Позже, во время ужина в ресторанчике в Мэйфер, где кормили рыбой и устрицами, Пола немного пришла в себя, что очень порадовало Эмму. Она даже внешне изменилась. Ее алебастрово-белая кожа немного порозовела и стала нежно-розовой – оттенка морской раковины; из глаз исчезло загнанное выражение, заметно спало напряжение. К тому времени, когда принесли кофе, Пола была уже гораздо больше похожа на себя. И Эмма приняла решение: она поделится с Полой своими подозрениями. Сегодня же вечером. Прежде чем они уйдут из ресторана, она вскользь упомянет о тех подозрениях, которые внушает ей Джонатан, но сделает это мимоходом. Она считала, что необходимо предупредить Полу, но, с другой стороны, ей не хотелось чрезмерно тревожить ее. А завтра, когда она будет ужинать с Александром, она подробно расскажет ему о том, как обстоят дела. В каком-то отношении даже важнее, чтобы Александр был настороже, был готов отразить нападение, – ведь Джонатан Эйнсли работает в "Харт Энтерпрайзиз".
Глава 20
Наступило тридцатое апреля – день, когда Эмме Харт исполнилось восемьдесят лет. Как обычно, она проснулась рано и, лежа в постели, еще не до конца стряхнув сон, подумала: "Кажется, сегодня не совсем обычный день?" И вдруг вспомнила, чем нынешний день отличался от всех остальных. Ее день рождения.
Эмма терпеть не могла валяться в кровати. Она решительно опустила ноги на пол и, слегка улыбаясь, зашлепала босиком по ковру в направлении окна. Свершилось. Ей никогда и в голову не приходило, что она проживет так долго. Боже, ведь она на одиннадцать лет старше двадцатого столетия! В 1889 году, в тесном домике в Топ Фолд, что в деревушке Фарли, ее мать Элизабет Харт подарила ей жизнь.
Раздвинув занавески, Эмма бросила взгляд на улицу, и ее улыбка стала еще шире. Какой великолепный солнечный день. Голубое небо без единого облачка, под окном – распустившиеся изумрудно-зеленые деревья, чьи отягощенные листвой ветви, переливаясь, плавно раскачивались от слабого ветерка. Она и родилась, по рассказу матери, в подобный ласковый весенний день, день необычно теплый для этого времени года, особенно в прохладном северном климате Йоркшира.
Эмма потянулась. После полноценного ночного отдыха она чувствовала себя свежей, бодрой и активной, как никогда. "Язвочка", – вспомнилось ей, и в сознании тут же возник образ ее брата Уинстона. Именно так он любил называть ее, брызжущую энергией и не знавшую, куда деть избыток энтузиазма, молодых сил и напора. Как ей хотелось бы, чтобы он был жив. И он, и ее младший брат Фрэнк. Внезапно ее охватила грусть, но ненадолго. Сегодня не тот день, чтобы жалеть себя и тосковать по тем, кого она так крепко любила и кто уже покинул этот мир. Сегодня надо думать только о хорошем. Сегодня надо праздновать. Думать о будущем, о молодых… о внуках.
Пусть для нее потеряны все дети, кроме Дэзи, но зато осталось ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, которое она испытывала, зная, что уж внуки-то подхватят ее яркое знамя и продлят жизнь созданной ею великой династии, сохранят ее могущественную империю.
Тут Эмма, расхаживая взад и вперед по комнате, резко остановилась. "Уж не неуемное ли честолюбие явилось истинной причиной стремления стать родоначальницей династии? – спросила она себя. – А может быть, мечта о бессмертии?" Она не знала наверняка. Но в одном Эмма не сомневалась – для того чтобы создать такую династию, абсолютно необходимо обладать поистине невероятным честолюбием, да еще и уметь заразить им окружающих. Именно честолюбие, вера в себя придали ей мужества и сил, вели ее вперед и вверх – до самой вершины. Сияющей вершины успеха.
Ну что ж, ей некогда бездельничать все утро, размышляя о поступках и анализируя, какие черты характера были определяющими в ее жизни. Она сделала то, что считала нужным – вот и все. Эмма решительно направилась в ванную, чтобы приготовиться к предстоящему дню. Все эти мысли она отбросила как не имеющие никакого значения.
