* * *
А теперь настала пора поговорить о ревности. Можно, конечно, ее обругать, назвать ядовитой гадиной, незаметно вползающей в сердце и отравляющей жизнь. Можно назвать ее раковой опухолью любви, исподволь разрушающей самое себя. Все это так и не так. Ревность - верный страж любви, ее преданнейший сторожевой пес. Ревность - это страх потерять любимого человека. И неуверенность в нем. И отчаяние. И боль, боль, боль… Уже после того, как я переселился к Лере и стал жить с ней, как фактический муж, был короткий и яркий, как вспышка, миг счастья. Лера преобразилась - она стала прежней, такой, какой была вначале - веселой, беззаботной, счастливой, ласковой. Она то и дело нежно обнимала меня, садилась на колени, разглаживала своими мягкими пальчиками морщинки на моем лице, целовала меня в губы, глаза, нос….
Но это продолжалось недолго. На нее вновь и вновь накатывало плохое настроение. У нее было недовольное лицо, сердито поджатые губы, насупленный взгляд. Развеселить ее стоило большого труда. Она стала напропалую кокетничать с мужчинами, нарочито задирать моих приятелей, всячески, словно плохая провинциальная актриса привлекать к себе их внимание. Я терпеливо сносил все это. Особенно неприятен мне был ее флирт с Сержем. Они словно сообщники с насмешливым вызовом поглядывали на меня. А то вдруг, как по команде, поднимались и уходили на лестничную площадку или на кухню покурить. При моем появлении оба сразу замолкали. О чем они там шушукались. один бог знает. Спросить я не мог - это вызвало бы у нее приступ гнева. "Ты опутал меня с ног до головы - сделал своей рабыней, вещью, собственностью, ты и так контролируешь каждый мой шаг. Ты хочешь, чтобы я еще отчитывалась в каждом своем слове?" - зло сказала она мне, когда я довольно робко, стараясь говорить шутливо, поинтересовался, о чем они секретничают с Сержем.
Примерно раз в неделю - в субботу или воскресенье - она ходила к "мужу". Мне было запрещено там появляться. По ее словам, они с Кириллом обычно пили чай, играли в карты и трепались. Эти визиты не вызывали у меня подозрений. О нем она отзывалась пренебрежительно: "Пустой малый", "Нарцисс", "Босяк", "Хлюст". Иногда я даже заступался за него.
Три вечера в неделю Лера проводила на подготовительных курсах. Она относилась к занятиям очень серьезно - конспектировала лекции, аккуратно выполняла домашние занятия, писала контрольные, сочинения.
И все-таки меня не покидала странная неуверенность и беспокойство. Особенно стала тревожить меня ее крепнущая дружба с дочкой хозяйки квартиры - Эллой - высокой, красивой блондинкой, двигающейся с замедленной грацией, с очень изящной фигурой, красивым бюстом, с "загадочными" меланхоличными темно-серыми глазами. Элла любила выпить, и я боялся, что она заразит Леру этой пагубной, опустошающей душу страстью. Однажды в минуты откровения ее мать под строжайшим секретом рассказала о страшной драме, которая несколько лет назад разыгралась в их доме.
- Чье-то проклятие довлеет над нами, - грустно сказала она, вытирая белым платочком глаза. - Мы уже никогда не будем счастливы.
Об этой печальной истории я коротко расскажу. Мне кажется, она должна была стать для меня самого знаком беды, предупреждением. Но не стала. Меня мучила бессонница, дурные предчувствия.
Их дружба началась с невинного, казалось бы, увлечения яркими заграничными журналами мод, которые во множестве приносила Элла - она работала где-то художником-модельером. Вначале меня даже радовала эта дружба. Элла производила впечатление вполне серьезной, добропорядочной женщины. Она была разведена - ее маленькая дочь жила у родителей бывшего мужа. Однажды, когда я пришел из института, я застал Эллу и Леру на кухне весело болтающих, с разгоряченными лицами и блестевшими глазами. На столе стояла бутылка вина, пустая сковородка, две тарелки с огрызками мяса и пепельница, полная окурков. А надо заметить - я органически не выношу табачного дыма. Я поморщился и довольно кисло поинтересовался, по какому поводу пиршество.
- По поводу царства божьего внутри нас, - рассмеявшись, сказала низким хрипловатым голосом Элла. Лера переводила взгляд с Эллы на меня.
