Картина, представшая их взорам, поражала и повергала в уныние. Проложив себе путь сквозь толпившуюся публику, Максим с Ириной увидели огромные рулоны колючей проволоки, которую пограничники натягивали поперек площади, для того чтобы перекрыть всякое сообщение между Восточной и Западной зонами. Работа шла при свете мощнейших прожекторов и под громкие насмешливые выкрики, свист и улюлюканье жителей Западного Берлина, собравшихся по другую сторону заграждения в Западном секторе и наблюдавших за действиями солдат, охраняемых танками и подвозимой на грузовиках мотопехотой.
– Вся эта затея выглядит как военная операция, – сказал Максим, взглянув на Ирину.
Она прильнула к его руке, и он почувствовал ее дрожь, несмотря на тепло августовской ночи.
– Как видишь, дело принимает серьезный оборот, – тихо проговорила она. – Теперь мы будем иметь шизофренический город. Было достаточно худо до сих пор, но станет намного хуже. – Ее опять охватила волна озноба, Ирина крепче вцепилась в его руку. – Отведи меня домой, Максим, ради Бога.
– Да, да, конечно. Пошли, время уже весьма позднее.
Они повернули обратно и двинулись прочь от баррикады, к Лютцовуфер.
– Колючей проволокой они не ограничатся, вот увидишь, – сказала Ирина мрачно, – они еще и стену возведут, чтобы разделить Берлин.
Княжна Ирина Трубецкая оказалась права: они таки ее возвели.
Трехметровой высоты стена протянулась более чем на полторы сотни километров. Со стороны Восточного сектора она была выкрашена гигиенически белой краской; с другой, Западной, ее покрывали разноцветные граффити.
Максим повел Анастасию посмотреть на стену, когда она приехала вместе с ним в Берлин в июне 1963 года. Она не была в Берлине несколько лет, и потому раньше ее не видела. Как любой на ее месте, она не была подготовлена ни к тому, что увидела, ни к возникшему в ней чувству протеста.
– Но это же так несправедливо! – воскликнула она, переводя взгляд с Максима на Ирину, сопровождавшую их. – Это возмутительно донельзя!
– Так оно и есть, – согласился Максим.
– Многих из тех, кто пытался перелезть через стену, застрелили, – пояснила Ирина. – Но многим тысячам удалось преодолеть ее благополучно, удалось вырваться на свободу сюда, в Западную зону. – Она покачала головой и сказала насмешливо: – Коммунисты! Меня тошнит от них.
– И меня тоже, тетя Ирина, – заметил Максим и предложил Анастасии: – Пойдем, я покажу тебе граффити, думаю, тебе будет интересно. Местами они вызывающе злобны, местами – ни то ни се. Но попадаются остроумные, смелые, грустные. Там все, что угодно. – Он взял под руку Анастасию и Ирину, и они пошли втроем, обозревая эту разноцветную роспись.
– Эти надписи и рисунки кто-то назвал самой длинной карикатурой на свете, – сообщила Ирина. – Они, как видите, протянулись на многие мили.
– Некоторые из них – почти произведения искусства, – добавил Максим, – исполнены великолепно.
Анастасия, сама занимаясь живописью и будучи художественно одаренной натурой, была очарована рисунками, и стена не отпускала ее от себя долго. Позднее Максим привел ее на одну из смотровых площадок, устроенных в шести метрах над землей и позволявших заглянуть в Восточный Берлин по другую сторону стены.
– Какими унылыми и недружелюбными кажутся там улицы, – тихо поделилась Анастасия с Максимом, стоявшим на платформе рядом с ней. – Такие пустынные и безлюдные. Где же все жители?
Максим пожал плечами:
– Да не знаю… работают, скорее всего. А тем, кто не занят трудом, наверное, нет особого интереса фланировать. Я обращал внимание на эти улицы всякий раз, как поднимался сюда и глядел за стену. Они всегда такие – безлюдные и тоскливые.
– Как ничейная земля, – сказала Анастасия. – Совсем не то, что Западный Берлин, такой оживленный, деловой, бурлящий.
