Она сразу же сменила тему разговора. Больше мы никогда не говорили об этом. Тоска по детям проскальзывала у нее лишь в такие моменты, как сейчас, - когда упоминание об Этане вызывало грусть, которую она тут же заливала алкоголем.
Чертовски верно замечено, он лучший ребенок, - сказала она. - И плевать, что брак оказался неудачным. Зато посмотри, что ты из него вынесла.
Я знаю…
Так чего же тогда расстраиваться?
О господи… да я просто не знаю, как объяснить это неопределенное и в то же время разрушительное чувство - растущее недовольство собой и местом, которое ты занимаешь в жизни.
Но я была слишком усталой - и слишком пьяной, - чтобы ввязываться в беседу. Поэтому я просто кивнула головой в знак согласия и сказала:
Я поняла тебя, Мег.
Очень плохо, что твоя мать не воспитала тебя католичкой. Из тебя получилась бы настоящая кающаяся грешница.
Мы спустились вниз на лифте. Мег взяла меня под руку и повисла на мне. Консьерж вызвал для нас такси. Он распахнул дверцу, и я помогла Мег сесть в машину.
Надеюсь, виски вырубит тебя, - сказала она, - потому что мне совсем не хочется, чтобы ты сидела там и думала, думала, думала…
Не вижу ничего плохого в том, чтобы думать.
Это опасно для твоего здоровья. - Она схватила меня за руку. - Позвони мне завтра - когда выйдешь из сумрака. Обещаешь?
Да. Обещаю.
Она посмотрела мне в глаза.
Ты мой ребенок, - сказала она.
Я поднялась наверх. Какое-то время я стояла перед дверью квартиры, не решаясь войти. И лишь когда волнение улеглось, переступила порог.
Тишина в квартире была пугающей. Моей первой мыслью было бежать отсюда. Но я заставила себя пройти на кухню и убрать оставшуюся посуду. Я два раза протерла стол, потом принялась за буфет. Достав банку с чистящим порошком "Комет", я хорошенько отдраила мойку. Прошлась по комнатам с баллончиком спрея для мебели, отполировала все деревянные поверхности. Зашла в ванную. Я заставляла себя не замечать ободранных обоев и сырых пятен на потолке. Вооружившись ершиком, я принялась за работу, Отдраив унитаз, я переключилась на ванну, на которую потратила минут пятнадцать, но так и не сумела избавиться от въевшейся ржавчины вокруг сливного отверстия. Раковина оказалась еще более ржавой. С маниакальным упорством я продолжала скоблить ее… начисто позабыв о том, что занимаюсь уборкой в своем шикарном черном костюме (неоправданно дорогой и ужасно стильной двойке от "Армани", которой Мэтт поразил меня пять лет назад на Рождество; позже я поняла, что этим подарком он просто хотел искупить свою вину, поскольку уже второго января он преподнес мне новый сюрприз, объявив, что у него роман с некоей Блэр Бентли, а потому он решил развестись со мной, и желательно немедленно.
Вскоре силы меня покинули, и я привалилась к раковине. Моя белая блузка взмокла, на лбу выступили капли пота. Отопление в квартире матери всегда приближалось к температурному режиму сауны, и мне нестерпимо захотелось встать под душ. Я открыла аптечный шкафчик в поисках мыла и шампуня. Передо мной оказались с десяток флаконов валиума, дюжина ампул морфия, упаковки иголок для подкожных инъекций, коробки с клизмами и длинный тонкий катетер, который Розелла должна была вставлять в уретру матери, чтобы обеспечить мочеиспускание. Мой взгляд переместился под туалетный столик, где бмли сложены упаковки памперсов для взрослых. Почему-то сразу подумалось: кто-то где-то производит весь этот хлам и успешно торгует им. И даже нет необходимости снижать цены, ведь спрос существует всегда. Потому что если и есть в жизни какая-то определенность, то ее можно сформулировать так: проживешь долго - закончишь в памперсах. Даже если тебе не повезет и, скажем, лет в сорок тебя сразит рак матки, все равно на финише тебя настигнут памперсы. И…
Случилось то, чего я старательно избегала на протяжении всего этого дня.