Час спустя, приняв душ и позавтракав, Эмма поспешила вниз. Выглядела она свежей и отдохнувшей в своем строгом платье из голубой шерсти. К нему она подобрала замечательный комплект драгоценностей: сапфировые сережки и такую же брошь на плече, двойную нитку жемчуга, обручальное кольцо Пола и большой бриллиант Блэки. Ни один серебряный волосок не выбивался из ее безукоризненно аккуратной прически, косметика была наложена идеально, и легкость походки никак не соответствовала ее почтенному возрасту.
Эмма по-прежнему жила на Белгрейв-сквер, в элегантном, великолепно обставленном особняке, купленном Полом Макгиллом на исходе лета 1925 года, вскоре после рождения их дочери Дэзи. Тогда, уступая ее страху перед сплетнями, нежеланию выставлять напоказ их отношения – они находились в гражданском браке – и стремлению не нарушать приличий, он распорядился разделить дом на две отдельные квартиры. И денег на это не пожалел. Нанятый им известный архитектор спланировал небольшой холостяцкий уголок для Пола на первом этаже; а все, что простиралось выше, превратилось в роскошную трехэтажную квартиру для Эммы, Дэзи, няни и прочей прислуги. Постороннему наблюдателю холостяцкая квартирка и просторные трехэтажные апартаменты над ней показались бы совершенно раздельными и независимыми жилищами, тем более что в каждое вел отдельный вход. Однако на самом деле их ловко связывал в одно целое лифт, ходивший между маленькой прихожей холостяцкого убежища Пола и гораздо большим и элегантным холлом в квартире Эммы этажом выше. Благодаря лифту особняк фактически являлся одним целым.
Во время войны, сразу после несчастного случая с Полом и его самоубийства в Австралии в 1939 году, Эмма заперла его холостяцкую квартиру. Не в силах заходить туда – настолько сильными были острая боль и неизбывная тоска, – она заставила себя позабыть об этих комнатах и избегала их, хотя внимательно следила, чтобы в них регулярно проводили уборку. В 1948 году, когда она наконец нашла в себе мужество вступить в некогда принадлежащий ему мир, Эмма распорядилась отремонтировать и заново обставить несколько комнат первого этажа. С тех пор маленькая квартира внизу служила жильем для приезжавших в гости друзей и внуков.
Зайдя в кабинет, Эмма застала своего дворецкого Паркера за разбором почты. Кабинет представлял собой приятную, полную воздуха комнату средних размеров, обставленную уютной антикварной мебелью.
– С днем рождения, миссис Харт, – произнес Паркер с улыбкой. – Сегодня у нас очень много писем!
– О Боже, да тут целая гора! – воскликнула Эмма. Дворецкий вывалил впечатляющую груду конвертов на обитый ситцем диван и теперь методично вскрывал их ножом для резки бумаги. Поздравительные открытки он вынимал, а конверты отправлял в мусорную корзину.
Эмма принялась помогать ему, но вскоре ей пришлось отвлечься, чтобы подойти к телефону, а потом начали беспрерывно звонить в дверь – цветы и подарки потекли рекой. Паркер и домоправительница, миссис Рамсей, трудились не покладая рук, и Эмме пришлось разбираться с почтой в одиночку.
Примерно в одиннадцать тридцать, в самый разгар работы, неожиданно и без доклада вошла Дэзи Макгилл Эмори.
Младшей дочери Эммы в мае исполнялось сорок четыре года, но она выглядела гораздо моложе. У нее была стройная фигура, слегка вьющиеся черные волосы, обрамлявшие умиротворенное, нетронутое морщинами лицо, и яркие голубые глаза – зеркало ее доброго характера и мягкой натуры. В отличие от своей дочки Полы, любившей шикарные экстравагантные туалеты и знавшей толк в моде, Дэзи одевалась примерно в том же стиле, что и Эмма. Она всегда выбирала себе изысканные, женственные наряды, и сегодня утром остановила свой выбор на простом шерстяном костюме лилового цвета, блузке в тон с пышным жабо на груди, золотых украшениях, черных кожаных лодочках и такой же сумочке.
– С днем рождения, мамочка! – воскликнула Дэзи еще с порога, с любовью и нежностью глядя на Эмму.
