- Я не стану разоружать дивизию, а отдам тот единственный приказ, который обязан отдать в подобной ситуации любой командир: разбиваться на подразделения, на небольшие группы, и уходить, пробиваться: в Альпы, в Карпаты, в леса, в глубь контролируемой американцами территории, в сторону швейцарской границы. А кто прямо здесь захочет сдаваться красным или американцам - вольному воля.
- И с этим не поспоришь, в стремени, да на рыс-сях, - мрачно согласился Власов.
- Пока что, как видишь, у них нет четкого разграничения оккупированных территорий, а потому толком не поймешь, где сфера влияния англичан и американцев, где Советов. Нет и сплошных линий фронта. Немцы вроде бы массово сдаются, но, в то же время какие-то эсэсовские отряды и группы гитлерюгенда продолжают сопротивление. Этим-то и нужно воспользоваться. Уверен, что тогда многие спасутся. А как только все уляжется, мы вновь призовем их под свои знамена. Посмотри, командарм, скольким белякам удалось в свое время точно таким же образом уйти из Красной России, чтобы продолжить действовать в составе заграничных войсковых объединений.
- Но мы не можем идти сейчас на открытый военный конфликт - ни с красными, ни с англо-американцами, - решительно покачал головой Власов. - Тогда командование союзников отдаст приказ вообще не брать наших добровольцев в плен, истребляя всякого, кого обнаружат с оружием, или кто не подчиняется их приказам. Завтра мы проведем переговоры с представителями Генштаба, расположившимися в самом замке Шлюссельбург. Пока у нас под рукой такая масса подчиненных, американцы вынуждены будут считаться с нами. Поэтому я приказываю разоружить части дивизии и другие подразделения КОНРа. Выполнив условия американцев о разоружении, мы предстанем перед ними и перед международным сообществом безоружными военнопленными, по отношению к которым они обязаны…
- Да победители они теперь, командарм, победители! - с холодным гневом в голосе процедил Буняченко. - Три великие державы, плюс вооруженные силы французов… Кто им сейчас может что-либо приказывать, все молятся, чтобы поскорее прекратились какие бы то ни были боевые действия. Хорошо, с солдатами понятно: тут уж кому какая карта выпадет. А что будет с нами, когда нас выдадут красным? Говорят, где-то в горах вы с Мальцевым припрятали, под охраной и с пилотом, небольшой самолет, на котором можно улететь?
- Никакого самолета нет, хотя, не скрою, такой вариант исхода Мальцев действительно предлагал.
- А еще я слышал, что вроде бы кто-то из наших КОНРовских беляков вышел на испанских дипломатов, которые предлагали тебе улететь.
- И такое было: испанский поверенный в делах через своего представителя предлагал улететь в Испанию. Но я сказал, что останусь со своими солдатами.
В сочувственном взгляде, которым Буняченко одарил командарма, было столько же снисходительности, сколько и презрения. Обычно так смотрят на всем опостылевшего городского сумасшедшего.
- Бездарно мы завершаем свою борьбу, командарм, - проворчал комдив, упираясь подбородком в грудь и держа перед собой солдатскую кружку со шнапсом, словно божественную лампадку. - Настолько бездарно, что ни солдаты наши, ни потомки бездарности этой нам не простят.
Когда Власов ушел в отведенный ему квартирмейстерами дом, Буняченко собрал командиров полков, батальонов и отдельных подразделений и, вкратце передав разговор с командармом, поставил их перед выбором: кто пожелает, пусть остается, складывает оружие и ждет решения своей судьбы в американских штабах. Кто не желает этого, пусть уходит - с оружием или без оружия, в форме или в гражданской одежке, у кого она имеется…
- Соберите командиров рот и взводов, - посоветовал командирам. - Никого не невольте. Если кто-то пожелает сдаться красным, пусть сдается. Хотя офицерам делать этого не советовал бы: офицеров коммунисты будут расстреливать без суда, попомните мое слово.
- И что, генерал Власов тоже решил сдаться американцам? - спросил полковник Сахаров. Он к советским гражданам никогда не принадлежал и был уверен, что красным американцы его не выдадут. - Неужели командарм не предусмотрел никакого варианта побега?! Неужели, женившись на очень богатой вдове-эсэсовке, генерал так и не подготовил для себя какого-то пристанища: то ли здесь, то ли в районе вверенного Хейди фон Биленберг армейского санатория?
- В том-то и дело, что он вообще ничего не предусмотрел, - иронично поморщился комдив. - У меня складывается впечатления, что и не способен был что-либо предусмотреть.
- Да пропил он армию! - возмутился кто-то из комбатов. - Вы что, не видели, как он в последние недели вел себя?! То пьянствовал, то в женихи подавался, кавалер драный! Все пропил: и себя, и нас, саму идею освободительного движения пропил и проср… пардон!
