Вдруг, пытаясь разглядеть, что находится за углом, я заметила пожарную лестницу – она проходила рядом с крайним левым окном и спускалась почти до самой земли. Волнение охватило меня: я поняла, что именно там мое спасение.
Но, чтобы добраться к лестнице, нужно было разбить окно. И если она рухнет, едва я к ней дотронусь, а потом чудом смогу вернуться в офис, – то неминуемо замерзну в ближайшие несколько часов: в пятнадцатиградусный мороз долго не продержишься, даже если сидеть возле обогревателя вплотную…
И все-таки, я решила рискнуть. Ведь уверенности в том, что даже через пару дней Гришин вернулся бы за мной, совершенно не было. При мысли о перспективе медленной смерти в этом унылом месте я взяла злополучный стул, размахнулась и изо всей силы ударила по стеклу.
Посыпались осколки, крупные и мелкие; хорошо, что я сразу же отскочила. На меня повеяло ледяным холодом, и я поежилась. Но мысль о том, что спасение близко, придало смелости, и я принялась осторожно вынимать осколки. Руки моментально замерзли, пальцы перестали меня слушаться. Пришлось вернуться в кабинет и долго отогревать руки на обогревателе. Потом пошарила в сумке в поисках перчаток – увы, их не было, забыла их в своей приемной…
Вернулась снова к окну, вынула несколько кусков стекла, сунула руки в карман и начала изучать лестницу. Дело было плохо: как раз напротив нее из стены торчала какая-то труба. А из трубы капала вода, стекая по нескольким перекладинам, а затем неотвратимо замерзая. Да стоит мне только прикоснуться руками к этим узким металлическим ступенькам, как я примерзну к ним. Или поврежу кожу и от боли отпущу перекладину… Воображение рисовало ужасные картины моей гибели – одна страшнее другой.
Снова начало накатывать отчаяние. Я вернулась погреться. И увидела на диване пакет с комком серо-голубого бархата внутри – это было мое волшебное платье. И я улыбнулась ему, как другу: нет, все-таки, оно сможет меня выручить в самый тяжелый момент! Живо вернулась к разбитому окну, взяла осколок стекла и начала разрезать платье на широкие полосы. Двумя обмотала ботинки – так они не будут скользить по обледенелой лестнице. Еще из двух сделала себе подобие перчаток, обмотав кисти рук. Несколько запасных полос бархата сложила в карман, – вдруг одна из импровизированных перчаток свалится в пути, и нужно будет делать новую. А остальную ткань, оставшуюся от платья, сложила на подоконник – она защитит меня от застрявших в раме осколков, когда буду взбираться на лестницу.
Я перебросила сумку по-почтальонски через плечо, стала коленями на подоконник и ухватилась руками за перекладину лестницы. Она, к моему огромному облегчению, была сделана на совесть. Конструкция даже не шелохнулась, когда я осторожно переставила одну, а затем и вторую ногу на перекладину пониже. Замерла, унимая волнение. Затем, недолго раздумывая, все-таки сдернула ткань с подоконника и сунула в сумку: платье требовало к себе уважения даже в таком растерзанном виде.
Осторожно переставляя ноги, а затем руки, я отправилась по этой дороге жизни вниз. Пять этажей, если подумать – всего каких-то пятнадцать метров… Я преодолевала их под такой сумасшедший бой сердца, словно жизнь моя висела на волоске. В какой-то степени, наверное, так и было. К морозу добавился пронизывающий ветер, я жутко замерзла. Но, главное, рукам было тепло! Ноги не скользили, – спасибо тебе, платье… И я медленно продолжала двигаться вниз, считая: правая нога, левая нога, правая рука, левая рука. Как в игре "мистер-твистер". Только цвет был один – цвет ржавой обледенелой лестницы, оказавшийся цветом моей свободы.