Они вспомнили эти слова Анастасии на следующий день, когда отправились на площадь Рудольфа Вильде. Поездка Максима и Анастасии в Берлин совпала с визитом президента Кеннеди, совершавшим свое турне по Европе, и сотни тысяч западноберлинцев высыпали на улицы и устремились к городской ратуше на площади Шёнеберг. Президент намеревался выступить здесь после того, как побывает у стены и сделает запись в Золотой книге в ратуше.
Когда же президент Кеннеди в сопровождении мэра города Вилли Брандта и канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра наконец появился, толпа встретила его овацией, восторженными криками и выражениями всяческого одобрения. Как только он начал речь, все смолкли, на площади не было слышно ни одного постороннего звука – только его слова.
Анастасия вытянула шею, чтобы лучше видеть красивого молодого президента Америки, и внимательно слушала.
Мне не известен ни один город, большой или малый, который в условиях восемнадцатилетней осады жил бы столь полноценной жизнью, с такой надеждой и решимостью, как Западный Берлин. Зато стена является наиболее очевидным свидетельством и живой демонстрацией перед всем миром безуспешности коммунистической системы, однако мы не испытываем от этого удовлетворения… – Президент Кеннеди помедлил и завершил драматически: – Все свободные люди, где бы они ни жили, – граждане Берлина, и потому как свободный человек я с гордостью произношу слова: "Я – берлинец".
При этих словах толпа, словно обезумев, восторженно взревела и завизжала, и многие из западных берлинцев и иностранцев прослезились. Анастасия, Максим и Ирина тоже бурно ликовали и приветствовали президента Соединенных Штатов, будучи, как все, растроганы до глубины души речью Кеннеди.
Максим почувствовал, как сгущается атмосфера массовой истерии, и инстинктивно – из внутренней потребности защитить – обнял своих дам за талии и крепче прижал к себе. Он уже начал раскаиваться, что привел их на эту площадь, заполненную сотнями тысяч людей. Как запросто они могли быть сбиты с ног и изувечены, выйди толпа из-под контроля. И это чувство не покидало его до тех пор, пока он не доставил обеих женщин в "Кемпински отель". Только тогда он смог вновь дышать спокойно.
А спустя несколько месяцев ему пришлось еще раз оживить в памяти речь, что довелось услышать на площади Рудольфа Вильде в Берлине, и он был воистину рад, что сходил на встречу с Джоном Кеннеди в тот теплый июньский день.
46
День был яркий. Синело чистое бездонное небо, ярко светило солнце. Манхэттен показался Анастасии до блеска надраенным и отполированным. Небоскребы и прочие здания буквально сверкали в это свежее утро пятницы, когда она пересекала Пятую авеню, направляясь в "Бергдорф Гудмен". Она толкнула вращающуюся дверь и вошла в дорогой универсальный магазин. Лифт понес ее в отдел детских товаров. Вчера она сюда заходила, и ей приглянулось нарядное выходное платьице для двухгодовалой Аликс (хорошо бы оно подошло по размеру) и еще кое-какие вещички, с виду вполне подходящие для второго младенца. Их сыну Майклу исполнилось восемнадцать месяцев, и он быстро подрастал.
Анастасия мысленно улыбнулась, подумав о детях. Венецианскими младенцами, называл их Максим, поскольку оба были зачаты в Венеции: Аликс – в июле на медовый месяц, Майкл – в августе, когда они ездили туда повторно.
Пробыв с Максимом в Нью-Йорке всего неделю, она безумно тосковала по детям, волновалась за них, хотя при детях неотлучно находилась няня, Дженнифер, а также миссис Вудсон, экономка и повар, отменно следившая за порядком в семействе, да еще ее мать, прилетевшая из Парижа погостить в доме на Мэйфере, пока Анастасия сопровождала Максима в деловой поездке.