- Нет никого страшнее в армии, чем безвольный, потерявший веру в себя и своих солдат командир, - согласился с ним бывший царский, а затем белый офицер Сахаров. - По прошлым войнам знаю.
- Вы правы, - вынужден был признать Буняченко, - вместо того чтобы спасать себя и солдат, он пытается доказать, что он, видите ли, не предатель! Он почему-то решил, что, оказавшись в подвалах СМЕРШа, а затем НКВД, сумеет доказать, что, мол, предателем никогда не был, а наоборот, спасал от лагерей тысячи русских военнопленных. Вчера он показал мне, что у него хранится в потайных карманах. И знаете, что там? Партбилет коммуниста, удостоверение командующего 2-й Ударной армией и расчетная книжка красного командира. Он уверовал в то, что, сдавшись с этими документами энкавэдистам, сумеет разжалобить их, убедить, что он не предатель, и после всего того, что он натворил, вымолить у Сталина помилование и прощение.
- Как же он так мог?! - с изумлением воспринял это известие полковник Сахаров. - Господи, как я позволил себе довериться такому человеку, такой бездари?!
Как только совещание завершилось, в штабную комнату к Буняченко вошли порученец Родан и лейтенант Грабаш.
- Разведывательно-диверсионный батальон майора Костенко решил не складывать оружия и не сдаваться, - доложил порученец.
- Наоборот, он сейчас усиленно вооружается, конфисковывая у тех, что готовы сдаться, ручные пулеметы, фаустпатроны, гранаты и все прочее, - добавил лейтенант. - Наш "Горный легион" делает то же самое. Нас теперь тридцать два человека, все вооружены до зубов и в красноармейской форме.
- И что дальше? - спросил Буняченко, поморщившись от очередного приступа боли в ногах.
- Ночью, вместе с разведчиками Костенко, уходим в Рудные горы и движемся в сторону Судет, оттуда - в сторону Карпат. Какое-то время действуем вместе с батальоном, затем уходим сами. С нами пойдет один судетский немец, который неплохо владеет и польским и чешским языками, в Судетах он поможет нам какое-то время отсидеться на одном из горных хуторов. Ну а дальше жизнь покажет. В той суматохе, которая будет наблюдаться в здешних краях до самого лета, думаю, сумеем пройти до Карпат.
Буняченко развернул на столе карту, мысленно проложил маршрут "Горного легиона" до границ Украины и, подняв голову, со смертельной усталостью во взгляде посмотрел на офицеров.
- Главное, что у вас есть цель. Сейчас нет ничего страшнее, чем бесцельное метание по чужбинам.
- Потому и говорим, батька генерал: уходим вместе. Американцы вас не принимают, а красные - не помилуют. Если уж умирать - то по-казацки, на воле, а не в подвалах НКВД.
- Я знал, что предложите мне это, - мрачно проворчал генерал. - И спасибо, что не забыли. Да только не с моими опухшими венозными ногами в горах сейчас партизанить, не с моими…
- Но ведь… - попробовал было возразить капитан, однако генерал прервал его: - Сказано уже!..
Какое-то время комдив сидел, обессилено опустив голову, потом внутренне встряхнулся, вызвал штабного писаря и приказал от имени командарма Власова издать приказ о присвоении офицерам "Горного легиона" внеочередных чинов - подполковника и капитана, сделав соответствующие записи в офицерских книжках.
- С командармом это повышение я согласую, - объяснил офицерам. - Просто сейчас это все, что я способен сделать для вас. Можете взять две грузовые машины, если только видите возможность использовать их, господин подполковник, - обратился к порученцу. - И обоих благодарю за службу.
Офицеры щелкнули каблуками, отдали честь, и больше Буняченко их не видел.
Уже в Бутырке, в камере смертников, он узнал от следователя, который выяснял судьбу подразделений 1-й дивизии РОА и ее офицеров, что разведбатальон Костенко так и не сложил оружие. Он оказался единственным подразделением Русской Освободительной, бойцы которого оружие никому не сдавались. В течение многих дней они оказывали упорное сопротивление и красноармейцам, и американцам, и чешским партизанам, с боями продвигаясь в сторону Словакии. В конце концов они вроде бы все, до единого, погибли.
- А бойцы "Горного легиона"? - не удержался Буняченко. - Что с ними?