Не помню, как долго я плакала - горько и безутешно. Эмоциональные тормоза отказали. Я сдалась под натиском горя. Меня захлестнуло шквалом отчаяния и вины. Отчаяния оттого, что теперь я была совсем одна в этом большом и жестоком мире. А вины оттого, что всю свою сознательную жизнь я пыталась вырваться из-под опеки матери. Теперь, когда я навсегда освободилась от нее, меня мучил вопрос: а из-за чего, собственно, мы спорили?
Я крепко ухватилась за края раковины. Резко подступила тошнота. Я упала на колени, и мне удалось вовремя доползти до унитаза Виски. Еще виски. И желчь.
Я кое-как встала. Коричневатая слизь капала с моих губ на парадный черный костюм. Я подошла к умывальнику, включила холодную воду, подставила рот под струю. Потом схватила большую бутыль жидкости для полоскания "Лаворис" - почему только старушки покупают "Лаворис"? - отвинтила пластиковую крышку, влила в себя добрые полпинты этой вяжущей бурды со вкусом корицы, погоняла ее во рту и сплюнула в раковину. Потом побрела в спальню, на ходу скидывая с себя одежду.
Когда я добралась до кровати матери, на мне были только лифчик и колготки. Я порылась в ящиках комода в поисках майки… но тут вспомнила, что моя мама не принадлежала к поколению "Гэп". Так что пришлось остановить свой выбор на старенькой кремовой водолазке: винтаж сорок второго года из серии "пойти с ребенком на финал игры Гарвард-Иель". Сняв нижнее белье, я надела водолазку, натянув ее до колен. Она была в катышках, и шерсть щипала кожу. Но я не обращала внимания. Я откинула покрывало и забралась в постель. Несмотря на флоридскую жару в квартире, простыни оказались удивительно холодными. Я схватила подушку и прижала ее к себе, как будто сейчас она была единственной моей опорой.
Меня вдруг охватила острая потребность обнять своего сына. И я снова расплакалась, ощутив себя маленькой потеряшкой. Мне был отвратителен этот внезапный приступ жалости к себе. Вскоре комната начала раскачиваться, как лодка в мятежных волнах. И я провалилась в сон.
Начал трезвонить телефон.
Я не сразу очнулась. В комнате горел ночник. Я сощурилась, вглядываясь в экран будильника на тумбочке - из далеких семидесятых, он раздражал своими допотопными цифрами. 9.48 вечера. Я проспала около трех часов. Я сняла трубку. Удалось лишь пробормотать:
Алло?
…мой голос был таким заспанным, что, должно быть, казался полукоматозным. На другом конце трубки повисла долгая пауза. Потом я расслышала женский голос:
Извините, ошиблась номером.
Раздались короткие гудки. Я положила трубку. Погасила свет. Накрылась одеялом с головой. И мысленно взмолилась, чтобы этот ужасный день поскорее закончился.
3
Я проснулась в шесть утра и, как ни странно, в приподнятом настроении. Должно быть потому, что впервые за последние пять месяцев я беспробудно спала целых восемь часов. Но тут хлынули потоком всяческие мысли. И я снова задалась вопросом: с чего я вдруг решила ночевать в постели матери?
Я встала, бодро прошла в ванную, мельком взглянула на свое отражение в зеркале и решила больше не злоупотреблять алкоголем. Я сходила в туалет, освежила лицо холодной водой, прополоскала рот "Лаворисом": теперь можно было покинуть квартиру, не чувствуя себя залежалым товаром.
Мой костюм провонял блевотиной. Одеваясь, я старалась не обращать внимания на этот запах, как и на плачевное состояние "двойки". Потом я заправила постель, схватила свое пальто, погасила везде свет и заперла за собой дверь. Мег была права: я действительно мазохистка. И я твердо решила для себя: в следующий раз я увижу эту квартиру, только когда приду сюда паковать вещи.
