* * *
Вне зависимости от того, как на самом деле все это происходило, и от того, стали мы (или нет) такими, какие мы есть, потому, что нас сформировали, основали, изваяли и вылепили именно ядовитые вещества, все равно нельзя не отметить, что они неизменно восхищали и восхищают ученых и врачей, привлекая их живейшее внимание. Не столь важно зачем - для использования или исследования. Просто в ядах есть некая тайная, сокрытая от поверхностного взгляда сила. Пусть даже отравитель - злодей, вызывающий страх и отчаяние, но он и в самом деле на какой-то момент наделен властью над жизнью и смертью - и это такая сила, которую трудно превозмочь.
Но как мы, обычные люди, можем надеяться на то, чтобы хоть как-то сравниться со столь могущественными нашими отдаленными предками? Не можем, конечно. Но все же, как показало время, мы потихоньку учимся справляться. И у нас это даже неплохо получается, как отметил еще почти два тысячелетия назад Плиний:
…мы более не удовлетворяемся ядами естественными, но прибегаем ко множеству смесей и составов искусственных, даже изготовленных нашими собственными руками. Но что скажешь ты о таком? Разве люди по самой своей природе не ядовиты? Все эти сонмы клеветников и интриганов на свете, что же еще они творят, как не источают яд из своих черных языков, подобно отвратительным змеям?
Плиний Старший. Естественная история, около 70 г. н. э.
Сам Плиний погиб, задохнувшись ядовитыми газами при извержении вулкана Везувий в 79 году н. э., и все равно, пожалуй, ему еще повезло: он дожил до весьма солидного возраста (56 лет), а никто - ни соперники, ни правители, ни его сородичи - не покусился отравить его. Правда, если оглянуться на последние несколько веков, окажется, что в этом смысле с античных времен мало что изменилось… Удивительно даже не то, сколько ядов постоянно окружает нас, но то, как нам удается избегать большинства из них. Люди нашли способы обработки клубней кассавы (маниока) и зерен саговых, содержащих ядовитые вещества, научились не употреблять в пищу ту рыбу, которая им бы в самом деле сильно повредила, - и в то же время обнаружили те яды, которые в малых, очень малых дозах скорее идут на пользу, чем вредят.
Крысы, обнаружив что-то новое и съедобное, сначала откусывают маленький кусочек. Почувствовав какие-то неприятные последствия, они никогда больше такую пищу не тронут. Это, конечно, достаточно простое объяснение реакции на неприятные ощущения, но как можно объяснить поведение людей, которые научились обрабатывать ядовитый пищевой продукт, сначала вымачивая его, потом высушивая, а потом опять вымачивая? Люди способны передавать друг другу знания о том, чему они научились, и это крайне важно, однако невозможно не задаться вопросом: а сколько же людей умерли, прежде чем нам удалось перехитрить ядовитые вещества, возникшие в ходе эволюции как раз для защиты растения - чтобы его не портили вредители, то есть мы с вами, желающие получать пищу из самых различных источников?
Нам, людям, повезло: достаточно нескольким любознательным натурам проделать какие-то опыты, и они могут поделиться полученными знаниями со всем человечеством. Вот, например, Уильям Баклэнд, знаменитый английский геолог и палеонтолог XIX века, но также и теолог, ставший на склоне лет настоятелем Вестминстерского аббатства, один из неподдельных чудаков-оригиналов от науки: он рисковал отчаянно, хотя и шел на этот риск из любопытства, а отнюдь не в силу исключительного желания спасти человечество. Баклэнд славился тем, что употреблял в пищу самые невероятные, экзотические предметы, притом в таких масштабах, что, как он сам похвалялся, ему удалось испробовать на вкус большую часть животного мира. Как сообщал английский писатель Огастэс Хэа (Augustus Hare), с ним случился однажды даже эпизод практически каннибальского свойства:
Разговор о странных, необычайных реликвиях привел к тому, что было упомянуто сердце одного из французских королей, которое хранили в Нунэме в серебряном ларце. Доктор Баклэнд, разглядывая его, воскликнул: "Много престранных вещей довелось мне уже отведать, а вот сердце короля ни разу не ел!" - и прежде, чем хотя бы кто-то успел остановить его, он жадно заглотил эту драгоценную реликвию, так что она оказалась навеки утрачена.
Баклэнд, как и целый ряд исследователей-врачей, которых мы еще встретим по ходу повествования, был готов подвергнуть риску себя самого, однако все же куда больше было на свете тех, кто предпочитал травить других. И с некоторыми из них мы сейчас и познакомимся.
