В эпоху империи, отмеченную большей свободой нравов и разложением древних обычаев, права и возможности женщин в Риме значительно расширились. Жизнь женщин стала излюбленной темой для сатириков, да и многие другие писатели с беспокойством наблюдали, как распространяются в римском обществе легкомыслие, распущенность, разврат, причем средоточием многих зол выступали в глазах римлян двор и семья самого императора. Резко очерченную, впечатляющую картину нравов, не уступающую по силе выразительности лучшим сатирам Ювенала, рисует в одном из своих писем к Луцилию Сенека: "Величайший врач (Гиппократ. - Прим. пер. )…говорил, что у женщин не выпадают волосы и не болят ноги. Но вот они и волосы теряют, и ноги у них больные. Изменилась не природа женщин, а жизнь: уравнявшись с мужчинами распущенностью, они уравнялись с ними и болезнями. Женщины и полуночничают, и пьют столько же, состязаясь с мужчинами в количестве… вина, так же изрыгают из утробы проглоченное насильно… и так же грызут снег, чтобы успокоить разбушевавшийся желудок. И в похоти они не уступают другому полу:…придумали такой извращенный род распутства, что сами спят с мужчинами, как мужчины.
Что же удивительного, если величайший врач, лучший знаток природы, оказался лжецом и есть столько плешивых и подагрических женщин? Из-за таких пороков они потеряли преимущества своего пола и, перестав быть женщинами, приговорили себя к мужским болезням" ( Сенека. Нравственные письма к Луцилию, XCV, 20–21).
Не приходится удивляться и тому, что с ростом психологической, нравственной и имущественной независимости женщин все более частым явлением становились разводы. Совершенно иначе обстояло дело в первые века римской истории, когда до расторжения супружеских уз доходило лишь в исключительнейших ситуациях. По преданию, первый развод в Риме имел место в 231 г. до н. э. В течение пятисот лет после основания Вечного города там не испытывали необходимости в каких-либо правовых мерах для обеспечения имущественного положения супругов на случай развода, так как разводов вообще не было. Затем, однако, некий Спурий Карвилий по прозвищу Руга, человек знатного происхождения, впервые расторг брачный союз, поскольку его жена не могла иметь детей. В городе говорили, что этот Спурий Карвилий нежно любил жену и ценил ее за добрый нрав и другие достоинства, но верность клятве ставил выше любви, а поклялся он в том, что обеспечит себе потомство. Так во всяком случае рассказывает об этом Авл Геллий (Аттические ночи, IV, 3, 1–2).
То, что Авл Геллий называет первым разводом в истории Рима, было, по-видимому, первым расторжением брака по "вине" жены с соблюдением всех правовых формальностей. Нет сомнений, что семьи в Риме распадались и намного раньше, и если в "Законах XII таблиц" (середина V в. до н. э.) предусмотрена особая формула, посредством которой муж мог потребовать от жены отдать ему ключи, то в этом можно видеть, вероятно, следы обычно-правовой практики, имевшей место в ранние времена в случае, когда супруги расходились.
Римское право различало две формы разводов: "репудиум" - расторжение брака по инициативе одной из сторон, и "диворциум" - развод по взаимному согласию обоих супругов. Браки, заключенные в формах "коемпцио" или "узус", расторгались без особых трудностей: как и в Греции, муж мог просто отослать жену в дом ее родителей или опекунов, вернув ей ее личную собственность. Выражением этого акта была формула: "Бери свои вещи и иди прочь". Если же бракосочетание совершалось в форме конфарреации, то осуществить развод было куда сложнее. Как заключение такого брака, так и его расторжение сопровождалось многочисленными правовыми формальностями. Первоначально законной причиной развода считались только измена жены или ее неповиновение мужу. В III в. до н. э. поводами к разводу помимо супружеской неверности жены были признаны и некоторые другие обстоятельства, однако муж должен был убедительно доказать виновность жены и обвинения его тщательно рассматривались на семейном совете. Гражданин, который, не приведя серьезных и обоснованных мотивов и не созвав семейный совет, отсылал свою жену, подлежал всеобщему осуждению, и мог быть даже вычеркнут из списка сенаторов.
Впрочем, уже во II в. до н. э. от этих принципов отошли, а законными поводами к разводу стали считаться любые мелочи. Например, муж был вправе обвинить жену и отказаться от нее только за то, что она вышла на улицу с открытым лицом. Могло ли быть поводом к расторжению брака "несходство характеров", психологическая несовместимость супругов, юридические памятники не говорят, но в жизни такое безусловно случалось. Вспомним хотя бы переданный Плутархом анекдот о некоем римлянине, которого упрекали в том, что он разошелся с женой, исполненной всяческих достоинств, красивой и богатой. Осыпаемый упреками, он вытянул ногу, на которой красовался изящный башмак, и ответил: "Ведь и обувь эта - новая и хорошо смотрится, а никто не знает, где она мне жмет" ( Плутарх. Наставления супругам, 22).