Нельзя быть такой сумасшедшей трусихой, подумала Анастасия, выходя из лифта. Дети ведь в добрых, надежных руках. И все же она не выносила разлук ни с детьми, ни с мужем. Эти трое составляли весь ее мир. Почти все ее желания и помыслы были сосредоточены на них, и ее любовь к ним была безмерна.
К радости Анастасии, платьице из розовой кисеи по-прежнему было на витрине. Она постояла, рассматривая его и представляя, как будет выглядеть в нем ее белокурая синеглазая дочурка.
Через мгновение появилась старшая продавщица и, подтвердив, что платье должно быть девочке впору, сняла его с вешалки. Пока покупку заворачивали в специальную бумагу и укладывали в серебряную коробку, перевязывали красной лентой, Анастасия рассматривала комбинезончики и рубашонки для Майкла, решив купить по три штуки того и другого.
Через двадцать минут она с двумя объемистыми пакетами в руках выходила из магазина. Взглянула на часы. Было без чего-то час, значит, на встречу с Максимом она явится минута в минуту. Они собирались вместе позавтракать в Дубовом зале в "Плаза Атэн". Ей надо было всего лишь перейти от магазина на противоположную сторону небольшой площади.
Поднимаясь по ступенькам отеля, Анастасия понятия не имела о производимом ею впечатлении, не замечала она и восхищенных взглядов. В двадцать два года она была красива как никогда, ее кожа светилась здоровьем и жизненной энергией, длинные светлые волосы в этот день были забраны наверх, что ей очень шло. На ней была темная норковая шубка, на днях купленная Максимом, на ногах – черные лодочки на высоких каблуках. Руки в длинных замшевых перчатках цвета беж. В ушах искрились бриллиантики, жемчужное ожерелье украшало шею.
Оставив шубку и пакеты в гардеробе, Анастасия прошла через вестибюль гостиницы и направилась в Дубовый зал.
Максим заметил, как она вошла, и с сияющим лицом поднялся из-за стола, когда метрдотель подвел ее.
Как хорош собой ее муж в этом темно-сером в мелкую клетку костюме и бледно-голубой сорочке! Ни один мужчина в зале не может с ним сравниться. По блеску его темных глаз она сразу догадалась, что у него было сегодня очень удачное деловое утро, и все встречи с бизнесменами Уолл-стрит завершились успешно. А почему, собственно, им не быть успешными? Ее муж гений. Это говорят все в один голос, даже подшучивают, что на нем-де благословение царя Мидаса. Какую бы сделку он ни организовал, он всегда сделает деньги, много денег, и выйдет победителем. Ее отец говорит, что Максим самый блестящий и одаренный бизнесмен и предприниматель, какого он когда-либо встречал, а в устах Александра Деревенко подобная похвала стоит многого.
Не переставая улыбаться, Максим поцеловал супругу в щеку.
– Ты сказочно выглядишь, – заметил он. – Тебе надо почаще носить красное, дорогая, очень идет к твоему лицу.
– Что вы говорите? Благодарю вас, любезный сэр, – кокетливо ответила она. – Судя по твоему виду, ты определенно очаровал своих партнеров и банкиров и нынешним утром на Уолл-стрит добился своего.
Он склонился над ней.
– С тех пор как я добился своего от тебя, – сказал он, понизив голос, – только это и имеет теперь для меня значение, Стасси, любовь моя. Если успела забыть – напоминаю: я обожаю тебя. У меня имеется грандиозный план для нас. На сегодня я с делами покончил и, таким образом, полностью твой. После ленча мы с тобой быстренько назад в отель и… – он наклонился к ней еще ближе, зашептав на ухо, – займемся изумительной любовью. И кто знает, быть может, даже сделаем еще одного ребеночка.
Она засмеялась, слегка зарделась и стала еще прелестней. Ее ясные глаза засияли ярче прежнего.
– Блестящая мысль. И я тоже тебя обожаю. – Она крепко стиснула его руку и заглянула в бокал. – Вино? – удивилась она.
– Да. Конечно, это не мой стиль – выпивать днем, но я все же заказал бутылочку "Сансерре". Подумал, не плохо бы отпраздновать сегодняшнее скромное дельце. Оно дало примерно двадцать один миллион долларов; немного, но это – только начало.
