Но Аликс забраковала подарок и отказалась его принять. Вот дурочка, подумала Блэр, покачав головой, как всегда, несколько озадаченная людской глупостью и непрактичностью. Сама она была изрядным прагматиком.
За домом некоторое время присматривала домоправительница, но потом она отказалась от места, найдя свою миссию слишком тоскливой, как объяснил Максим. Приблизительно десять месяцев назад, вскоре после того, как между ними вспыхнула любовь, он предложил Блэр переехать сюда. Он тогда сказал, что помимо необходимости в том, чтобы кто-то был в доме из соображений безопасности, ему хотелось, чтобы она пожила в частном владении и он мог без опаски приходить и уходить. Дотошные взгляды швейцаров доходных домов были ему неприятны. "Для меня лучше, если ты станешь жить в моем доме в Саттон-Плейс. Это будет более благоразумно" – так он высказался по этому поводу. Она сразу приняла его предложение, как только увидела этот дом. Дом, где она жила раньше, подлежал приватизации, и ей было не под силу выкупить квартиру. И естественно, она оказалась перед проблемой – где жить? Таким образом, его вариант устраивал обоих.
Взбегая наверх, Блэр думала о Максиме. Она сходила по нему с ума, и он тоже был без ума от нее. Чудно, что она знала его с восемьдесят второго года, и у них были довольно частые свидания, но роман начался лишь после его женитьбы на Адриане Мэклин. Роскошная женщина, красивая до невозможности, верх шика. Но и жуткая сука, правда, к тому же грубая и вспыльчивая. Блэр терпеть не могла женщин, у которых бриллианты валились изо всех пор.
Она вошла в спальню, сняла брюки и шелковую рубашку, перебежала в ванную. Опрыскалась духами, расчесала светлые короткие рыжеватые кудри, сотворив из них ореол вокруг лица, формой напоминавший сердце, освежила розовую помаду на губах и слегка подвела веки бледно-серыми тенями. Этот цвет всегда делал ее синие глаза еще синее. Слегка подкрасив тушью белесые ресницы, она вернулась в спальню.
Достала из шкафа бледно-зеленую шелковую пижаму от Трижера, надела широченные штаны и длинный жакет, подвязалась широким шарфом и дополнила туалет подходящими шелковыми туфлями.
После контрольного взгляда в зеркало закрыла шкаф и направилась из спальни в кухню. Шампанского на льду было много, а свежего салата и овощей она купила днем. Она была мастерица готовить, он любил ее "спагетти примавера". Вот это она и сделает на ужин, а завершат они его сыром и фруктами. Максим не привередничал в еде, что сильно облегчало ей жизнь, поскольку она работала: у нее была своя маленькая фирма коммунальных услуг.
Сбежав вниз до середины лестницы, Блэр вспомнила о противозачаточных таблетках. Меньше всего ей хотелось забеременеть. Она вернулась наверх в спальню, выдвинула ящик тумбочки у кровати, взяла таблетки и вытряхнула одну на ладонь. Она уже было отправила ее в рот, но уставилась на фото Максима на столике. А почему это я не хочу забеременеть? – спросила она себя, слегка хмуря лоб. Мне без малого тридцать. Мне, конечно же, надо забеременеть. Да и нет серьезных оснований, чтобы ей на это не пойти. Факт, ей вполне могло бы понравиться стать матерью. Она и мужа полюбила бы. Точнее говоря, Максима Уэста. Она начинала уставать от своей роли любовницы, или же, если воспользоваться более старомодным словом, – его содержанки.
Решительным шагом Блэр Мартин направилась в ванную комнату, вытряхнула в унитаз все таблетки и спустила воду, а патрончик из-под них бросила в мусорную корзину. Вернулась в спальню, подошла к ночному столику и задвинула ящик.
Долго-долго всматривалась Блэр в фотографию Максима в серебряной рамке. Она сняла его прошлым летом здесь, в саду. Затем загнула три пальца в кулак, а указательный выпрямила, сделав "пистолетик". Улыбнулась самой себе и прицелилась в фото.
Будешь мой, Максим. Мой, мой, мой!