Глава 2
Убийца на убийце сидит…
Но в Средней Англии законы и современные обычаи все же создали некую уверенность в безопасном существовании даже для нелюбимых жен. Здесь не допускается убийств, слуги здесь - не рабы, а в аптеке здесь вам не продадут яда или снотворного зелья так же легко, как порошок ревеня.
Джейн Остин. Нортенгерское аббатство, 1818
Если бы в Англии во времена Джейн Остин жили и работали несколько Лукуст, все было бы отнюдь не так патриархально, как она описала, - слишком уж у многих в те годы была потребность в услугах подобного сорта,. Так, в том же номере газеты "Таймс" за 1859 год, где рецензировалась книга Чарлза Дарвина "Происхождение видов", можно было прочесть и рассчитанную на развлечение читателей заметку из зала суда по бракоразводным делам, которая позволяет составить представление о том, на что приходилось пускаться тогда супругам, желавшим развестись. Требовалось приводить целые толпы свидетелей, готовых рассказать судьям, как они якобы своими собственными глазами лицезрели, что именно обе стороны проделывали в парке, да еще и в полуодетом виде… Только тогда судейские умы могли прийти к одному-единственному, непреложному выводу: в кустах восторжествовал порок! Ведь в викторианской Англии требовалось совершить совершенно скандальный адюльтер, продемонстрировав стальное, несгибаемое намерение избавиться от своего супруга или супруги, или же обе стороны, то есть оба супруга, должны были вступить друг с другом в сговор, дабы оказалось возможным привести те самые доказательства, которые требовал закон - а закон между тем был настроен совершенно беспощадно, желая каленым железом выжигать как раз саму возможность какого-либо уговора между сторонами в процессе.
В те дни, когда более гуманных бракоразводных законов еще не существовало в природе, эта непреклонная строгость закона сплошь и рядом приводила лишь к тому, что куда проще было обратиться за помощью к склянке с ядом. Конечно, существовали и отвесные утесы, с которых всегда кто-то мог иной раз упасть, оступившись или споткнувшись; имелись и купальни, где тоже иной раз, бывало, утонет чей-то супруг или супруга, однако яд предоставлял возможность куда спокойнее совершить все втайне, а к тому же если очень повезет, то смерть близкого могла быть интерпретирована как результат любой из доброй дюжины естественных причин.
Это явление встречалось, однако, отнюдь не только в Северном полушарии. Альфред Рассел Уоллес , коллега Дарвина, во время своих многочисленных путешествий встречал аналогичное поведение в других культурах. Вот что он писал о том, что сам видел и слышал в Дили (тогда эта территория на одном из островов Индонезии называлась Португальским Тимором);
Когда я был там, все тамошние жители выражали свою уверенность в том, что два офицера отравили мужей тех женщин, с которыми у них была продолжительная любовная интрижка; это мнение еще больше подкреплялось тем обстоятельством, что офицеры стали открыто сожительствовать с ними сразу после смерти своих соперников. И никому не приходило в голову выказать осуждение подобному преступлению или, более того, вообще счесть это преступлением, поскольку мужья этих женщин были из низших каст, а значит, им и полагалось освободить дорогу, чтобы не быть помехой для тех, кто был выше их по своему положению в обществе.
Альфред Рассел Уоллес. Малайский архипелаг, 1869
Правда, ни один из этих умертвителей супругов не идет ни в какое сравнение с бакалейщиками, которые тайком фальсифицировали свой товар, или со зловредными пивоварами и промышленниками, с кем мы еще встретимся позже - ведь и они извели немало людей. Однако если хладнокровному убийце недостает шарма, то пожелавшие ради собственной корысти избавиться от ненавистного супруга или от кого-то еще из родственников все же вызывают определенное, пусть жуткое, варварское любопытство, в них своеобразный шарм присутствует. Рассмотрим всего двоих персонажей. Они и документы подделывали, и ядом воспользовались, чтобы устранить своих жертв, но и тот и другой обладали роковой притягательностью для всех, с кем пересеклись их пути. Каждый из них начал с Лондона, а завершил свои дни в Австралии: один из них был изобличен в плетении интриги с большим количеством петель, чем вам когда-либо встретится в книгах Чарлза Диккенса, а второго сам Диккенс повстречал в тюрьме.