– О, дорогой мой, это замечательно! Поздравляю тебя! А что значит "только начало"?
– Начало деятельности "Уэст Инвест" в Америке. Выпьешь со мной бокал белого за успех?
– Конечно выпью.
Максим подал знак официанту, крутившемуся поблизости, тот мгновенно подошел и наполнил бокалы. Поставив бутылку обратно в ведерко, спросил, желают ли они заказать ленч.
– Спасибо, через несколько минут, – ответил Максим, повернулся к Анастасии и поднял бокал.
– Итак, за грандиозную авантюру, которую мы собираемся учинить в Нью-Йорке. – Он чокнулся с женой.
Анастасия взглянула на него с любопытством:
– Авантюру?!
– Я хочу задержаться в Штатах подольше, открыть здесь свою контору и, возможно, даже снять квартиру на Пятой авеню или в Саттон-Плейс. Где тебе больше понравится. Как ты смотришь на то, чтобы несколько месяцев в году жить в Манхэттене?
Колебание ее было совсем непродолжительным.
– Если этого хочешь ты, то, само собой, я – за. Нью-Йорк – изумительный город. Но… а как же дети? Что будет с их занятиями?
– Девочка дорогая моя, но они же еще маленькие! У нас есть еще уйма времени, чтобы позаботиться о школе и всем прочем. Ты права, это в самом деле изумительный город. В особенности он хорош для бизнеса. Это место не лишено будущего. По моему мнению. Вот это я имел в виду, сказав "авантюра".
– Все говорят, что ты очень прозорлив и мудр, и я знаю, ты таков и есть. – Она помолчала. – Так что я с тобой до самого конца.
Он расплылся в улыбке, лицо его выражало сплошной восторг.
– Благодарю тебя за чудесный вотум доверия, любовь моя. Ты лучшая из жен, что у меня были.
– И единственная, других не будет! – парировала она, рассмеявшись вместе с ним.
– Наверное, нам следует заглянуть в меню, – предложил Максим, вручая ей карточку.
– Спасибо. – Она положила ее перед собой. – Вообще-то я знаю, чего мне хочется: ухи из мидий и запеченной на решетке пикши по-бостонски.
– Я тоже съем супу, а на второе, кажется, мне приглянулся кусок вон того жареного мяса, что нарезает официант. Выглядит очень аппетитно.
Максим сделал заказ.
– Ты готовил эту операцию в такой тайне. Не можешь ли рассказать мне, в чем ее суть? Теперь, когда дело уже сделано.
– Ну конечно могу. Я купил компанию под названием "Алландейл Групп", со штаб-квартирой здесь, в Нью-Йорке.
– Что она собой представляет? – Анастасия равнодушно взглянула на него: – Название ни о чем мне не говорит.
– "Алландейл Групп" – это компания, владеющая довольно разнообразной собственностью и недвижимостью. Например, у них есть небольшой косметический кабинет "Марианна Монтевеккио", недвижимость в Манхэттене и на Лонг-Айленде, заводик по производству инструментов и штампов и большая пекарня, обеспечивающая продукцией половину булочных в городе и в пригородах. Как я сказал, наличность компании довольно-таки разношерстна, и в этом состоит главная проблема. Я планирую распродать нерентабельные предприятия, оставить лишь те, что приносят прибыль.
– Это какие же?
– Контора по торговле недвижимостью и косметический кабинет. Эти два я собираюсь реорганизовать. Планирую в будущем году запустить косметическую линию Монтевеккио в Англии и Европе. Там это дело пойдет хорошо. – По его губам пробежала слабая усмешка, та самая, что обычно свидетельствовала о его абсолютной уверенности. – В этом и состоит искусство перекупки: знать, что продать, а что придержать.
– Ты любишь эти свои мелкие перекупки, да?
Он посмотрел на нее:
– Мелкие. Не такие уж они мелкие, мой Персик.