Именинница оторвалась от груды конвертов и расплылась в улыбке. Она обрадовалась приходу Дэзи, на нее благотворно влияло спокойствие дочери. Вскочив из-за стола, Эмма пошла ей навстречу, излучая тепло и дружелюбие.
– Вот, от нас… Мы с Дэвидом надеемся, что тебе понравится, мамуля. – Дэзи рассмеялась. – Тебе очень трудно выбирать подарки. У тебя все-все есть. – Она сунула коробочку в руки Эммы.
– Спасибо, дорогая. Я уверена, что найду здесь что-нибудь чудесное – ведь у тебя лучший вкус в мире.
Утонув в мягком диване, Эмма принялась разворачивать оберточную бумагу.
– Боже, сколько шума и суеты поднялось вокруг меня! В мои-то годы!
Дэзи знала, что, несмотря на ворчание и протесты, ее мать получала от всего происходящего огромное удовольствие. Она села рядом с ней.
– Мама! В этом-то все и дело! Сегодня очень важный день… Тебе следует расслабиться и наслаждаться каждой минутой.
– Может, ты и права. Но похоже, я сегодня так и не выберусь в магазин.
Пораженная услышанным, Дэзи широко распахнула свои ярко-голубые глаза.
– Ты сегодня пойдешь на работу?
– А что такого? – прервала ее Эмма. – Я каждый день хожу на работу.
– Но только не сегодня. Так нельзя. – Дэзи яростно замотала головой. – Кроме того… – она запнулась, поглядела на часы. – Очень скоро я повезу тебя на ленч.
– Но я…
– Никаких "но", милая мамочка, – отрезала Дэзи голосом ласковым, но твердым. – Не забывай, что я дочка Пола Макгилла и твоя и при случае могу быть такой же упрямой, каким был он и какой остаешься ты. А сегодня как раз тот самый день, когда я намереваюсь стоять на своем. И до конца. Мы тысячу лет не выбирались вместе на ленч, а через несколько дней ты уезжаешь с дядей Блэки, насколько мне известно, на несколько месяцев. Пожалуйста, не огорчай меня – я так ждала такого случая и уже заказала столик в "Мирабелл".
Эмме всегда было трудно отказать в чем-либо своей любимице, самой дорогой для нее из всех ее детей.
– Ну, ладно, – сдалась она. – Мы съездим на ленч с тобой, а уж потом я отправлюсь в магазин. О, Дэзи, какая прелесть! – воскликнула Эмма, глядя на вечернюю сумочку ручной работы из чистого золота. С нескрываемым удовольствием она вертела сумочку в руках, открывая ее, заглядывая внутрь, снова закрывала. Полюбовавшись подарком еще несколько секунд, Эмма положила ее назад в футляр из черной кожи и поцеловала дочь. – Спасибо, Дэзи, у меня просто нет слов. К тому же она очень пригодится мне в поездке – ее как будто специально сделали под все мои вечерние туалеты.
Зазвонил телефон.
– Я возьму трубку, мама?
Дочь сняла трубку, последовал короткий обмен любезностями, и потом Дэзи сказала:
– Я узнаю, может ли она подойти. Сегодня здесь довольно суетливо. – Нажав на кнопку отключения звука, Дэзи взглянула на мать. – Это Элизабет. Она снова в Лондоне. Ты хочешь поговорить с ней?
– Конечно, поговорю. – Эмма направилась к столу. Если она и удивилась, то виду не подала. – Здравствуй, Элизабет, – произнесла она ровным голосом и устроилась поудобнее в кресле, прижав головой трубку к плечу и поигрывая ручкой из ониксового письменного прибора.
– Спасибо, – коротко ответила она. – Да, солидный возраст, но я не ощущаю своих восьмидесяти лет. Скорее мне кажется, что мне пятьдесят восемь! И чувствую себя превосходно. – Последовала еще одна пауза. Эмма внимательно изучала противоположную стену кабинета. Затем она слегка прищурила глаза и вдруг резко оборвала собеседницу. – Я думаю, Уинстон спросил моего разрешения исключительно из вежливости. В этом не было никакой необходимости. Думаю, мне не следует напоминать тебе, что Эмили совершеннолетняя и может делать все, что захочет. Нет, я не разговаривала с Тони. Я решила, что Эмили сама должна сообщить обо всем отцу.