- То есть? - поморщив лоб, спросил я.
- Я собрала в нашем сквере шампиньоны, - с вызовом сказала Лера. - Мы пожарили их и решили отметить событие. Чем ты не доволен?
- Я всем доволен, - сухо сказал я и направился в нашу комнату.
Спустя какое-то время туда пришла Лера. Вид у нее был решительный.
- Вот что, - сказала она, прохаживаясь по комнате. Глаза ее сузились, кулачки были сжаты. - Мне это до чертиков надоело. Давай расстанемся.
- Лера, что с тобой?! Успокойся!
- Хватит! С меня довольно! - выкрикнула она - Еще немного и ты будешь как тряпкой вытирать мной ноги. Не думай, что ты меня купил. Слишком дешево это тебе стоило. Я перестаю уважать себя.
Честное слово, я искренне считал, что она права, было жаль ее, и в то же время я безумно любил ее такую - независимую, дерзкую, грубую.
В конце концов у нее началась истерика. Я приписал все это действию алкоголя.
- Ты привез меня сюда, вырвал из моей среды, сделал послушной игрушкой, вернее своей постельной принадлежностью, удобно, дешево и сердито!
В этих словах я вдруг уловил интонации Сержа, вспылил, не смог сдержаться - с силой ударил ее по щеке. Она завизжала на весь дом, как будто ее резали. В комнату тотчас ворвалась Элла и закричала мне:
- Прекратите издеваться над ней, иначе я сейчас же вызову милицию.
Лера продолжала визжать. Ее высокий, резкий голос сверлил мне уши, был просто невыносим. Если бы в комнате не было Эллы - я бы заставил Леру замолчать - зажал бы ей рот ладонью или повалил на тахту и накрыл ее голову подушкой. К счастью, этого не пришлось делать. Я поспешил уйти.
Вернулся я спустя два или три часа с тонким золотым колечком с симпатичным голубым камешком. Лера по-царски небрежно приняла мою взятку и на короткое время успокоилась. На следующее утро она безо всякого повода рассмеялась, ее негромкий смех прошелестел, будто прочирикала стайка воробьев.
Они с Эллой все чаще стали устраивать "посиделки" то на кухне, то у нас в комнате, то у Эллы - режим работы у нее был свободный, и большую часть дня она находилась дома. Не обходилось, разумеется, и без бутылки, которую, как я заметил, при моем появлении они стали прятать. От Леры все чаще попахивало вином. Я понимал, что криком и угрозами ее не проймёшь. Нужен другой подход. Купил ее любимую крымскую мадеру, хорошей баранины, фруктов, овощей, устроил маленькую пирушку. Это Лера любила. Когда Лера вошла в настроение, я осторожно завел разговор о дружбе с Эллой.
- Что тебя все-таки в ней привлекает? - спросил я. - Мне казалось, что у вас разные интересы, разные взгляды на жизнь.
- А ты против? - в упор спросила Лера, нахмурившись. - Если против - купи для меня клетку.
- Нет, конечно, - поспешно сказал я. - Ради бога, дружи с ней. Твое право - выбирать друзей по вкусу.
- Она несчастна, - пожав плечами, сказала Лера - Этим мы с ней похожи.
- Она не производит впечатления несчастной женщины, - заметил я.
- О, да! Конечно! - с иронией согласилась Лера - Она улыбается, неплохо зарабатывает, имеет любовника Даже двоих, - выразительно глянув на меня, добавила она - Что же еще надо? Верно? Ты посмотри на ее голову - ей еще нет тридцати, а она уже почти вся седая. А загляни в ее душу - она сплошная рана, вся кровоточит. - На глазах Леры показались слезы. - Пожалуйста, ничего не говори о ней плохого. Как вы, мужчины, бесчувственны, как совершенно не понимаете нас, - Лера расплакалась. Вот тебе и душевный разговор за стопкой вина
Я сидел истукан истуканом и не знал, что говорить, что делать, боялся липшим словом и движением окончательно все испортить. Однако Лера быстро успокоилась - как небо после короткой летней грозы вновь становится солнечным и ясным. Она тоже поведала о драме, разыгравшейся несколько лет назад в этой квартире. История эта оказалась действительно трагической и, возможно, заслуживает отдельного подробного рассказа. Я же сейчас ограничусь лишь кратким изложением фактов.