Оказалось, что о таком подразделении следователь НКВД не слышал, но, очевидно, тут же доложил о нем начальству. Через несколько недель он вернулся к этой теме и потребовал подробнее остановиться на истории создания этого "легиона". Как выяснилось, он получил возможность ознакомиться с протоколом допроса одного из бойцов батальона Костенко, который попал в плен, будучи раненым. Из него следовало, что к батальону действительно примкнул какой-то секретный диверсионный отряд под названием "Горный легион", которым командовал некий подполковник РОА. Во время одного из боев бойцы этого отряда умудрились захватить бронетранспортер и уйти на нем в горы.
Единственное, что было известно, что "Горный легион" имел задание дойти до Карпат и развернуть там борьбу против спец-отрядов НКВД. На вопрос: "Являлись ли "легионеры" бойцами вашей дивизии?", бывший комдив со свойственной ему рассудительностью признал:
- А где ж еще такие хлопцы могли служить, как не у батьки генерала Буняченко? Но какое у них было задание - это уже знают те, кто в РОА занимался подготовкой разведчиков и диверсантов.
36
Даже после поражения на предварительных переговорах главнокомандующий вооруженными силами КОНРа все еще пытался убедить американское командование разрешить уже разоружившейся 1-й дивизии остаться. Последние дипломатические усилия по спасению ее бойцов были предприняты штабом Русской Освободительной Армии утром 12 мая, когда, по заданию командарма, Буняченко со своим начальником штаба полковником Николаевым вновь отправился в замок Шлюссельбург.
Как оказалось, их уже ждали, вот только известия были невеселыми. Один из офицеров Генштаба сообщил, что командующий рассмотрел их просьбу, но, несмотря на то что американское командование с сочувствием относится к положению генерала Власова и его солдат, он запретил им пересекать только что установленную демаркационную линию американской зоны. Мало того, американские войска, и сам Генштаб, тоже оставляют Шлюссельбург, поскольку он отходит к советской оккупационной зоне.
После такой армейско-политической оплеухи генералам РОА не оставалось ничего иного, как сформировать колонну и вывести ее Шлюссельбурга, в надежде, что где-нибудь в другом месте им удастся углубиться в американскую зону и какое-то время продержаться в ней, пока ситуация не изменится. И Буняченко действительно удалось уйти вглубь зоны, и даже несколько дней продержаться там, но уже без Власова. Лишь со временем он узнал, что командарма советские офицеры задержали, да что там, буквально выдернули на глазах у всех из машины, в которой он ехал. Причем задержали как-то нелепо, из-за предательства комбата Купчинского и еще кого-то из офицеров 1-й дивизии, которые выдали своего командарма, в надежде выхлопотать, таким образом, прощение.
Сам Власов потом множество раз возвращался к этим минутам, и всякий раз укорял себя: как же так, иметь в своем подчинении прекрасно подготовленных разведчиков, диверсантов, крепышей из парашютно-десантного батальона, и не сформировать для себя хоть какой-то группы охраны, пусть даже вооруженной только немецкими штыками или просто ножами. Да и как можно было дожиться до того, чтобы не только полностью разоружить своих офицеров, но и самому остаться без личного оружия? Что это: крайнее проявление трусости, или состояние полной прострации? Во всяком случае, ни в штабе 25-го танкового корпуса, куда вскоре доставили Власова, ни, со временем, следователи СМЕРШа и НКВД, объяснить для себя такое поведение Власова так и не смогли. Но не было офицера, который, услышав историю этого комического пленения грозного командарма, презрительно не поморщился бы.
* * *
Досмотр личных вещей задержанного командарма РОА офицеры СМЕРШа произвели только на следующий день после задержания, в каком-то местечковом особнячке, в котором располагался отдел армейской контрразведки 13-й армии. И вот тогда-то смершевцы вновь поразились. Рядом с несколькими тысячами рейхсмарок и датских крон, а также с текстом "Открытого письма военнослужащих РОА к правительствам США и Великобритании с просьбой о предоставлении им политического убежища", на стол перед ними легли: удостоверение командующего 2-й Ударной армией, удостоверение командующего Русской Освободительной Армией, расчетная книжка командного состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА) и… партбилет члена ВКП(б) под номером 2123998, выписанный на имя коммуниста, товарища Власова Андрея Андреевича.
- И что, - ошалело как-то поинтересовался подполковник контрразведки, наблюдавший за досмотром личных вещей арестованного, - немцы позволяли вам пробыть в лагере военнопленных, а затем все эти годы разъезжать по территории рейха - с удостоверением генерала Красной Армии и партбилетом большевика в кармане?!
- Немецких офицеров это не смущало, - ухватился пальцами за краешек стола Власов, чтобы скрыть их предательскую дрожь. - При пленении они даже оставили мне личное оружие. А носил я советские документы, зашивая их в галифе.
- У нас на личное оружие можете не рассчитывать, - предупредил его майор, командовавший конвоем, доставлявшим сюда "обер-власовца" из штаба 25-го танкового корпуса. - У вас было достаточно и патронов, и времени, чтобы этим своим оружием разумно распорядиться.