ЧАСТЬ 7
МАКСИМИЛИАН
ЛОНДОН – БЕРЛИН, 1989
Человек многих жизней. Человек,
имевший свое потайное ядро,
некую недоступную для других сердцевину,
нечто такое, о чем он сам и не подозревал…
Мелвин Брэгг. Ричард Бертон: Жизнь
57
– Папочка, я так рада, что ты свободен, – улыбнувшись, пролепетала Аликс.
– Я тоже, – сказал Максим и улыбнулся в ответ, затем похлопал ее по руке, потянулся к одной из карт, что разложил перед ним на столе Джозеф.
Они сидели вдвоем на банкетке в клубе Марка, куда он привел ее после того, как она появилась у него в офисе на Гросвенор-сквер незадолго перед этим.
– Теперь, Аликс, ты знаешь, чего ты хочешь?
– На первое – ничего, спасибо. Пожалуйста, возьми мне печенку и бекон.
– И себе я возьму то же самое. – Максим знаком подозвал Джозефа, сделал заказ, затем повернулся к дочери. – Ну-с, должен тебе сказать, дорогой, с тобой – то обжорство, то голодовка, – заметил он, употребив ласковое обращение, адресованное в далеком детстве ему самому.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Аликс, озадаченно глядя на отца.
– Потому что ты четыре года сторонилась меня и обращалась со мной как Аттила, король гуннов. Зато теперь, кажется, я не могу от тебя отделаться. Куда бы меня ни занесло, там оказываешься и ты. Скачешь по всему белу свету. Подумать только, в понедельник ты была, как и я, в Нью-Йорке, а сегодня, в среду, ты здесь, в Лондоне. Я начинаю думать, дорогая моя, что ты следишь за мной.
Она слегка отодвинулась, стрельнула в него зеленоватыми прищуренными глазами:
– Я становлюсь назойливой? Ты это хочешь сказать?
– Да нет, конечно, – рассмеялся он. – И ты совершенно напрасно волнуешься, судя по твоему виду. Я пошутил. Тебе пора бы знать, что я безмерно рад и благодарен за твое внимание в последние полгода. Ты меня балуешь и портишь. Мне будет тебя недоставать, когда ты вырастешь, выйдешь замуж и бросишь меня на произвол судьбы.
Она тоже засмеялась:
– По-моему, ничего такого не предвидится. В настоящее время на моем горизонте не видать мужчин.
– А что случилось? Ослеп весь род мужской?
Аликс покачала головой:
– Я просто еще не встретила того единственного, папа.
– Он придет, Аликс, и тогда, когда ты меньше всего этого ждешь. Чаще всего это бывает именно так.
– Кстати, о мужчинах. Я никогда тебе раньше не говорила, но ты был прав насчет Джереми Викерса, ему-таки нужны были мои деньги. Конечно, я это не понимала. Но, если помнишь, мне тогда было двадцать три.
– Не только. Ему была нужна и ты тоже, дорогая моя девочка. Ты очень даже соблазнительная штучка. Юная, красивая, к тому же умна и богата. Легко понять любого мужчину, который начнет за тобой ухлестывать. Все дело в том, что Викерс представляет собой наихудший тип плейбоя и игрока. Одним словом, сукин сын. Меня тогда встревожила именно его дурная репутация грубияна и хама. Мне была невыносима мысль, что ты можешь оказаться в лапах такого негодяя.
– Папа, он ни разу и пальцем ко мне не притронулся. Вы с Майклом были бы первыми, кто узнал об этом, если бы он меня обидел. Тем не менее я рада, что ты так резко о нем высказался в разговоре со мной, ты сыграл роль по-настоящему строгого отца. Оглядываясь назад, я понимаю, что тогда, за пять лет до этого, я не балдела от восторга по поводу твоего отношения к нему, но теперь – другое дело, и я буду тебе благодарна всегда. Спасибо, папа.
Максим пожал ее руку:
– Я всегда верил в тебя, Аликс. Знал, что в конечном счете ты не поступила бы глупо или с бухты-барахты. Но я был обязан поставить тебя в известность о своем взгляде на вещи, сказать тебе, до какой степени неодобрительно отношусь к этому человеку, даже рискуя навлечь на себя твою ненависть.