В последний период существования республики разводы стали в Риме явлением повсеместным и очень частым, и сами женщины не сопротивлялись этому, добившись некоторого правового обеспечения своих имущественных интересов в случае расторжения брачных уз. Очевидно, все реже отправлялись поссорившиеся супруги в храм богини Юноны Мужеумиротворяющей на Палатинском холме. Юнона, считавшаяся хранительницей мира и спокойствия в семье, и в самом деле могла помочь разрешить конфликт между супругами: придя в храм, муж и жена по очереди высказывали богине свои претензии друг к другу и, дав тем самым выход своему гневу и раздражению, возвращались домой примиренные.
Однако и Юнона Мужеумиротворяющая оказывалась бессильна, когда в игру вступали куда более важные интересы и страсти. Римляне все охотнее меняли жен и мужей ради обогащения или политической карьеры. Не одному из них женитьба позволила поправить свое материальное положение или обрести сильных и влиятельных сторонников в политической борьбе. Примером этого может служить хотя бы биография Цицерона, который после 37 лет совместной жизни с Теренцией развелся с ней, чтобы жениться на двадцатилетней Публилии и таким образом уберечься от разорения: как юридический опекун своей молодой невесты он хорошо ориентировался в ее имущественных делах и мог рассчитывать на большую выгоду.
Разрыв с традицией, новые обычаи и законы привели к тому, что и женщины получили более широкие возможности сами решать свою судьбу. Если жена хотела оставить мужа, то для этого ей достаточно было найти поддержку у своих родителей или опекунов, а если жена не имела близких родственников и была юридически самостоятельна, то она могла и сама осуществить необходимые правовые формальности. Разводы по инициативе жены происходили в Риме все чаще - недаром Сенека замечает, что есть женщины, которые измеряют прожитые годы не по числу сменившихся консулов, а по числу своих мужей.
Бывало, что женщина, хорошо осведомленная о имущественных делах своего супруга, предвидя его возможное разорение, торопилась развестись с ним, чтобы спасти свою личную собственность. Подобная ситуация была нередкой, особенно в тех семьях, где муж участвовал в политической жизни, занимал какие-либо высшие должности, что требовало больших расходов и со временем могло подорвать благосостояние семьи. Так, Марциал высмеивает некую римскую матрону, решившую бросить мужа, как только он стал претором: ведь это повлечет за собой громадные издержки:
В нынешнем ты январе, Прокулейя, старого мужа
Хочешь покинуть, себе взяв состоянье свое.
Что же случилось, скажи? В чем причина внезапного горя?
Не отвечаешь ты мне? Знаю, он претором стал,
И обошелся б его мегалезский пурпур в сто тысяч,
Как ни скупилась бы ты на устроение игр;
Тысяч бы двадцать еще пришлось и на праздник народный.
Тут не развод, я скажу, тут, Прокулейя, корысть.
Марциал. Эпиграммы, X, 41
Уже в эпоху принципата Августа добиться расторжения брака не составляло большого труда, ведь Октавиан Август с разводами не боролся, а заботился только о поддержании семейного уклада в целом, имея в виду устойчивый прирост населения. Этим объясняется принятие законов, предписывавших женщинам оставаться в браке с 20 до 50 лет, а мужчинам - с 25 до 60. Законы предусматривали также возможность разводов, обязывая разведенных супругов вступать в новые законные браки. При этом назначался даже срок, в течение которого женщина должна была вновь выйти замуж, а именно: от шести месяцев до двух лет, считая со дня развода.
Новых мужей гораздо легче было найти женщинам старым, поскольку кандидаты в мужья часто мечтали о будущем завещании и о том наследстве, которое их ожидает после смерти старой жены. Эта сторона римских нравов также не была оставлена без внимания сатириками:
Замуж идти за меня очень хочется Павле, но Павлы
Я не желаю: стара. Старше была б - захотел.
Там же, X, 8
Как законодатель Август стремился урегулировать и вопросы, связанные с самими разводами. Для того чтобы расторгнуть брачный союз, требовалось решение одного из супругов, выраженное им в присутствии семи свидетелей. Определенным достижением законодательства времен принципата было обеспечение материального положения женщин после развода, так как прежде они были в этом отношении фактически бесправны. Для жены стало возможным добиваться возвращения своего личного имущества на основе процедур в сфере гражданского права, даже если в брачном контракте возвращение имущества в случае развода не было оговорено. Это и объясняет действия той Прокулейи, жены претора, которую подверг беспощадному осмеянию язвительный Марциал.