В столь ранний час можно было не бояться столкнуться с кем-то из маминых соседей в лифте или вестибюле. Для меня это было огромным облегчением, поскольку я сомневалась в том, что смогу выдержать еще хотя бы одно соболезнование. Мне было не по себе и от мысли, что люди могли подумать, будто я пробуюсь на роль в женском римейке фильма "Пропавший выходной". Ночной консьерж, дремавший в кресле у электрического камина в вестибюле, кажется, даже не заметил, как я прошмыгнула мимо. По Вест-Энддерис авеню курсировало с десятка два свободных такси. Я остановила машину, сообщила водителю свой адрес и плюхнулась на заднее сиденье.
Даже для такого закоренелого аборигена, как я, есть что-то завораживающее в рассветном Манхэттене. Возможно, все дело в пустынных улицах. Или меркнущем свете фонарей на фоне восходящего солнца. Все вокруг какое-то притихшее, эфемерное. И нет этой маниакальной городской суеты. В воздухе разлито ощущение неопределенности и ожидания. На рассвете ни в чем нельзя быть уверенным… и в то же время все представляется возможным.
Но вот ночь уходит. Манхэттен начинает надрываться от крика. Реальность больно кусается. Потому что при свете дня все возможности разом исчезают.
Я живу на 74-й улице, между Второй и Третьей авеню. Мой дом - уродливое приземистое здание из белого кирпича, венец творческой мысли застройщиков шестидесятых, а ныне угрюмый осколок городского пейзажа Верхнего Ист-Сайда. Будучи девушкой из Вест-Сайда (по рождению и воспитанию!), я всегда считала эту часть города урбанистическим эквивалентом ванильного мороженого: скучным, пресным, без изюминки. До замужества я много лет прожила на пересечении 106-й улицы и Бродвея, которые можно было считать какими угодно, только не унылыми. Я обожала свой пышущий жизнью квартал, с его гаитянскими бакалейными лавками, пуэрто-риканскими винными погребками, старыми еврейскими закусочными, хорошими книжными лавками возле Колумбийского университета, джазовыми композициями из альбома "Ноу кавер ноу минимум" в "Вест-Энд кафе". Но моя квартира - хотя и безумно дешевая - была крохотной. И Мэтт настоял на том, чтобы мы переехали в двухкомнатную квартиру на 74-й улице (которая перешла к нему после смерти его деда). Конечно, при арендной плате в 1600 долларов это была выгодная сделка, не говоря уже о том, что квартира была куда более просторной в сравнении с моей холостяцкой "одиночкой".
Но мы оба ненавидели эту квартиру. Особенно Мэтт, который стыдился того, что живет в столь непрестижном месте, и постоянно твердил, что мы переедем во Флэтайрон или Грэмерси-парк, как только он оставит свою низкооплачиваемую работу на Пи-би-эс и получит должность старшего продюсера на Эн-би-си.
Что ж, высокий пост на Эн-би-си он получил. Как и роскошную квартиру во Флэтайрон - вместе со своей стриженой блондинкой, "Говорящей головой", Блэр Бентли. А я так и осталась в ненавистной съемной квартире на 74-й улице, из которой сейчас не могу выбраться, потому что она слишком привлекательна по цене (у меня есть подруги с детьми, которые за эти 1600 долларов в месяц не могут найти даже комнату в "Астории").
Константин, утренний консьерж, был на дежурстве, когда я подъехала к дому. Лет под шестьдесят, из первого поколения греческих иммигрантов, он до сих пор проживал со своей матерью в "Астории" и явно не испытывал симпатии к разведенным женщинам с детьми… особенно к тем вульгарным гарпиям, которым не сидится дома и приходится мотаться в поисках заработка. К тому же у него были ярко выраженные задатки сельского стукача: он зорко следил за жильцами, вечно приставал с наводящими вопросами, не оставляющими сомнений в том, что он собирает на вас досье. У меня резко упало настроение, когда он открыл дверцу такси. Было заметно, что мой потрепанный вид вызвал у него живейший интерес.