Она бросила на него сердитый взгляд:
– Я не желаю, чтобы ты меня так называл!
– Отчего же, очень подходящее для тебя имя. Да и потом, тебя очень приятно вкушать. – Он расплылся в обольстительно-насмешливой улыбке, нагнулся к ней, поцеловал в щеку и продолжал: – Такого рода перекупка, или, как мы ее называем, тейковер, – чудеснейшее изобретение. Это такой сказочный способ, позволяющий экономить годы, которые обычно уходят на создание компании, а приносит этот способ ощутимые доходы. Это очень увлекательное дело – подбирать подходящую для тейковера компанию, а затем брать ее в оборот.
– Я полагаю, это как раз тот этап в бизнесе, который тебе нравится больше всего.
Он неопределенно покачал головой:
– Ну, положим, на этом этапе моя деятельность достаточно драматична, но я люблю бороться с финансовыми трудностями, а уж затем заниматься реорганизацией, подходя к этому творчески, укрупняя, развивая и совершенствуя купленные предприятия. Я не в фантики играю, не хочу строить империю из бумажек. И я не пенкосниматель. Я предпочитаю держать купленные компании и управлять ими, если даже и снят жирок. Так или иначе, я…
Максим умолк, поскольку подошел официант и поставил перед ними по тарелке супа из мидий.
– По-твоему, у этой косметической компании есть будущее?
– Очень вероятно. Как здесь, так и в Европе. Ты пойми, ею плохо управляли, кроме того, этим товарам требуется новая упаковка, новый подход к маркетингу. Продукция-то превосходная и… – Максим замолчал, так как его внимание привлек инцидент, возникший у входа в Дубовый зал.
Два официанта возбужденно переговаривались со старшим. Один жестикулировал, возмущаясь, другой, не скрывая, плакал. Максим заметил, что старший в замешательстве, белый как мел.
– Что-то там творится непонятное. По-моему, что-то произошло, – сказал он, хмурясь. – Ты взгляни на старшего. Он просто убит чем-то. И официанты, похоже, бездействуют.
– Возможно, кому-то в ресторане стало плохо. – Анастасия посмотрела вокруг. Она жестом привлекла внимание официанта, выбежавшего из кухни через служебный вход, и поманила его.
Официант застыл у их столика. От взгляда Анастасии не укрылось выражение его лица: мрачное, а в глазах смертельный ужас.
– Что происходит? – вполголоса спросила она. – Что-нибудь случилось? Мы не могли не заметить…
– Его застрелили, – ответил официант; голос его задрожал и как-то надломился, когда он добавил: – Президента застрелили.
– Президента, – машинально повторил Максим, не понимая официанта, но видя его отчаяние. – Но не президента Кеннеди, я надеюсь…
Официант кивнул, не в силах произнести ни слова. Его глаза налились слезами, лицо исказила гримаса боли. Он повернулся на каблуках и убежал обратно на кухню.
Максим с Анастасией сидели, уставившись друг на друга, и никак не могли взять в толк то, о чем секунду назад услышали.
Однако новость быстро распространилась по залу. Посетители обращались друг к другу, незнакомые люди за соседними столиками обменивались репликами. Вскоре гул голосов охватил зал.
Максим швырнул на столик салфетку, резко отодвинулся вместе со стулом и вскочил.
– Пошли! – крикнул он и полетел через зал с такой скоростью, что Анастасии пришлось бегом поспевать за ним.
Подскочив к старшему официанту, Максим жестким тоном спросил:
– Это правда? Действительно президент Кеннеди убит?
Лицо старшего успело осунуться от горя.
– Да, в Далласе. Около часа тридцати. Мы слышали на кухне по радио.
Максим и Анастасия стояли в молчании.
Через секунду Максим достал из кармана пиджака бумажник, вынул два стодолларовых билета и отдал старшему официанту.
– Этого хватит с лихвой, – пробормотал он и, взяв за руку Анастасию, покинул Дубовый зал.
Придя к себе в номер, они застыли посреди гостиной, не отрываясь смотрели в телевизор.