В самом низу лестницы меня ждал неприятный сюрприз: до земли оставалось еще метра три. Если прыгну с такой высоты – рискую сломать ногу. Или руку, что не намного лучше. И тогда платье снова выручило меня. Я обняла лестницу, как еще одного своего лучшего друга. Слишком много сегодня у меня появилось воображаемых неодушевленных друзей – платье, лестница… Улыбнувшись этим мыслям, я связала несколько полос ткани вместе, привязав один конец к перекладине – получилась веревка, которая, хоть и не доставала до земли, но позволяла еще немного опуститься на более безопасное расстояние. Я опасалась, что бархат порвется, и я рухну вниз, но ткань выдержала!
Теперь я стояла на земле, на твердой, прекрасной земле, и дышала полной грудью прекрасным морозным воздухом свободы, пытаясь унять дрожь в ногах. Оставалось лишь одно дело. Я дернула снизу за веревку – узел на удивление легко развязался, и серо-голубой бархат лег мне в руки. "Спасибо", – прошептала я. И прикоснулась к платью щекой – совсем как в тот раз, когда увидела его впервые у себя дома. Сложила обратно в сумку и отправилась к маячившему вдали поселку быстрым шагом, переходящим в бег. Только так можно было согреться!
Глава 10
Скоро моя резвая рысь сменилась тяжелой поступью – я ужасно устала. И, когда, наконец, добрела до небольшого кафе с игривым названием "Рандеву" на крайней улице поселка, то чуть не расплакалась от счастья. Кафе означало горячий чай, телефон и теплый туалет! Нет, в таком порядке: теплый туалет, телефон, горячий чай!
Внутри оказалось довольно миленько и чисто. Даже в туалете. Усевшись за уютный столик в углу возле кадки с фикусом, я с наслаждением сняла куртку и вытянула ноги. Ко мне сразу же подошел официант, молодой приветливый парень. На просьбу позвонить сразу же протянул аппарат. Все вокруг казалось таким милым и практически совершенным! Наверное, это пережитые опасности так на меня подействовали… Я заказала черный чай с лимоном и бутерброд с ветчиной и сыром. А потом набрала Женин номер.
– Женя, это я.
– Яна! Янка! Слава богу, ты жива… Я чуть с ума не сошел! Где ты, что стряслось? – он засыпал меня вопросами, он волновался, а меня это успокаивало. Это такое счастье – знать, что кто-то за тебя переживает!
– Жень, я все тебе расскажу при встрече. Можешь меня забрать?
– Конечно! Где ты?
– Я в поселке…э-э-э… – а я ведь даже не знала, где нахожусь!
Позвала официанта:
– Подскажите, пожалуйста, как называется этот поселок?
Парень, конечно, удивился; но вида не показал и вежливо ответил:
– Алексеевка. Пять километров от окружной, поворот возле заправки.
– Услышал, – сказал Женя. – Выезжаю. А ты пока хотя бы главное скажи…
– Главное? Я тебя люблю, – легко ответила я.
– Я тоже тебя люблю, милая. Но мне нужно знать, что произошло с тобой! Ты цела? Врач не нужен?
– Врач не нужен. А полицейский – нужен. Задержать Гришина. Ну может, не полицейский, а хотя бы внутренняя охрана…
– Гришин? Я так и знал, что он какую-то пакость затеял. Мы за его машиной следим, ведь тебя именно с ним в последний раз видели… Все, я в машине уже, никуда не уходи!
Пока ждала Женю, быстро расправилась с бутербродом и пила чай – уже третью чашку. Он еще пару раз перезванивал, уточнял, как найти "Рандеву". Вошел в кафе – и бросился ко мне.
– Ох, родная, слава богу, слава богу… Я уже и дома у тебя был – родные твои себе места не находили, обзвонили все морги и больницы. Я им свой номер оставил для связи. Уже сообщил, что ты цела и невредима. Ну, иди сюда, – он снова обнял меня крепко и нежно, и, не стесняясь, начал целовать.
