– Так где же вы живете, княжна Ирина? – не удержалась Тедди, шагая рядом с ней. – Где он, ваш дом?
– О, вам отсюда его не увидеть, – ответила Ирина Трубецкая с легким смешком. – Я называю мое жилище домом, но, по сути, это – дыра в земле.
Тедди была так ошарашена услышанным, что не находила слов.
Они отошли совсем недалеко от того места, когда княжна вдруг остановилась и показала на углубление с несколькими ступеньками.
– Вот мы и пришли к моей дыре! Там внизу я и живу – как троглодит. – Ирина взглянула на Тедди уголком глаза и продолжала: – Не пугайтесь, это вовсе не так страшно, как звучит. Свои кирпичи я пока оставлю здесь и займусь ими позже.
Княжна оттолкнула коляску к куче обломков возле углубления, опустилась на колени и принялась аккуратно обкладывать камнями передние колеса.
Тедди тоже встала на колени, чтобы помочь укладывать камни, украдкой подсматривая, как это делает Ирина.
– Послушайте, княжна…
– Да?
– Как получилось, что вы стали кирпичницей?
Ирина Трубецкая подняла голову и не без гордости устремила взгляд синих глаз на Тедди.
– Потому что мне не оставалось ничего другого, – ответила она очень просто. Она вздохнула, затем пояснила: – Кроме того, за кирпичи мне платят, и я получаю дополнительный паек. – Улыбнувшись, она продолжала: – Имеется еще и другая причина. У меня есть ощущение, что я делаю нечто полезное и нужное, что-то для будущего, обрабатывая кирпичи, из которых смогут когда-нибудь вновь отстроить Берлин. Это придает мне и другим кирпичницам некую целеустремленность. Столбим, так сказать, свое будущее.
– Да, – сказала Тедди, кивая головой. – Да-да, я понимаю, что вы имеете в виду. – Но она не могла не подумать о том, насколько другой могла бы быть жизнь княжны Ирины Трубецкой, не случись в России революция. Ведь ее мать, княгиня Натали, была урожденной Романовой и двоюродной сестрой царя Николая, и Ирине предназначалось безбедное существование и все привилегии российского двора. И уж конечно, ей не пришлось бы ковыряться в развалинах Берлина, собирая кирпичи и живя в землянке.
Княжна поднялась с колен, поглядела на Тедди, все еще стоявшую на коленях в обломках, и позвала ее:
– Пошли! – Она направилась к углублению, встала на край и пропала из виду.
Тедди чуть не вскрикнула, вскочила и кинулась вслед. Она с содроганием заглянула в воронку и увидела, что там крутой лестничный марш, ведущий вниз. Ступени были частично обрушены и обкрошены, и она представила себе, что это следы бомбежки. Княжна осторожно спускалась, стараясь не оступиться. Глубоко вздохнув, Тедди последовала за ней.
– Когда дом моего отчима был еще цел, эти ступени вели из кухни в подвал, – поведала ей Ирина. – И, как видите, это все, что осталось от особняка господина барона, разумеется, помимо моего крохотного убежища. Оно впереди за дверью, прямо.
Княжна извлекла из кармана пальто железный ключ и отперла тяжелую деревянную дверь.
– Подожди, пожалуйста, минуточку здесь, покуда я зажгу керосиновые лампы, – сказала она Тедди и вошла внутрь. Вскоре раздался ее голос: – Входи, Тедди, входи, – позвала она. И Тедди вошла.
Она очутилась в маленьком подвале. Освещался он керосиновыми лампами. Только что зажженные Ириной, они ярко мигали в неуютных потемках. Тедди поморгала, приноравливая глаза, затем с любопытством осмотрелась.
Неприглядный подвал был скудно обставлен. Древний, потертый и пролежанный диван с выпирающими пружинами стоял у задней стены, по обе стороны – два темного дерева столика, на них лампы и перед диваном два кресла. Посредине находился ящик из-под чего-то, покрытый кружевной салфеткой и, по-видимому, служивший кофейным столиком. У другой стены красовался старомодный буфет, знававший лучшие времена, сверху лежала груда книг, стояла толстая свеча в резном деревянном подсвечнике и несколько щербатых чайных чашек и блюдец.