– Знаю, и твое одобрение всегда было чрезвычайно важно для меня. Я не вышла бы замуж за Джереми вопреки твоим возражениям. Теперь тоже ни за кого не выйду без твоего одобрения, несмотря на то что мне сейчас двадцать восемь.
– Стоп! Ты заставляешь меня почувствовать себя старым, – сказал Максим.
– О, перестань! Ты старый! Да никогда.
– Ты забыла, что в июне мне стукнуло пятьдесят пять?
– Тебе никто не даст! Ты выглядишь потрясающе. Высокий, темноволосый, красивый, загорелый, энергичный и легкий на подъем. Вот он какой, мой старый папка, – весело подшучивала она над отцом.
Он посмеялся вместе с ней, взял ее за руку, поцеловал кончики пальцев:
– Ты радуешь сердце своего старого папашки, моя маленькая мышка, правду тебе говорю.
Аликс наклонилась, нежно поцеловала его в щеку и прошептала на ухо:
– Вон те двое явно заинтригованы нами. Я уверена, они принимают меня за твою любовницу.
– Мне лестно, что они могут подумать обо мне как о старом сатире, удостоившемся внимания юной красавицы блондинки. Однако я предпочел бы, чтобы ты воздержалась от употребления слова "любовница". Боюсь, я покроюсь сыпью, если услышу его в эти дни.
– Ах, прости меня, отец. – Аликс внимательно посверлила его глазами и осторожно осведомилась: – Если я бестактна, сразу заткни мне рот, но – из чистого любопытства – скажи, что происходит с Блэр Мартин?
– Ничего особенного.
– Я хотела спросить, как она себя держит? Как относится к тебе?
– Враждебно, естественно. Она хочет, чтобы я развелся с Адрианой и женился на ней. Очевидно, она желает, чтобы ребенок носил мое имя, и очень старательно разыгрывает пострадавшую сторону, женщину с искалеченной судьбой, настаивает на том, что я должен поступить с ней по справедливости.
– Пострадавшая женщина! Если честно, папа, никто нынче не беременеет. Если, конечно, они не хотят этого сами, поверь моему слову.
Максим ответил дочери любящим взором:
– Я понимаю это, Аликс. Я же не дурак. И у нас с Блэр было полное взаимопонимание с самого начала наших отношений. По крайней мере, так считал я. Она обещала предохраняться. Безусловно, она прекрасно знала мою точку зрения на эти дела. Когда летом тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года я вернулся в Нью-Йорк из Лондона и она сообщила мне о своей беременности, я был чертовски огорчен и как следует отчитал ее.
– Как она объяснила свою беременность, если предполагалось, что она должна была предохраняться?
– Ответила, что "танго танцевали вдвоем".
Злой блеск мелькнул в дымчато-зеленых глазах Аликс.
– Но это не означает, что и противозачаточные пилюли надо глотать вдвоем. Или надо пользоваться другим способом защиты. Я полагаю, отец, Блэр тебя просто подловила, у меня нет ни малейшего сомнения.
Подловила меня, думал Максим. На его лице возникло странное, отстраненное выражение, взор стал отсутствующим, на долю секунды он словно отключился.
– Что с тобой? Тебе нехорошо? – спросила она, пристально всматриваясь в него.
– Нет-нет, – улыбнулся Максим. – Я вдруг подумал о Камилле, так, между прочим. Однажды она обвинила меня в подлавливании. Разумеется, в смысле, противоположном тому, о котором говорим мы с тобой.
– В самом деле?
– Да-да, именно так. Но у меня были свои соображения.
– А Блэр Мартин подловила тебя, и у нее были ее соображения.
– Да, Аликс, конечно же, ты права… Не стану тебе рассказывать, сколько раз в последнее время задавал себе вопрос, почему я связался с ней… Быть может, потому, что она напоминала мне Камиллу. Та же масть, сходный физический тип, правда?
– Ну, у нее нет и половины очарования Камиллы! Камилла была прелестна как личность.
– Как трагично, что она умерла. Для всех нас, – тихо проговорил он в печальном раздумье.