– Женя, постой. Мне нужно так много тебе рассказать. Много важного…
Я осторожно высвободилась из его объятий, заказала себе четвертую чашку чая, а Жене – первую. Мы не хотели пока что никуда уезжать – ведь для этого пришлось бы на время разнять наши руки, а мы не могли этого сделать. Как сиамские близнецы, мы словно срослись ладонями, чувствуя себя одним целым. По нашим жилам текла одна кровь, а душа была одна на двоих.
Но мне все-таки предстояло рассказать Жене все, что знаю. И многое из этого причинит ему боль. Как я ни старалась избежать участи гонца, приносящего плохие вести, – у меня не получилось.
Там, за столиком у кадки с фикусом, он все и узнал. Сначала о Чернове, который с женой развелся, и сын взял фамилию матери – Надежды Погорельской.
– Подожди,… Погорельский? Наш Алексей?… Имеет отношение к Чернову?
– Самое прямое. Это его сын.
– И почему об этом никто пока что не знает? – спросил Евгений.
– Ты теперь знаешь. Я знаю. И Гришин.
– Хорошо. Это все понятно. А проблема в чем?
Я молчала, прихлебывая свой чай.
– Знаешь, почему Дмитрий уехал?
– Понятия не имею! Он со мной так и не связался. И Гришин на связь не выходит вторые сутки. Еще этот развод… – Евгений поморщился. – Юлия хочет максимально быстро развестись. У нее ведь доказательства! – несмешливо ухмыльнулся Женя. – Признаться, я тоже тянуть с разводом не хочу. Пусть забирает все, черт с ней. Компанию жалко, вернее, двадцать лет жизни, которые я на нее потратил.
– Подожди, – наконец, медленно произнесла я. – Ты не знаешь главного. Это все изменит.
Я собралась с духом и все-таки произнесла это:
– Настя – не твоя дочь.
– То есть? – он даже засмеялся. – Как не моя? Мы ее даже рожали вместе! Хотя двадцать лет назад это было еще редкостью в нашей стране. Конечно же, это моя девочка!
– Настя – дочь Чернова. У них был роман с Юлией. Но он не захотел разводиться, предпочел уехать. А она потом замуж за тебя вышла… – последние слова я произнесла почти шепотом. Возможно, таким образом я словно пыталась смягчить удар, если такое вообще было возможно. Женя в одно мгновение осунулся и словно стал старше.
Он ничего не говорил, только механически помешивал ложечкой чай.
– Женя, Гришин все знал. Мне кажется, Дмитрий догадался о его махинациях, а тот пригрозил все рассказать его жене о связи с Юлией. И Юлия, конечно, все знала с самого начала о ребенке… – я говорила, лишь бы не молчать. Но, кажется, сделала только хуже.
– …Она никогда меня не любила, – медленно сказал Женя. – Я чувствовал это. Потом, конечно, когда узнал ее получше – тоже перестал любить. Но Настя… Я вырастил ее. Как можно такой обман вынести?! И как Настя это переживет?! – он повернул ко мне лицо. Глаза были наполнены болью.
Чтобы хоть как-то его отвлечь, переключила внимание на другое:
– Но главная проблема сейчас – отношения Насти с Алексеем. Они ведь брат и сестра, понимаешь? Поэтому и Дмитрий объявился. Чтобы помешать…
Женя посмотрел на меня отсутствующим взглядом.
– Думаю, когда Настя узнает правду о своем рождении, и перенесет это стойко, остальное будет пережить уже легче, – сказал он жестко.
– Ну, не знаю, – засомневалась я. – В любом случае, ей понадобится твоя поддержка. Все равно она считает тебя своим отцом. И разве это не так на самом деле?
Тогда его лицо прояснилось:
– Да. Она – моя дочь. И с этим никто ничего не сможет поделать. А вот Юлии остается лишь молиться, чтобы развод прошел на взаимовыгодных условиях. Факты все меняют. Хотя меня, если честно, это совершенно не радует.