- Ну, с личным оружием понятно, традиции как-никак. А вот зачем вам понадобилось хранить и удостоверение генерала РККА, и партбилет?! Рассчитывали, что у себя на родине отделаетесь выговором по партийной линии за несвоевременную уплату членских взносов?! - желчно улыбнулся подполковник.
И все присутствовавшие офицеры дружно расхохотались. Со временем, уже томясь в подвалах внутренней тюрьмы МГБ, Власов не раз признавал, что на их месте хохотал бы точно так же.
- А по расчетной книжке комсостава РККА вы, конечно же, рассчитывали получить "недополученную" зарплату, а затем и продпаек?! - окончательно добивал его майор.
- Все эти документы получены мною на законных основаниях, - едва слышно пробормотал генерал, поняв, что это только начало, что ему еще предстоит пройти через многие месяцы, а может, и годы унижений, пыток и откровенного презрения.
- Ходят слухи, что перед самой капитуляцией рейха вы, гражданин Власов, венчались с какой-то вдовой-эсэсовкой, - вертел подполковник между пальцами обручальное кольцо, изъятое у "верного ленинца" вместе с золотым нательным крестиком. - Это холостяцкий анекдот от РОА, или действительно нечто подобное происходило?
- Да, я венчался с немкой.
- И когда же это произошло?
- Тринадцатого апреля, в Карлсбаде.
Вспомнив, что генерал предстал перед ними тринадцатого мая, офицеры многозначительно переглянулись и вновь рассмеялись.
- В таком случае, извините, что слегка подпортили вам окончание "медового месяца", господин генерал, - сквозь все тот же презрительно-ироничный смех проговорил начальник отдела СМЕРШа. - Но отныне запомните, - жестко добавил он, - это немцы с вами "панькались", рассчитывая на предательство. На родине же с вами, с уже законченным предателем, панькаться никто не собирается.
- Я это уже понял, подполковник, - попытался взять себя в руки бывший командарм. - Лучше мне было бы застрелиться.
- Какое мудрое, но слишком уже запоздалое прозрение! - сказал подполковник.
- Да не способен он застрелиться! - презрительно окинул взглядом согбенную фигуру Власова майор. - Такое… обычно не стреляется.
37
"Боже мой, Карлсбад! Отель "Ричмонд". Медовый месяц!.. - размеренно бился он затылком о бетонную стену. - Неужели все это когда-то было?"
Теперь, томясь в камере смертников в ожидании казни, Власов вновь и вновь обращался к своим воспоминаниям, к тем эпизодам последних дней существования рейха, которые еще способны были тогда изменить его судьбу, не привести к тюремным застенкам, в нескольких шагах от эшафота.
Сколько раз Власов возвращался потом в то изумительно солнечное утро, когда он прибыл в карлсбадский отель "Ричмонд". Расположенный в глубине парка, у живительных лечебных источников, отель поражал своей патриархальной нетронутостью, таинственным шепотом дубовых крон и манящей загадочностью уединенных уголков.
Здесь просто грешно было думать обо все еще происходивших где-то там, за пределами этого рая земного, последних сражениях войны; о вражде и неукротимой смерти, бродившей по вершинам окрестных горных хребтов. Здесь все взывало к вере в грядущие дни и к мечтательной умиротворенности.
- Как видите, мой генерал генералов, я по-прежнему остаюсь верной своей привязанности к вам, - сказала Хейди фон Биленберг, встречая его в фойе, в окружении нескольких офицеров СД, которые, впрочем, сразу же отдалились, предпочитая держаться на почтительном расстоянии. - Несмотря на все те ужасы, которые творятся сейчас почти на всех землях Европы, я по-прежнему верю в ваше земное и небесное призвание. Именно поэтому я здесь, именно поэтому горжусь, когда кое-кто из старых друзей все еще называет меня "правительницей России", пусть даже будущей.
Выслушав это, Власов грустно улыбнулся. О, нет, Хейди Биленберг даже не пыталась входить в роль романтической возлюбленной. Она оставалась особой земной, рассудительной. Другое дело, что в этой своей рассудительности она все еще вынашивала такие житейский планы, от которых сам он, генерал Власов, давно и благоразумно отказался.
- Думаю, что они попросту подшучивают над вами, Хейди. Неужели не понятно, что теперь мы очень далеки от триумфального возвращения в Москву? Как никогда ранее, далеки.
- Они, может, и подшучивают, но я-то не шучу, - вскинула подбородок женщина, и Власов уже в который раз отметил про себя, что со дня их знакомства Хейди разительно изменилась: эта величественность в фигуре, этот властный голос и твердость в походке.