Поздняя ночь, мисс Малоун? - спросил он.
Нет, раннее утро.
Как наш маленький герой?
Отлично.
Спит наверху?
Еще бы. Всю ночь один дома, играл с коллекцией охотничьих ножей, попутно просматривая мою обширную садомазохистскую видеотеку.
Нет. Сегодня он ночует у отца.
Передавайте от меня привет Мэтту, мисс Малоун.
О, спасибо. И да, от меня конечно же не ускользнуло, с каким выражением ты произнес мисс.
Не видать тебе рождественских чаевых, malacca (это единственное греческое ругательство, которое я знаю).
Я поднялась на лифте на четвертый этаж. Открыла три замка своей двери. Квартира встретила меня жутковатой тишиной. Я прошла в комнату Этана. Села на его кровать. Погладила подушку в наволочке с "могучими рейнджерами" (да, я считаю "могучих рейнджеров" верхом тупости, но попробуй поспорить об эстетике с семилетним мальчишкой). Оглядела подарки из серии "искупление вины", которые недавно купил ему Мэтт (компьютер iMac, десятки компакт-дисков, супермодные ролики). Посмотрела на свои подарки из этой же серии (шагающая Годзилла, полный комплект фигурок "могучих рейнджеров", наборы пазлов). Мне стало грустно. Сколько же хлама приобретено в попытках смягчить муки совести. Те самые муки, что терзали меня два-три раза в неделю, когда приходилось допоздна задерживаться в офисе или идти на деловой ужин, и я была вынуждена просить Клэр (нашу австралийскую дневную няню, которая забирает Этана из школы и присматривает за ним до моего возвращения) остаться на вечер. Хотя Этан редко упрекает меня за эти вечерние отсутствия, я ужасно переживаю… и боюсь, что, если Этан вырастет психопатом (или, не дай бог, пристрастится к наркотикам лет в шестнадцать), причиной тому будет именно моя сверхурочная работа. Работа, которая, стоит заметить, нужна мне для того, чтобы платить за квартиру, вносить свою половину за его учебу, оплачивать счета… и (добавлю) чтобы хоть как-то упорядочить свою жизнь и наполнить ее смыслом. Поверьте на слово, в наше время такие женщины, как я, не имеют шансов на успех. Постфеминистские лозунги о "семейных ценностях" вбили нам в голову, что "детям нужна мама-домохозяйка". И есть немало печальных примеров того, как некоторые представительницы моего поколения, избравшие для себя роль "мамы-клуши", осели за городом и потихоньку тупеют там.
Если же ты ко всему прочему еще и разведенная работающая мама, ощущение вины становится всепоглощающим… мало того, что тебя нет дома, когда твой сын приходит из школы, но своим отсутствием ты еще лишаешь ребенка чувства защищенности. У меня до сих пор перед глазами лицо Этана, застывшее от страха и недоумения, когда пять лет тому назад я попыталась объяснить ему, что отныне его папа будет жить в другом месте.
Я посмотрела на часы. Шесть сорок восемь. Меня так и подмывало взять такси и помчаться к дому Мэтта. Но тут я представила, как слоняюсь, словно неприкаянная, возле его подъезда в ожидании, пока они выйдут. К тому же я боялась наткнуться на Нее, и тогда прощай, моя хваленая выдержка (ха!). Как бы то ни было, Этана могло сбить с толку мое появление у дома отца - и вдруг бы он решил (как уже не раз намекал мне в последнее время), будто мама с папой снова вместе. Что в принципе невозможно. Никогда.
Все кончилось тем, что я оказалась в спальне, где сняла с себя вонючий костюм, а потом минут десять стояла под обжигающе горячим душем. Окончательно придя в себя, я надела халат, замотала голову полотенцем и пошла на кухню варить кофе. Пока грелся чайник, я включила автоответчик и прослушала накопившиеся за вчерашний день сообщения.