Потом, наконец, мы уехали из Алексеевки. Я отправилась домой – родные и так уже названивали Жене каждые пять минут, расспрашивая, когда же их драгоценный ребенок (то есть я) домой попадет.
Он проводил меня до самой двери.
– Может, зайдешь? – предложила я.
– Пока нет. Мне нужно теперь все решить – окончательно и бесповоротно. Но скоро, не сомневайся, – я зайду и останусь навсегда в твоей жизни. Если ты захочешь… Ты хочешь? – спросил он, обнимая меня.
– Больше всего на свете! – ответила я.
Дома, конечно, меня засыпали вопросами. Я рассказала отредактированную версию своих приключений. Ну, без лестницы, пронизывающего ветра и холодной тяжелой ночи в заброшенном здании. И без Гришина, конечно. Вместо Гришина была Маша. Мы с ней как бы пошли в кино, а потом мой телефон разрядился, я осталась ночевать у нее, а домой позвонить забыла. На это мама возразила, что Маше они звонили, и она была не в курсе, где я… Пришлось говорить правду. Но не всю. Вместо старого завода в моем рассказе была загородная гостиница. И я должна была исчезнуть в интересах следствия. Какого следствия – не уточнила, сказала туманно, что "ведется частное расследование в компании". Они и к этой версии отнеслись с недоверием – особенно мама. Но правда их вообще бы напугала. Так что остановились на гостинице и интересах следствия.
А потом, когда я отмылась в ванной, съела огромный кусок специально приготовленного бабушкой яблочного пирога и вырвалась из плена любящих родных, наконец, прошла в свою комнату. Достала из недр моей необъятной сумки целлофановый кулек и вытряхнула на пол то, что когда-то было красивым, чудесным, серо-голубым бархатным платьем. Куски ткани были скомканными и грязными, а некоторые – очень грязными… Ими я оборачивала свои руки и ботинки, когда спускалась по страшной лестнице, убегая из заточения. Рука не поднималась выбросить все это в мусор. Ведь это – мои воспоминания! И, пожалуй, не только мои, а и еще одной пожилой женщины, которая мне платье подарила.
Я аккуратно собрала все части ткани, сложила в тазик и принялась за стирку. Нет, конечно, я не собиралась восстанавливать платье, и не жалела о его утраченных свойствах. Мне казалось, что напоследок оно сумело сказать мне, что на самом деле все в моей жизни зависит только от меня. И по-настоящему важные вещи можно осуществить, лишь полагаясь на собственные силы, а не на мифическую помощь волшебных сил…
Развесив ткань на балконе сушиться, я набрала номер телефона бывшей хозяйки платья. Он был теперь в памяти моего мобильника – мне казалось, что я должна сохранить этот номер, и теперь выяснилось: была права!
На этот раз трубку сняли быстро:
– Алло!
– Здравствуйте, это снова Яна! Которая с платьем, – уточнила я.
– О, Яночка, здравствуй! – как хорошей приятельнице, обрадовалась мне старуха. – Как у тебя дела?
– Платья больше нет, – грустно сообщила я.
– Нет? – эхом переспросила она. Голос у нее был разочарованный.
– Так получилось…
– Ну что ж, Яна, приезжай на чай. Погорюем вместе, – она быстро справилась с собой и была приветлива, как и раньше. – Меня, кстати, Ольгой зовут, если я не представилась раньше. Адрес помнишь?
– Адрес не помню… Ольга? А отчество?
– Васильевна. Но это неважно. Давай без отчества, – старуха отозвалась неожиданно молодым смехом. – Отчество – это пережиток прошлого! Когда ко мне по отчеству обращаюсь, я чувствую себя слишком старой! Улица Весенняя, дом сорок два, квартира шестнадцать. Когда будешь?