Многие австралийцы сегодня испытывают известное удовлетворение, найдя у себя в генеалогическом древе какого-нибудь каторжника, поскольку они уже вконец уверили себя, будто драконовское государство везло за три-девять земель, на каторгу, горемык, укравших кусок хлеба, чтобы накормить своих голодных детей, либо за какие-то политические преступления. Да, попадались и такие "благопристойные" каторжники, это правда, однако их было ничтожно мало. Уголовники, попадавшие в Австралию, - это преступники до мозга костей, отчаянные, кровожадные злодеи, которым удалось уйти от виселицы, лишь признав вину за меньшее по значению преступление и согласившись на переезд за казенный счет далеко, за два океана, дабы попытаться исправиться. Причем исправляться предстояло на каторге на краю света (правда, с целой шеей). Это была хорошо продуманная система, она уже снабдила работниками сахарные плантации в Вест-Индии и в Америке, а теперь настал черед Австралии. Но хотя среди привезенных с Альбиона людей попадались порой вполне невинные личности, вроде первых организаторов профсоюзного движения или тех, кто желал накормить голодных в Англии, однако большая часть преступников, происходивших из "приличного общества", были такими же чудовищами, как Тоэл или Уэйнрайт.
Джон Тоэл, например, был вполне симпатичный, пусть несколько самовлюбленный честолюбец, который отчаянно желал быть принятым в религиозное "Общество Друзей", то есть к квакерам, однако те не зря слывут людьми умными, вот они сразу и распознали, что на самом деле кроется за поползновениями мистера Тоэла. Поэтому ему, коммивояжеру лондонской фармацевтической компании, приходилось лишь подражать их скромной одежде, известной под названием квакерского наряда, хотя все-таки ему удалось свести дружбу с некоторыми членами этого "Общества".
Не все яблоки в бочке одинаково хороши, и Тоэл познакомился с квакером по имени Хантон, который, хотя и торговал льняным бельем, дни свои окончил, дергая ногами на виселице в связи со своими успехами на стезе фальшивомонетчика. Однако это не устрашило Тоэла. Скорее даже вдохновило его на подвиги, и он двинулся по той же дорожке. Его целью стало заполучить в свое распоряжение клише, с которых он мог бы отпечатать ценные бумаги Банка Смита в Аксбридже. К счастью для Тоэла, банк этот принадлежал квакерам, которые принципиально выступают против смертной казни, поэтому когда его поймали, то была достигнута нужная договоренность, и Тоэла отправили за пределы Англии, где он и провел в колониях 14 лет.
Каторга тогда означала пребывание в тюрьме открытого типа, в которой преступники жили и работали, как и любой другой колонист. Умному преступнику это давало возможность начать свою жизнь заново, с чистого листа, а еще и немало заработать, даже порою сколотить даже целое состояние, и Тоэл попробовал пойти по такому пути: вскоре он опять стал искать общества квакеров и, несомненно, живописал им, сколь сильно его желание искупить свою вину. Но все же ему - тому, кому еще в Лондоне пришлось спешно жениться на собственной прислуге, забеременевшей от него, причем не по квакерскому обряду; ему, кого изобличили в попытке мошеннически опустошить банк, принадлежавший одному из членов "Общества Друзей"; ему, у кого теперь была содержанка в Сиднее, потребовалась бы особая сила убедительности…
В 1820 году Тоэл открыл в Сиднее аптеку, причем, сказать по правде, он довольно скупо поведал о своей квалификации в этой области - только то, что его "познания не были непрофессиональными, а опыт работы не был нерегулярным", однако в конце концов его дело стало процветать. Сведения о его благополучии достигли его жены, которая по-прежнему жила в Лондоне в отчаянной бедности. Она потребовала, чтобы семья воссоединилась, как это разрешало благосклонное государство, и вот уже довольно скоро она появилась в Сиднее, и это, разумеется, означало, что Тоэлу пришлось прекратить встречи с любовницей. Примерно в это самое время Тоэл достиг определенной известности, поскольку занялся показным уничтожением бочонков с ромом, содержимое которых он выливал в Сиднейскую бухту. А еще, когда Сидней посетили два видных члена "Общества Друзей", Джеймс Бэкхаус и Джордж Уокер, Тоэл отметил это особым событием - передал в дар "Обществу" участок земли, на котором, как он заявил, должен быть сооружен первый в Австралии молельный дом квакеров. (Правда, на самом деле этот акт дарения ни к чему не привел, потому что после казни Тоэла через повешение участок был продан, и в конце концов на этом месте оказалась построена синагога.)