– Слава Богу, что ты не умер, папочка. До самой своей смерти не забуду, что я пережила, когда ты лежал в "Маунт-Синай" почти на смертном одре, после того как тебя подстрелили. Я сама чуть не умерла. И поняла, какой была дурой в истории с Джереми Викерсом, поняла, что в душе ты всегда желал мне только добра. Единственное, чего я хотела тогда, – лишь бы ты поправился, чтобы я могла загладить свою вину перед тобой.
– И ты это успешно сделала, дорогая моя девочка.
Она улыбнулась и придвинулась ближе:
– Благодарение Господу, выглядишь ты изумительно. Это лето на яхте пошло тебе на пользу, ты не находишь?
– Думаю, что как раз это и поставило меня на ноги, – ответил Максим. – Когда я вышел в феврале из больницы, то чувствовал себя очень слабым, хотя ничего не говорил ни вам с матерью, ни Тедди. Но я из крепкой породы, быстро восстанавливаюсь. Сейчас я как огурчик. Ей-богу, никогда не чувствовал себя лучше. А вот и наш ленч, Аликс. Не знаю, как ты, а я умираю с голоду.
После ленча Аликс пошла с Максимом на Гросвенор-сквер в "Уэст Интернэшнл". Она подцепила его под руку и зябко поежилась в своем пальто из толстого твида.
– Бр-р, холодновато для октября. Хоть бы зима не выдалась лютая.
Максим взглянул на дочь:
– Можно подумать, ты собиралась остаться здесь, в Лондоне. До сих пор я полагал, что твой дом теперь на Манхэттене. Все твои тамошние богатые клиенты только и мечтают, как бы поскорее озолотить тебя, отдавая деньги за предметы искусства и картины, за старинную французскую мебель.
Аликс покачала головой и застонала:
– Отнюдь не все. Да, у меня есть постоянная клиентура, дизайнеры, обслуживающие высшее общество, финансовые тузы – старого закала, конечно. А большинство других клиентов – нуворишей – отпали, вылетели на обочину после краха на Уолл-стрит в октябре восемьдесят седьмого. Юппи стали прижимистыми, деньгами больше не сорят.
– Да уж, конечно.
– А ты, папа? Ближайшие несколько месяцев пробудешь в Лондоне?
– Очень на то похоже. Разве что придется сделать несколько коротких вояжей в Нью-Йорк, но не буду там задерживаться надолго. В общем, я намерен Рождество провести в Лондоне. Не хочешь ли присоединиться ко мне, дорогая?
– Я была бы счастлива, папа!
– И то дело, – сказал он, весело взглянув на нее.
Аликс снова улыбнулась ему, лицо ее сияло. Она привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку, затем хлопнула по плечу:
– Люблю тебя, папка, мой дорогой.
– Я тоже люблю тебя, дочь.
– Добрый день, сэр Максимилиан, – поздоровался швейцар в униформе, распахнувший перед ними дверь.
Но Максим, простившись с Аликс, быстро двинулся вперед один.
– Здравствуй, Джим. У тебя все в порядке? Как семья?
– Все отлично, сэр Максимилиан, благодарю вас.
Максим кивнул и направился к лифтам. Вошел в кабину, взлетел на одиннадцатый этаж, где находился его офис.
Фей Миллер, его секретарша, подняла голову от бумаг, когда он влетел в дверь, и воскликнула:
– О, сэр Максим! А Грэм Лонгдон только что ушла. Вернуть ее?
– Благодарю вас, Фей, – сказал Максим. – Нью-Йорк может малость потерпеть… потом, попозже. – Он отправился во внутренний кабинет, но по пути обернулся и спросил: – Это было что-то срочное? Она не сказала, в чем дело?
Фей отрицательно покачала головой:
– Нет, только просила вас позвонить в любое время, ничего жизненно важного там нет.
– Прекрасно. – Максим вошел в кабинет, закрыл дверь, снял пальто и повесил в шкаф.
Усевшись за письменный стол, он первым делом заметил две папки перед собой, затем взял телефон и набрал номер сына.