Эмма молча пережидала бесконечную болтовню средней дочери. Она бросила взгляд на Дэзи, скорчив недовольную гримасу. Ее терпению пришел конец, и она снова перебила:
– Я думала, ты позвонила, чтобы поздравить меня с днем рождения, Элизабет, а не затем, чтобы жаловаться по поводу обручения Эмили.
Ироничная усмешка скользнула по лицу Эммы, когда она слушала уверения Элизабет, что та вовсе не жаловалась.
– Я рада, что ты так говоришь, – наконец бросила Эмма в трубку. – В противном случае ты только зря потеряла бы время. Ну ладно, а как прошла твоя поездка на Гаити? И как твой новый дружок – Марк Дебоне?
Элизабет восторженно щебетала в ухо Эммы еще несколько минут, пока та не оборвала разговор.
– Ну, я рада, что ты счастлива, и спасибо за звонок и подарок. Я уверена, что его доставят с минуты на минуту. До свидания, Элизабет. – И повесила трубку.
– Она расстроилась из-за Эмили и Уинстона? – спросила Дэзи.
Эмма скептически рассмеялась.
– Ну конечно же, нет. Ты знаешь Элизабет не хуже меня, она полностью сконцентрирована на себе. Но это мило с ее стороны – позвонить и поздравить меня с днем рождения. – Она как-то странно посмотрела на дочь и слегка пожала плечами. – А раньше мне уже позвонила Эдвина, а также Робин и Кит… Должна признать, я очень удивилась, получив весточку от сыновей. Я ни словечка не слышала от них после прошлогоднего скандала вокруг завещания. И вдруг сегодня они такие сладкие, как мед, да еще и заявляют, что послали мне подарки. Ты можешь в такое поверить?
– Возможно, они раскаялись и жалеют, что строили козни…
– Очень сомневаюсь! – фыркнула Эмма. – Я слишком цинична для того, чтобы допустить мысль, что кто-нибудь из них может раскаяться и измениться. Нет, я уверена, что за этими звонками стоят их жены. Джун и Валери всегда были порядочными женщинами. Понятия не имею, как они все эти годы ухитрялись терпеть моих сыновей. Кит постоянно строит заговоры. Робин плетет интриги. Ну да ладно. – Эмма взяла Дэзи за руку. – Я все собиралась кое о чем спросить тебя, дорогая. Относительно дома… Тебе он точно не нужен?
Пораженная Дэзи удивленно воскликнула:
– Но ты ведь оставляешь дом Саре, разве не так?
– Да. Но завещала я его ей только потому, что при нашем с тобой разговоре об этом в прошлом году ты ясно дала понять, что не заинтересована в нем. А он должен принадлежать либо тебе, либо твоим детям. В конце концов, именно твой отец купил его нам.
– Знаю, и я всегда обожала наш дом. С ним у меня связано столько дорогих воспоминаний… о годах, когда я здесь росла, о папе и о тебе. Какие это были чудесные времена для нас троих. Однако он несколько великоват, и…
Эмма остановила ее, подняв руку.
– Вовсе нет, если рассматривать его как две квартиры, а не как единый дом. Как ты знаешь, таким он спланировал его для меня. Я так хотела соблюсти приличия… – Эмма прервала рассказ и расхохоталась. – Боже, Дэзи, как все изменилось! Теперь люди совершенно спокойно, не скрываясь, живут друг с другом. Однако вернемся к дому. Я подумала, не изменилось ли твое мнение. У тебя теперь появились внуки. Когда-нибудь Филип тоже обязательно женится, и, полагаю, не в таком уж далеком будущем. У него появятся дети; возможно, он даже захочет послать их в школу в Англии, две большие отдельные квартиры под одной крышей могут оказаться очень кстати. Обдумай мое предложение хорошенько. Я всегда могу внести изменения в завещание.
– Но ты и так оставляешь мне очень много… больше, чем мне когда-либо понадобится. Если я приму еще и дом, это будет уже жадностью с моей стороны.
– Что за чушь, Дэзи! По справедливости, он должен принадлежать тебе. Если ты откажешься, тогда я, пожалуй, лучше отпишу его Поле или Филипу.
– А как же Сара?
– Она – не из Макгиллов.