Всего их было девять - пять от подруг и сослуживцев, с привычным набором соболезнований и общепринятых фраз вроде: всегда можешь рассчитывать на нашу помощь. (Что, впрочем, все равно звучало трогательно.) Было одно сообщение от Мэтта - вчера в половине девятого он звонил сказать, что у Этана все хорошо, они прекрасно провели время и сейчас он уже в постели, и… "всегда можешь рассчитывать на мою помощь".
Поздно, приятель. Слишком поздно.
Был звонок и от Мег, что вполне естественно. Мег была в своем репертуаре.
"Привет, это я, просто подумала, вдруг в тебе проснулся здравый смысл и ты вернулась домой. Похоже, я ошиблась. Ладно, не буду тебя беспокоить в квартире матери, потому что а) боюсь получить по ушам, и б) тебе, наверное, чертовски хочется побыть одной. Но если ты решила, что на сегодня с тебя хватит и пришла домой, позвони мне… только в разумное время. Напоминаю, что для меня это до трех утра. Люблю тебя, милая. Поцелуй за меня Этана. И продолжай принимать лекарство".
Лекарство для Мег - это синоним виски.
И наконец, было два звонка от неизвестного абонента, который не оставил сообщения. Первый пришел (если верить таймсру автоответчика) в 6.08; а второй - в 9.44 вечера. Оба звонка сопровождались странным молчанием… видимо, человек размышлял, стоит ли говорить с автоответчиком. Ненавижу, когда так делают. Потому что это порождает страх неизвестности, неуверенность. В такие моменты я чувствую себя беззащитной и беспомощной.
Засвистел чайник. Я сняла его с плиты, схватила банку молотого крепчайшего "Френч роуст" и засыпала в кофеварку столько кофе что его хватило бы на семь чашек. Залила кипяток и опустила поршень. Потом налила себе большую чашку кофе. И быстро выпила его. Налила следующую чашку. После очередного обжигающего, глотка (у меня жаропрочный рот) я взглянула на часы (7.12 утра) и решила, что пора позвонить Мэтту.
А..л…л…о?
Голос на другом конце трубки был заспанным и явно женским!
Она.
Мм… привет… - как-то коряво произнесла я. - Ээ… а Этан есть?
Этан? Кто такой Этан?
А сама ты как думаешь?
Это разбудило ее.
Прошу меня извинить. Этан. Конечно, я знаю, кто…
Могу я поговорить с ним?
Он еще у нас? - спросила она.
Ну, на этот вопрос я вряд ли отвечу, потому что я точно не у вас.
Она совершенно растерялась:
Я сейчас посмотрю… Это ты, Кейт?
Угадала.
Послушай, я собиралась написать тебе… но раз уж ты позвонила, я просто хотела сказать…
Ближе к делу, тупица.
Знаешь… я очень, очень огорчена известием о смерти твоей мамы.
Спасибо.
И… эээ… если я могу хоть чем-то помочь…
Можешь. Передай трубку Этаиу, пожалуйста.
Ээ… конечно.
Было слышно, как Она шепчется с кем-то. Потом трубку взял Мэтт:
Привет, Кейт. Я просто хотел узнать, как все прошло вчера вечером.
Потрясающе. Сто лет так не веселилась.
Ты знаешь, о чем я.
Я сделала глоток кофе:
Справилась. А сейчас могу я поговорить с Этаном?
Конечно, - сказал Мэтт. - Он рядом.
Я слышала, как Мэтт передает ему трубку.
Дорогой, как ты там? - спросила я.
Привет, мам, - сонным голосом произнес Этан. Мое сердце радостно забилось. Для меня Этан - тонизирующее мгновенного действия.
Чем занимался мой любимый мужчина?
В "Имаке" крутой фильм был. Там люди взбирались на гору, а потом пошел снег, и они попали в беду.