Тогдашняя ситуация и большое везение помогли Тоэлу разбогатеть, однако жена его без конца болела, поэтому, едва срок его ссылки завершился, ему было разрешено проводить ее на родину, в Англию. Ее состояние ухудшалось, и он нанял для ухода медицинскую сестру, Сару Лоренс. Когда жена умерла, Тоэл сделал Сару своей любовницей и в результате имел от нее двоих детей. Но в 1841 году он женился на вдове квакера, Элайзе Катфорт, хотя "Общество Друзей" опять было недовольно тем, что их свадьба была сыграна за пределами квакерского кружка. По-прежнему надевая квакерское одеяние и притворяясь, будто он разделяет квакерские понятия о добродетели, Тоэл все же являлся в гости к Саре Харт, как звалась его новая дама сердца, жившая в Солт-Хилл, неподалеку от города Слау, куда можно было съездить и вернуться в течение одного дня благодаря вновь сооруженной железной дороге. В тот же год Слау и Лондон соединило еще более новомодное изобретение - телеграф, который разработали знаменитые мистер Уитстон и мистер Кук, использовав электрическое реле никому не известного доктора Эдварда Дэви. Самому доктору Дэви, который называл свое устройство "электрическим повторителем", пришлось внезапно оставить жену в Лондоне и срочно переехать в Австралию, - доверив отцу продажу своих патентов и избегнув необходимости прилагать усилия к разводу.
Тем временем, к 1843 году, дела у Тоэла пошли как нельзя плохо. Экономика Австралии вошла в крутое пике, и его состояние, главным образом связанное с собственностью в Австралии, оказалось в опасности. Когда эти мрачные новости достигли берегов Англии, он понял, что настало время подсократить расходы. Конечно, пора было оставить Сару, однако, поскольку она наверняка подняла бы шум по этому поводу, Тоэл решил покончить с их отношениями раз и навсегда. Первая попытка умертвить ее, добавив морфия ей в кружку портера, не привела к желаемому результату: Саре стало плохо, однако она не умерла. Поэтому первого января 1845 года он приобрел две драхмы синильной (циановодородной) кислоты, которую шведский химик Шееле открыл еще в конце XVIII века. Продавцу он объяснил, что она нужна ему для "обработки варикозных вен"…
Тоэл поднес Саре цианид в бутылке крепкого портера. Но едва она принялась кричать в агонии, как он бежал. На нем, разумеется, была обращавшая на себя внимание "опрощенная" квакерская одежда, и кто-то из соседей видел, как он быстро направлялся в сторону железнодорожной станции. Обо всем стало известно полиции, полицейские тут же ринулись на станцию, однако птичка успела выскользнуть из клетки, хотя и на пассажирском, медленном поезде, ушедшем в сторону Лондона. Конечно, даже самый медленный поезд все равно двигался куда быстрее самого быстроногого констебля, так что злодей, добравшись до Лондона, имел все шансы раствориться в огромном городе. Правда, он все-таки порядком выделялся в толпе своей "опрощенной" одеждой, и никакой даже самый быстрый поезд не способен был сравниться по скорости с электрическим телеграфом, особенно в то время .
Кто-то - истории так и осталось неизвестным, кто именно - догадался воспользоваться телеграфом Уитстона, точь-в-точь как по прошествии более чем полувека удалось выследить и разыскать доктора Криппена с помощью радиотелеграфа, который к тому времени только начали использовать. Но тогда, в 1845 году, в простейшем телеграфе использовалось всего 20 букв (не было С, J, Q, U, X и Z), и поэтому, как рассказывают, телеграфист в Лондоне, на вокзале Пэддингтон, никак не мог понять передаваемое слово KWAKER (вместо QUAKER): едва телеграфист в Слау набирал KWA, как Лондон запрашивал повтор. Так продолжалось, пока, наконец, помощник телеграфиста не заметил, что хорошо бы позволить станции из Слау полностью передать свое сообщение .
Конечно, это не более чем забавная история, потому что ведь другие слова, начинающиеся на QU, такие, как "queen" (королева) или "quick" (быстрый) наверняка уже передавались не раз, и притом без каких-либо затруднений. Но суть здесь в том, что в Лондоне заранее знали: подозреваемый в убийстве едет в таком-то поезде, а посему на вокзале его уже поджидал полицейский. За Тоэлом проследили, довели его до дома и только потом арестовали и предали суду. Во время этого суда случилась небольшая сенсация, причем источником ее стал его адвокат, сэр Джордж Эдвард Фицрой Келли.