Тогда же, видимо, возник обычай высылать заинтересованному лицу формальное уведомление о решении расторгнуть брачные узы - своего рода грамоту о разводе. Впрочем, сохранялся еще и давний обычай отсылать жену по любому, хотя бы и совершенно надуманному, поводу, если только муж задумал вновь вступить в брак, более выгодный для него. О такой практике прямо говорит Ювенал:
Любит, по правде сказать, не жену он, а только наружность:
Стоит морщинам пойти и коже сухой позавянуть,
Стать темнее зубам, а глазам стать поменьше размером,
Скажет ей вольный: "Бери-ка пожитки да вон убирайся!"
Ювенал. Сатиры. VI, 143–146
Когда супруги расставались, возникало немало споров о разделе имущества. Однако не было и не могло быть споров о том, кто должен осуществлять опеку над детьми, так как в Риме дети были всегда подчинены только власти отца. Еще во II в. н. э. юрист Гай приводит слова императора Адриана о том, что нет ни одного народа, который имел бы большую власть над своими сыновьями, чем римляне ( Гай. Институции, I, 53). Речь идет несомненно о принадлежавшем римскому гражданину "праве жизни и смерти" над его детьми.
Во время родов женщина не получала помощи от врача: в Риме, как и в Греции, достаточными считались услуги повитухи или опытной в акушерском деле рабыни. Не удивительно, что случаи выкидыша или смерти новорожденного, а иногда и роженицы были очень часты. В одном из своих писем Плиний Младший оплакивает двух дочерей Гельвидия Приска, умерших родами, разрешившись От бремени девочками: "Так прискорбно видеть, что достойнейших женщин на заре юности унесло материнство! Беспокоюсь за судьбу малюток, осиротевших при самом рождении своем…" (Письма Плиния Младшего, IV, 21, 1–2). Сам Плиний пережил иное несчастье: его жена Кальпурния, не зная по молодости, как нужно вести себя во время беременности, "не соблюдала того, что должны соблюдать беременные, а делала то, что им запрещено", и у нее случился выкидыш (Там же, VIII, 10, 1).
Если роды заканчивались благополучно, то торжества, связанные с появлением на свет нового члена семьи, начинались в Риме на восьмой день после родов и продолжались три дня. Это был так называемый день очищения. Отец, поднимая ребенка с земли, выражал тем самым свое решение принять его в семью, после чего богам приносили очистительные жертвы и давали младенцу имя. Кроме ближайших родственников, в этих торжествах участвовали и приглашенные гости, приносившие малышу первые памятные подарки - игрушки или амулеты, которые полагалось вешать на шею новорожденному, чтобы уберечь его от злых духов. На третий день праздника устраивали большое пиршество.
Регистрировать новорожденного, публично оповещать о его появлении на свет было долгое время необязательно. Лишь тогда, когда римлянин достигал совершеннолетия и одевал уже белую мужскую тогу, т. е. когда молодой гражданин должен был приступить к исполнению своих обязанностей перед государством, он представал перед должностными лицами и те вносили его в списки граждан. Впервые регистрацию новорожденных ввел в Риме Октавиан Август: в течение первых же 30 дней со дня рождения младенца отец обязан был оповестить власти о появлении на свет нового римлянина. В самом Вечном городе регистрация детей проходила в храме Сатурна, где помещались государственное казначейство и архив, в провинциях же - в канцелярии наместника в главном городе провинции. При этом составлялся письменный акт, подтверждавший полное имя ребенка, дату его рождения, а также его свободное происхождение и права гражданства. Введенный Суллой в 81 г. до н. э. "Закон Корнелия о подлогах" свидетельствует, насколько распространена была практика подделки документов о рождении: нередко люди приписывали себе римское гражданство, за что новый закон беспощадно наказывал ссылкой. Именно по такому обвинению, оказавшемуся ложным, было возбуждено судебное дело против греческого поэта Архия, которого в 62 г. до н. э. защищал сам Цицерон.
Дабы до некоторой степени предотвратить распространение подобных фальсификатов, все данные о происхождении и правах гражданства новорожденного вписывали в книгу метрик - календарий, а списки зарегистрированных детей доводили до всеобщего сведения. Когда и как часто - мы, правда, не знаем. Сохранился очень интересный документ - копия свидетельства о рождении девочки, написанная на вощеной табличке, очевидно, по желанию родителей. Текст помещен на обеих сторонах таблички и датируется 127 годом н. э., т. е. временем правления императора Адриана. Составлен документ в Александрии Египетской, поэтому даты в нем приводятся и по римскому, и по египетскому календарю. Текст гласит, что в консульство Луция Нония Аспренаты и Марка Анния Либона 27 марта некто Гай Геренний Геминиан, вносящий 375 сестерциев подати, заявил о рождении у него 11 марта того же года дочери Гереннии Гемеллы. Девочка была внесена в длинный список новорожденных, составленный по приказу наместника Египта и вывешенный на форуме Августа ко всеобщему сведению.