Было совершенно очевидно, что княжна постаралась придать своему подвалу более жилой и уютный вид с помощью нехитрых уловок. Бетонный пол был застелен потертым восточным ковриком; несколько потемневших и скомканных подушек красного бархата украшали темно-синее парчовое покрывало на диване, полинялый плед был наброшен на спинку одного из кресел. На большом ящике в банке из-под варенья стоял растрепанный букетик искусственных цветов. Было что-то патетически-трогательное в этих жалких имитациях настоящих вещей, и когда Тедди увидела все это, у нее к горлу подступил ком.
Княжна внимательно наблюдала за Тедди.
– Это убого, я знаю, – сказала она почти весело, выходя на середину подвала, – но это лучшее из того, чем в эти дни располагают большинство берлинцев. Многие так и таскают с собой бумажные мешки с пожитками, а на ночлег устраиваются, как могут, в развалинах. Я счастливица. В этом подвале сухо и, что важнее всего, безопасно. И я могу быстро нагреть его с помощью парафиновой печки. Тебе не холодно, Тедди? Я разожгу печь, если озябла.
– Нет-нет! – остановила ее Тедди. – Я не хочу, чтобы вы тратили на меня драгоценное топливо. Я не стану снимать пальто.
– И я тоже, – сказала княжна, – посижу, в чем есть. – Она кашлянула, глянула на себя, на потрепанное мужское пальто – оно было слишком велико для нее, – привычным движением запахнула его поплотней и пояснила: – Оно принадлежало моему отчиму; я в нем выгляжу ужасно, но зато оно теплое. – Сделав приглашающий жест, добавила: – Тедди, присядь, пожалуйста. Я с удовольствием угостила бы тебя, но увы, практически нечем. Впрочем, постой, дай поглядеть, может, что и найдется.
– Спасибо, но я ничего не хочу, княжна Ирина, право, не надо, мне и так хорошо, – заверила ее Тедди и села в одно из кресел. Сняла и сунула в карман шерстяные перчатки, размотала свой длинный клетчатый шарф из шотландки, оставив его свободным хомутом на шее.
Княжна села на диван напротив Тедди и обвела широким жестом подвал.
– Здесь была кладовая. Настоящая сокровищница: барон держал тут фамильное серебро, фарфор и тому подобные ценности, – пояснила она. – А вон там, – она показала на дверь рядом с буфетом, – винный подвал, хоть нынче и нет в нем больше вина. Бутылки побиты во время бомбежки, и теперь винная пещера служит мне спальней!
Тедди обозревала все с большим интересом и наконец спросила:
– Эту мебель вам удалось спасти из-под развалин особняка?
– О нет, от дома ничего не осталось и от обстановки тоже. Где уж там, если "союзники" бомбили нас восемьдесят два раза на протяжении стольких же дней. Эти жалкие ошметки уже находились здесь. Мой отчим в сороковом году переделал две подвальные кладовые в бомбоубежища для нас и для слуг. Таким образом, как видите, моя маленькая обитель была готова и поджидала меня после того, как последний раз угодило в дом. Это произошло, когда он был уже полностью разрушен.
– Барон… Княгиня Натали… – Тедди осеклась, вдруг подумав, следует ли ей продолжать. Быть может, ее мать и отчим погибли, и ей не хотелось огорчать Ирину напоминанием.
Мгновенно уловив, в чем состояло затруднение Тедди, Ирина быстро пришла ей па помощь.
– Все в порядке, слава Богу, у них все хорошо. Мать с моим отчимом живут в коттедже садовника в одном из имений барона в окрестностях Баден-Бадена в Блэк Форест. Естественно, замок до поры до времени закрыт. Гельмуту слишком трудно вести хозяйство одному, без служащих, без топлива и всего прочего.
– Рада слышать, что они оба в добром здоровье. – Тедди окинула взглядом сырой, мрачный подвал и скромно высказала свое соображение: – А не лучше было бы для вас жить в сельской местности вместе с ними, княжна?