– Майкл Уэст слушает.
– Это я, Майкл.
– Да, папа?
– Ты не сможешь зайти ко мне на минутку?
– Сейчас приду.
Спустя несколько минут его двадцатисемилетний сын входил в кабинет. Лицо его, как всегда, было серьезно, взгляд темных блестящих глаз такой же требовательный, как у Максима. Он с каждым днем все больше походит на меня, подумал Максим, присматриваясь к Майклу, пока тот приближался к столу. Майкл сел в кресло, скрестил свои длинные ноги и посмотрел отцу в глаза:
– На какой предмет ты хотел меня видеть?
– Вот, – сказал Максим, подняв обе папки. Показал их Майклу и положил на место.
Темная бровь сына приподнялась – мимика неосознанно скопированная у родителя, – и Майкл с удивлением посмотрел на отца:
– Это что такое?
– В данный момент неважно. Мы займемся этим потом. Сперва я хочу поговорить с тобой о другом.
– Ну что ж, папа. Жарь, давай…
– Последние несколько лет ты злился на меня, раздражался, относился ко мне враждебно…
– Как ты можешь говорить такое, отец! – перебил его Майкл, слегка повысив голос, глаза метнули искры.
– Могу говорить, потому что это правда, – прервал его Максим. – Конечно, многое между нами складывалось чертовски неладно, хотя мы и пытались подчас изображать некое подобие сердечности. До тех пор, пока меня в начале года не подстрелили. И вот когда я чуть не умер, твое отношение ко мне изменилось. Часть твоей злости как бы погасла или рассеялась. Так это или не так?
Майкл несколько секунд молчал.
Мужчины смотрели друг на друга.
– Да, это так, – сказал наконец Майкл.
– Но все-таки враждебность в тебе осталась, Майкл… враждебность ко мне. И об этом я хочу с тобой поговорить.
– Да я вовсе не враждебен к тебе, папа! – запротестовал Майкл. – Боже мой, да у меня сердце чуть не разорвалось, когда ты лежал там, в Нью-Йорке, без сознания, когда мы не знали, выживешь ты или умрешь. Я так переживал за тебя, что ничего не видел вокруг! – Возникла короткая пауза. Майкл откашлялся. – Я тебя люблю, папа, – тихо проговорил сын.
– Я знаю это, Майкл, и я тоже люблю тебя. Пойми, я вовсе не порицаю тебя, хотя может показаться, что порицаю. Единственное, что я хотел сказать, так это то, что вполне понимаю, почему ты на меня злился и был ко мне настроен враждебно в прошлом. – Максим поставил локти на стол, сложил вместе ладони и поверх кончиков пальцев поглядел на Майкла.
Майкл сидел безмолвно, выжидая, каково будет следующее заявление отца, чего оно коснется. Он знал: когда у отца в глазах вот такое выражение напряженной сосредоточенности, то самое лучшее – помолчать.
Наконец Максим снова заговорил:
– Ты имел полное право на подобные эмоции, потому что я в некотором роде был к тебе несправедлив на протяжении ряда лет. Во-первых, я не предоставлял тебе достаточно ответственного положения, достаточной власти. – Максим тяжело вздохнул, покачал головой: – Всю власть захватил я, но это я делал подсознательно, если хочешь, не вникая. Просто, будучи перегружен делами, я многое упустил из виду, не придавал должного значения. Конечно же, я был эгоистичен, в особенности по отношению к некоторым людям. Однако это уже во-вторых, не будем касаться этого сейчас. Я попросил тебя зайти, Майкл, чтобы сказать тебе о том, что теперь кое-что должно будет измениться. Тебе как единственному моему сыну и наследнику всей гигантской империи, я полагаю, настало время принять на себя более значительную часть бремени забот, ответственности, власти.
Майкл был ошарашен. Тень изумления пробежала по его лицу. Он продолжал смотреть на отца с недоверием.
– Ты не собираешься высказаться? – усмехнувшись, поинтересовался Максим.
– Ты это всерьез, отец? – в конце концов выдохнул Майкл.
– Разве я когда-нибудь говорил одно, думая при этом другое, когда дело касалось бизнеса?