Я пообещала приехать через час. Быстренько оделась, по дороге купила в супермаркете свой любимый торт – "Пражский с вишней", и скоро была уже на месте, поднялась на третий этаж и позвонила. Дверь открылась быстро. На пороге стояла радостная Ольга:
– Входи, Яночка, входи, я тебя жду, уже и чай заварила!
Я протянула ей торт и услышала:
– Спасибо! Мой любимый!
Сняв куртку, я прошла за хозяйкой в гостиную. Квартира была чистой, ухоженной и вполне современной, без намека на то, что тут живет почти столетняя старуха. Правда, надо отдать должное Ольге, что старухой ее можно было назвать только по возрасту, но не по стилю. Конечно, возраст почтенный, но одета в классические джинсы, васильковый свитерок, стройная, волосы уложены, на запястье браслеты, в ушах серьги. Мне всегда были чрезвычайно симпатичны ухоженные старухи. Это непостижимым образом вселяло надежду на счастливое будущее.
– Ну, рассказывай, – вздохнула Ольга.
Наверное, судьба платья опечалила ее больше, чем меня. И я рассказала ей несколько облагороженную историю своих приключений. Правда, не называя имен и чувств. Казалось, таким образом я все-таки сохраняю дистанцию, и мои тайны остаются при мне…
– А знаешь, откуда оно у меня? Вернее, откуда у него такие… свойства? – спросила моя собеседница.
– Очень хочу услышать! – горячо заверила я.
– История произошла больше сорока лет назад. И тогда мне было сорок. Работала я детским врачом, причем очень хорошим была врачом! А муж мой играл в симфоническим оркестре, часто на гастроли ездил. Подарками меня задаривал…Из командировки в Перу привез отрез на платье. Купил в небольшой лавке со всякими амулетами возле Мачу-Пикчу. Не знаю, как эта ткань туда затесалась, но продавался только один этот кусок удивительной ткани.
Сшила я из нее на заказ вот это самое платье, и отправилась в нем на конференцию в Дом ученых. А туда от нашего дома идти десять минут через парк. Там иногда промышляли цыганки. И вот одна, с ребенком на руках, подходит ко мне и начинает приставать, как обычно – дай, мол, погадаю, судьбу предскажу… Не надо, говорю, ничего мне предсказывать, я и так все про себя знаю. А сама смотрю на ее ребеночка, и вижу припухлость под ушком – явные симптомы паротита. Спрашиваю у цыганки: знаешь, что ребенок твой болен? Она, конечно, рассердилась, давай проклинать меня. Я ее успокаиваю, объясняю – если паротит не лечить, все может очень плохо закончиться. И не иду на конференцию, а веду свою цыганку в клинику, чтобы ребенка осмотреть. Она притихла, семенит за мной. Клиника тоже недалеко, но даже эти пятнадцать минут люди от нас шарахались – так всегда цыган почему-то воспринимают. Ну, я малыша осмотрела, точно: паротит. Назначила лечение, кое-какие лекарства были в кабинете – дала с собой. А она заплакала, подошла ко мне, до плеча дотронулась и сказала: "Спасибо тебе за хорошие руки. Теперь все, о чем мечтаешь, сбудется". Больше я ее не видела…
– И что дальше? – взволнованно спросила я. Ольга молчала, вспоминая далекие дни. – О чем вы мечтали?
– Мечтала я только об одном. О детях. У меня был прекрасный муж, любимая работа. Но без детей жизнь казалась неполной. Я использовала все возможные связи в медицинском мире, мы обращались к лучшим врачам – но детей не было. И как только цыганка это сказала – я подумала только об одном: хочу, чтобы у меня был ребенок. И сразу, вдогонку – второе желание: хочу, чтобы он был счастлив!
– И как? Получилось у вас? – я волновалась так, словно это мое заветное желание было таким хрупким и таким огромным, как у Ольги. Она молчала. Наш чай остывал, а торт стоял нетронутым.