– Ничуть! – решительно тряхнула головой Ирина и нахмурилась от одной этой мысли. Вдруг она весело рассмеялась и сказала: – Они довольно странная пара, русская княжна и прусский барон. Похожи на влюбленных голубков. Да, точнее не скажешь. Они предпочитают жить одни. Я совершенно уверена в этом. Кроме того, домишко тесный, а там и так, по их словам, толпа. – Ирина откинулась назад и скрестила свои длинные ноги. – Мне нравится быть в Берлине, в центре; ну а жизнь здесь трудна так же, как трудно нынешнее время. Да и в конце концов я ведь не в Русской зоне.
– Миссис Рейнолдс говорила, что там еще много случаев изнасилования, для женщин в Красном секторе не безопасно.
– В особенности для таких, как я, – русских белых! Вы даже не представляете, что со мной вытворяли бы большевики! – воскликнула Ирина. – Когда они впервые вошли в город в мае, я пришла в ужас. Я неделями пряталась здесь, пока не пришли англичане, французы и американцы и не заняли свои зоны оккупации… Ладно, хватит об этом, теперь я в безопасности.
Тедди задумалась о чем-то, затем сказала:
– Но ваше положение не такое уж простое и легкое, княжна, даже при том, что у вас есть кров над головой. Я знаю, что сейчас трудности с продовольствием, и хотела бы завтра принести вам кое-что из продуктов и даже из лакомств. Уверена, что миссис Рейнолдс охотно снабдит ими меня, она наверняка захочет вам помочь, узнав о вашем плачевном положении.
– В этом нет необходимости, и тем не менее благодарю тебя, Тедди, очень мило с твоей стороны предложить помощь. Я вполне обхожусь, а когда испытываю в чем-то нужду, то изредка покупаю это в Тиргартене.
– В Тиргартене? – повторила Тедди, озадаченно глядя на княжну.
– В парке существует весьма активный черный рынок, – пояснила Ирина. – С большой переплатой можно купить масло, кофе, чай, шоколад, сигареты и зубную пасту. Много всего.
– Тем не менее я хотела бы принести вам кое-что из этих вещей. Право, это не доставит мне хлопот, поверьте. Я хочу чем-нибудь помочь вам. Пожалуйста, позвольте мне, – просила она.
– Хорошо, Тедди, я премного тебе благодарна. – Княжна склонила голову в грациозном поклоне, и на лице ее появилось довольное выражение. – Это очень, очень славно с твоей стороны. Что ж, во времена трудные, подобно нынешним, мы бываем вынуждены уповать на доброту друзей.
– У меня в Лондоне замечательные друзья, они помогли мне приехать сюда на поиски герра и фрау Вестхейм. У вас, княжна, есть надежные друзья? Я имею в виду в Берлине?
– Остались один или два человека. К несчастью, большинство моих друзей унесла война. Это очень печально. – Ирина прислонила голову к спинке дивана и закрыла глаза, а когда открыла, они были темны от страдания, и слезы блестели на ресницах.
Тедди не могла не заметить в свете керосина душевную муку на бледном и осунувшемся лице Ирины, и сердце у нее сжалось.
– Простите меня, – сказала она. – Ради Бога, простите, княжна Ирина.
– Мои друзья были убиты, трагически убиты… – Голос Ирины Трубецкой задрожал, и она не смогла продолжать. Она молча зарыдала. Спустя пару секунд достала из кармана грязную тряпицу и осушила ею слезы.
– Извините меня, – проговорила она через силу, едва улыбнувшись. – Я отнюдь не собиралась так разнюниться, но твоя доброта растрогала меня, и когда я подумала о моих несчастных друзьях… – Ирина осеклась и опять зажмурила глаза, несколько раз подавив горестные вздохи.
Тедди сидела и смотрела на княжну в ожидании, когда та восстановит душевное равновесие, понимая, сколь малы ее возможности что-либо сделать или сказать, чтобы помочь Ирине, утишить ее скорбь. И во второй раз за это утро она невольно вернулась к мысли о том, какая трудная и мучительная жизнь выпала на долю этой женщине, этой русской аристократке. Внимательно разглядывая ее лицо в трепетном керосиновом свете, Тедди отметила его тонкую лепку: умеренные скулы, превосходной формы рот и подбородок, гладкий и широкий лоб, коричневые с рыжеватым отливом брови над этими потрясающе синими глазами. Теперь вокруг ее глаз и рта была паутинка тонких морщинок, но Ирина все еще была красивая женщина. Тедди считала, что ей, по-видимому, года тридцать три или около того, хотя выглядела она постарше. И не удивительно после всего, через что она прошла.
