злобное раздражение, сочащееся из каждого слова, каждого звука, даже каждой паузы. – Что это за походка? Ты уже не маленькая, чтобы так скакать… Никакого воспитания, смотреть противно.
– Отлезь от девки! – Женский голос был холодный, жесткий и тоже раздраженный. – Воспитатель нашелся… Курам на смех. На себя посмотри, придурок. И вообще заткнись. Надоел, зараза, как печеночная глиста.
Ольга стояла, окаменев, крепко прижимая к себе Анну, боясь оглянуться… Хотя оглянуться почему-то очень хотелось. Наверное, потому, что сама Ольга никогда не говорила таких слов… И даже не думала таких слов! Ну почему, почему, почему она никогда не говорила – и даже не думала – таких слов?!
– Какой дед противный, – шепнула Анна ей в ухо, и теплое шевеление ее клювика мгновенно вывело Ольгу из оцепенения. Она не боится, ей давно уже нечего бояться, она свободна, она счастлива, и у нее есть Анна! Ольга перевела дыхание и спросила совершенно спокойно, даже улыбаясь:
– А почему ты думаешь, что это дед, Чижик? Может, он молодой?
– Ну вот еще, – удивилась Анна. – Ничего не молодой. Злой-злой. Как Кощей Бессмертный. Ты меня на землю поставь, я уже большая. Папа боится, что тебе тяжело меня таскать.
– Ты уже большая, но мне ни капельки не тяжело, – возразила Ольга, но все-таки поставила Анну на ноги, а потом с любопытством оглянулась на голоса. Просто любопытство, ничего больше. Сейчас ей абсолютно нечего бояться.
Интересно, а чего она боялась раньше? Вот этих пустых, зеленых, как бутылочное стекло, глаз? Вот этого иссушенного злобой лица? Вот этих поганых слов, произносимых вот этим поганым бархатным голосом? Злой старый Кощей Бессмертный. Вообще-то он ничуть не изменился, да и что это за возраст для мужика – ему ведь и пятидесяти еще нет. Но – старый. Он, наверное, родился уже старым, просто она раньше этого не видела.