Дэзи задумалась.
– Ладно, я последую твоему совету – обдумаю все хорошенько. И вот еще что, мама. Я знаю, что такая невообразимо богатая женщина, как ты, должна постоянно содержать свои дела в порядке, но, если честно, я терпеть не могу разговоров о твоем завещании. От них у меня кровь стынет в жилах. Я и думать-то не желаю о твоей смерти, не говоря уж о том, чтобы вот эдак безмятежно о ней рассуждать. Такие разговоры меня просто убивают.
Эмма бросила взгляд на Дэзи, но ничего не сказала. Она лишь пожала дочери руку и, откинувшись на спинку стула, продолжала внимательно смотреть на нее.
Дэзи набрала полную грудь воздуха, выдохнула и выдавила из себя слабую улыбку.
– Извини. Я не хотела так резко говорить с тобой. Но мне очень не по душе обсуждать подобную тему именно сегодня. Не забывай, какой сегодня день.
– Понимаю. – Воцарилась тишина, а затем Эмма проговорила тихо-тихо: – Дэзи, дорогая, я ведь была тебе хорошей матерью, правда?
– И ты еще сомневаешься! – воскликнула Дэзи с нежностью. Она широко распахнула свои огромные небесно-голубые глаза, полные любви. – Ты всегда была и остаешься самой замечательной мамой на свете. – Дэзи выдержала вопрошающий взгляд Эммы, и, когда она глядела в морщинистое лицо матери, ее сердце сжалось от невыразимой любви к этой замечательной женщине, родившей ее. Она знала, что суровая манера держаться и вечно строгий вид являлись всего лишь способом защиты, маской, за которой скрывались неизбывные запасы нежности и доброты. Эмма Харт представляла собой сложную, многогранную личность и, вопреки расхожему представлению, очень ранимую и чувствительную.
Волна любви и нежности к матери захлестнула Дэзи.
– Ты у меня совершенно особенная, мамочка. Ты – самый благородный и сердечный человек из всех, кого я когда-либо знала. Мне так повезло, что столько лет ты была рядом со мной. Это – мое счастье.
Эмма почувствовала себя глубоко тронутой.
– Спасибо, Дэзи, за такие чудесные слова. – Она устремила взгляд куда-то вдаль, потом грустно прошептала: – Я плохо воспитала твоих сводных братьев и сестер. Но я не пережила бы мысли, что не справилась и с твоим воспитанием или что я в чем-то тебя подвела и не додала тебе своей любви.
– Ты дала мне все… Нет смысла даже перечислять, чем я тебе обязана. И я не считаю, будто ты плохо воспитала остальных. Ничего подобного. Разве не говорил когда-то мой отец, что каждый из нас – хозяин своей судьбы? Что мы сами отвечаем за то, какими стали? За наши поступки, как хорошие, так и плохие?
– Говорил.
– Тогда верь его словам. Он говорил правду!
– Ну, хорошо, моя милая.
Эмма погрузилась в молчание, обдумывая слова дочери. Она испытывала гордость за нее, за то, какой она стала. При всей ее доброте, мягкости манер и врожденном очаровании, Дэзи обладала несгибаемым, даже порой жестким характером, бесконечной жизнерадостностью и самообладанием. Эмма знала – в случае необходимости ее дочь становилась твердой, как скала, и непоколебимой в своих решениях, что особенно ярко проявлялось в тех случаях, когда дело касалось ее убеждений и принципов. Внешне необыкновенно молодо выглядевшая, Дэзи и в своих взглядах на жизнь оставалась на удивление юной. Она весело и радостно шла по жизни и заражала своим жизнелюбием всех вокруг. Дэзи относилась к тому редкому типу женщин, которые нравятся не только мужчинам, но и другим женщинам. Эмма отлично знала, что многие, а точнее, почти все, не могли не любить ее дочь. Она была настолько полна энергии, настолько чиста и благородна и в то же время настолько твердо стояла на земле, что возвышалась над всеми. Хотя ее сводные братья и сестры испытывали к ней ревность и даже зависть, все же и они оказывались бессильными перед ее человечностью и удивительной искренностью. Именно ее доброта, чистота и чувство справедливости держали их всех в узде и на дистанции. Она была поистине совестью семьи.