Неожиданно княжна выпрямилась и бросила взгляд на Тедди.
– Курт фон Виттинген и я, мы были вместе в Сопротивлении, и у нас был хороший друг, адмирал Канарис… Вильгельм Канарис. Это он помог Урсуле, Максиму и тебе уехать из Германии. Ты об этом знала?
– Фрау Вестхейм рассказала мне.
– Вильгельм Канарис мертв, – спокойно сообщила Ирина. – Он люто ненавидел Гитлера и весь порядок, учиненный этой бандой уголовников, и не мог не поплатиться жизнью за свои убеждения. – Она сосредоточила взгляд на дальнем углу подвала, мгновенно исчезла в вихре собственных мыслей и несколько минут отсутствовала, прежде чем задумчиво продолжить: – Конечно, адмирал смертельно рисковал, помогая Сопротивлению, помогая нам вызволять жертвы наци, когда мы отчаянно пытались спасти людей… – Ирина умолкла, не договорив.
Тедди внимательно наблюдала и отметила, что на ее лице промелькнуло выражение нестерпимой муки. Внезапно до Тедди дошло, что княжна хранит в себе некие страшные сведения, о которых она, Тедди, даже не смеет догадываться, и ее проняла дрожь. Она молчала и не шевелилась, замерев в ожидании.
Ни с того ни с сего очень резко встав с дивана, Ирина подошла к буфету, выдвинула ящик и достала пачку сигарет. Повернулась к Тедди.
– Ты куришь? Не хочешь попробовать такую?
Тедди отрицательно покачала головой.
– Спасибо, нет. И, кстати, вот возьмите, пожалуйста. – Раскрыв сумку, она достала пачку "Лаки страйк" и положила на ящик, рядом с банкой из-под варенья с пожухлыми цветами из шелка. – Я не подумала, что вы курите, – отдала бы раньше.
– Спасибо тебе, Тедди, – сказала Ирина, благодарно принимая маленький бесценный подарок. Она вернулась к дивану и села. Закурив, она тотчас заговорила о Вильгельме Канарисе:
– Адмирала арестовали прошлым летом, летом сорок четвертого, и обвинили в измене Третьему рейху. – Сделав короткую паузу, она полыхала сигаретой, затем тихо сказала: – Его повесили в концлагере Флоссенбург в апреле этого года, по иронии судьбы – накануне освобождения лагеря союзниками.
– Да, я узнала об этом из газет. Как трагично, что американцы запоздали его спасти! Сердце разрывается при одной мысли об этом, – сказала Тедди и замолчала, представив себе ужасную смерть этого храброго человека.
Княжна тоже посидела некоторое время безмолвно, уйдя в свои мысли, окруженная табачным облаком. Она глубоко вздохнула и сказала веско размеренным спокойным голосом:
– Надеюсь, они там, в Англии начинают понимать, что и в Германии были очень смелые люди, боровшиеся с Гитлером и его приспешниками всеми своими силами и пытавшиеся остановить их. Люди в высшей степени честные и мужественные, поставившие перед собой цель спасать других от гибели под гнетом этого мерзкого режима зла и тирании, и пытавшиеся свергнуть Гитлера и наци, и отдавшие жизни за свое дело.
– Да, теперь они это знают, – заверила ее Тедди. – Недавно я читала о германском Сопротивлении, и британские газеты называют адмирала Канариса героем.
– Конечно, он – герой.
– Мы с Максимом обязаны ему жизнью, – тихо сказала Тедди.
– Верно, так оно и есть. Но и другие люди тоже участвовали в вашем спасении. Помните полковника, который ехал в вашем купе от Берлина до Аахена?
– Полковник Остер, – сказала Тедди. – Фрау Вестхейм сказала мне, кто он такой, после того как мы пересекли границу Бельгии.
– В поезде он находился специально для того, чтобы присматривать за вами и чтобы все вы благополучно миновали границу. Он тоже смелый человек. Он был помощником адмирала в германской военной разведке, близкий ему еще и потому, что так же ненавидел нацистов.