Это весьма ценный документ, так как он подтверждает, что в списки граждан вносили и девочек, что имело большое значение для женщин с формально-правовой точки зрения - и при заключении брачных контрактов, и при обеспечении имущественных прав жены.
У нас нет свидетельств о том, как вел себя отец, если в его семье появлялись на свет близнецы - двойня или тройня. Видимо, при отсутствии врачебной помощи близнецам редко удавалось выжить. Как мы помним, о женщине в Египте, родившей сразу пятерых детей, сообщает Авл Геллий, приводя при этом мнение Аристотеля, что это наивысшее число детей, какие могут родиться одновременно (Аттические ночи, X, 2). Мы не знаем, впрочем, сколько малышей из тех пятерых выжили. Тот же автор рассказывает, что такое же количество детей произвела на свет некая рабыня в Риме в эпоху принципата. Однако прожили они лишь несколько дней, а вскоре умерла и их мать. Октавиан Август, узнав об этом, приказал воздвигнуть для них гробницу и записать на ней для сведения потомков всю эту историю. Конечно же, такое случалось чрезвычайно редко и уже тогда казалось событием исключительным, заслуживающим упоминания в исторических памятниках.
Положение детей, не принятых отцом в семью и оставленных умирать, было в Риме таким же, как и в Греции. Уже "Законы XII таблиц" предписывали умерщвлять младенцев, родившихся слабыми или увечными, как это имело место в Спарте. В то же время отец имел право отвергнуть, не принять в семью и ребенка вполне здорового - как мальчика, так и девочку. Стоит отметить, что с течением веков пользоваться этим правом стали все чаще: в период принципата Августа бросали главным образом девочек или детей внебрачных, а уже в III и IV вв. н. э. многие римляне свободно избавлялись от детей по собственному произволу. Закон не вмешивался в это дело, раздавались лишь голоса философов-моралистов, осуждавших детоубийство: Музония Руфа в I в., Эпиктета в I–II вв. н. э. Законодательство регулировало только сложные правовые отношения, возникавшие между отцом брошенного ребенка и тем, кто его нашел и спас. По-настоящему бороться с умерщвлением новорожденных начало лишь христианство.
В римском праве найденное дитя оставалось в неограниченной власти того, кто принял его к себе. Нашедший ребенка сам определял, будет ли он воспитывать его как свободного гражданина, или - что бывало гораздо чаще - как раба. Вместе с тем если родители брошенного малыша были свободнорожденными, то и сам он мог со временем обрести свободу. Отец, бросивший некогда свое дитя, сохранял над ним всю полноту своей отцовской власти и, если вновь встречал его, мог потребовать его возвращения. При этом он не обязан был даже вернуть добровольному опекуну - "воспитателю" - его издержки на содержание найденного и спасенного им ребенка. Понятно, что подобная практика рано стала вызывать возражения, оспаривалось само право отцов требовать возвращения брошенных ими детей, не возмещая при этом расходы, которые понес "воспитатель". Но только в 331 г. император Константин постановил, что отец, отказавшийся от своего ребенка, теряет над ним всякую отцовскую власть.
В том случае, если бросали ребенка, рожденного от внебрачной связи с рабыней, вернуть его можно было лишь после возмещения издержек на его содержание и воспитание. Во второй половине IV в. императоры Валентиниан, Валент и Грациан запретили оставлять без попечения свободнорожденных детей; что же касается ребенка от рабыни, то господин больше не имел права требовать его возвращения, после того как сам некогда обрек его на гибель. Наконец, уже в VI в. император Юстиниан вообще запретил бросать ребенка от рабыни: если же брошенный ребенок вновь был найден, его нельзя было уже рассматривать как раба. Благодаря этим мерам всякий найденыш, какого бы он ни был происхождения, вырастая, становился свободным.
К внебрачным детям в Риме относились по-разному. Прочные, длительные внебрачные связи имели место уже в период известной суровостью своих обычаев Римской республики, но действительно распространенным, частым явлением они стали в правление Августа, отчасти как одно из следствий его собственного законодательства. Законы Августа предусматривали строгие кары за нарушение супружеской верности, за прелюбодеяние с чужой женой, однако за конкубинат, за связь с наложницей, не наказывали. Благодаря этому римляне продолжали поддерживать внебрачные отношения с женщинами, на которых они по социальным или моральным соображениям не могли жениться.