Ирина стряхнула пепел с сигареты, сложив руки на коленях, смотрела на них. События последних лет постоянно были свежи и живы в ее памяти, их не забыть никогда. Не поднимая головы, она рассказала Тедди удивительную историю.
– В тысяча девятьсот сорок четвертом году существовал заговор убить Гитлера. Представляешь, еще и года не прошло, а кажется, будто это было давным-давно; наверное, из-за того, что с тех пор произошло много других событий. Он получил название заговор Двадцатого июля и окончился неудачей, все пошло не по расчету, наперекосяк. Кошмар! Гитлер был только ранен, не убит, как планировали, и это при том, что граф Клаус фон Штауффенберг оставил портфель с бомбой всего в четырех метрах от него. От ранения Гитлер оправился, а несколько заговорщиков были арестованы немедленно. Полковника фон Штауффенберга расстреляли в тот же вечер… в полночь во дворе Военного министерства.
Княжна протянула руку за новой сигаретой и продолжала:
– Гестапо заподозрило полковника Остера в соучастии, и его взяли в том же месяце, держали в штабе гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. Мы были уверены, что его подвергали жестоким пыткам…
– А еще кого? – шепотом спросила Тедди, едва дыша.
– Адам фон Тротт цу Зольц, Готтфрид Бисмарк, Фритци Шуленберг и многие другие. Никто из этих мужчин не сломался под пытками, они не выдали нас – ни имен, ни иных улик. Да, они нас не выдали… – Ирина Трубецкая посмотрела Тедди в глаза и сказала: – Я была вплотную связана с заговорщиками, они все были мои друзья, но меня ни разу не арестовали. Они погибли, защищая меня и других мужчин и женщин тоже.
– О, княжна Ирина, какая же вы храбрая! Но вы сами могли быть запросто убиты! – воскликнула Тедди, вспомнив, что Ирина всегда казалась ей исключительно смелой. И в прошлом она несла свое бесстрашие, словно гордое знамя. Урсула Вестхейм называла ее героической женщиной.
Ирина кивнула.
– Да, я могла умереть, – согласилась она. – Но не умерла. Меня оставили для скорби.
Они помолчали; в подвале царил покой мертвецкой.
Тедди хотела было произнести имя Курта фон Виттингена, спросить о его судьбе, но не успела, поскольку Ирина снова заговорила, как бы испытывая большое облегчение от того, что перекладывает свое бремя еще на кого-то.
– Под конец так много моих друзей было казнено, – сказала она необычно мягко и тихо, – и некоторые из них приняли ужаснейшую смерть. Адама фон Тротта повесили на мясном крюке и на рояльной струне, он умирал медленно и мучительно от перетяжки кровеносных сосудов; это было в августе прошлого года в тюрьме Плетцензее. И ты не поверишь, Тедди, смерть на мясном крюке они фотографировали и снимали на кинопленку для показа Гитлеру. Садисты! Ганса Остера повесили во Флоссенбурге в апреле этого года одновременно с адмиралом Канарисом. От этого всего сердце мое обливается кровью. Мне никогда не забыть никого из них. О каждом я ежедневно думаю, и так будет до самой моей смерти.
Тедди была потрясена. То, что она сейчас услышала, настолько сильно на нее подействовало, что некоторое время она не могла слова вымолвить. Когда же вновь смогла говорить, голос ее звучал совсем глухо:
– Боже, какие трагические утраты! Мир должен узнать об этих умопомрачительных злодеяниях так же, как узнал о концлагерях. И это не должно, не смеет никогда повториться!
Повернувшись, чтобы взглянуть на Тедди, Ирина сказала, глубоко вздохнув:
– Ну, хоть Гитлер мертв. Однако лучше бы он не покончил с собой в апреле у себя в бункере, а был бы арестован Союзниками и судим за свои преступления против человечества вместе с другими преступниками. Международный трибунал четырех держав в следующем месяце начинает процесс в Нюрнберге, весь мир будет наблюдать за ним. Возмездие должно свершиться. Оно должно свершиться во имя миллионов павших, для веры, что погибли они не напрасно.