Мать Эллы - Алина Петровна вышла замуж, когда ей не было и восемнадцати лет. Родилась Элла. Но брак вскоре распался. Алина Петровна пылко влюбилась в молодого конструктора - Валентина, который и стал ее вторым отцом. Эта была вполне счастливая семья. Эллочка с малых лет привыкла относится к дяде Вале, как к родному отцу. Она по-детски любила его, садилась ему на колени, обнимала, целовала Он баловал ее и в общем тоже относился к ней как к родной дочери. Но никогда не знаешь, с какой стороны подкараулит беда Сегодняшнее счастье завтра в один миг вдруг обернется несчастьем.
В 16 лет Элла была уже вполне сформировавшейся прелестной девушкой, красивой, брызжущей здоровьем. Но странное дело - ее не интересовали мальчики. Она ни с кем не хотела ни знакомиться, ни дружить. "Мне с ними просто не интересно", - объясняла она. Стоило ей показаться на улице, как тотчас же за ней увязывался "хвост". "Я не могу ходить по улице - то и дело пристают какие-то типы, - со смехом сетовала она дома. - Чего только они не предлагают. Поехать в Ялту, и в Ленинград, и в Прибалтику. Даже за границу. А послушали бы какие подарки обещают. Неужели ко всем девушкам так липнут?"
Она по-прежнему по-детски ласкалась к отчиму, любила вспрыгнуть ему на колени, потереться о его щеку своей нежной шелковистой щечкой. Но странное дело, дядя Валя - такой веселый, родной и близкий - сторонился и даже чуждался ее. В ее присутствии у него становилось замкнутым, а то и сердитым лицом, он спешил ретироваться. Может быть, это объяснялось тем, что теперь он стал главным конструктором крупного проектного института. Они купили машину, дачу, обставили квартиру дорогой мебелью.
Так прошло еще два года, Элла все больше хорошела и была похожа, да простит нас читатель за такое избитое сравнение, на цветущую бело-розовую яблоньку. Она поступила учиться на художника-модельера. Все складывалось как нельзя лучше. Однажды, когда мамы не было дома, Элла приняла душ, вышла из ванной в махровом белом халатике и обратилась с каким-то пустячным вопросом к отчиму, он что-то буркнул в ответ. Элла в самом благодушном, приподнятом настроении подошла к нему, обвила его шею руками, безотчетно прижалась к нему своим молодым, горячим, непроизвольно вздрагивающим телом и капризно протянула:
- Дядя Валя, ну почему вы всегда так грубо говорите со мной? Чем я перед вами провинилась? - И тогда он, не отстраняя ее от себя, не снимая ее рук со своей шеи, в упор глядя в ее такие близкие сверкающие глаза своим затуманенным взглядом, глухо, прерывисто сказал:
- Я больше не могу с собой бороться, Элла. Я люблю тебя.
Она явственно ощущала, как в каждом произнесенном им слове билось его сердце.
Вместо ответа она порывисто притянула к себе его голову и сама поцеловала в губы долгим, неожиданно страстным поцелуем. То, что должно было свершиться, свершилось.
"Я сама не знаю, почему я это сделала, - объяснила она Лере. - Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. Я ведь тоже его любила как женщина. Только не понимала".
С этого все и началось. Им удавалось скрывать свои отношения довольно продолжительное время - что-то около трех лет. А затем все неожиданно открылось. Рассказывать подробности бессмысленно. Счастье стало горем. Ситуация казалась запутанной, безвыходной, а сами они были настолько потрясены, что уже не могли контролировать ни своих, ни чужих действий.
Короче, Валентин в отчаянии выбросился из окна девятого этажа. Он успел оставить записку: "Я благодарен судьбе за то, что она мне дала. Большего мне не надо. Не вижу другого выхода. Простите меня". Им удалось скрыть от родных и знакомых причину гибели Валентина. Придумали какой-то другой, довольно нелепый повод, связанный с неприятностями на работе. Вот такая неординарная история. Признаться, она произвела и на меня сильное впечатление, и я от души посочувствовал Элле и ее матери. Надо же было такому случиться именно с ними.
Однако же и на меня самого уже надвигалась черная туча, хотя еще ничто не предвещало ненастья. Небо было безоблачным, Лера хоть и капризничала, но любила меня.
Как я ошибался! Очевидно, Элла все-таки оказала свое скрытое влияние на неокрепшую душу Леры, может быть, невольно заразила ее своим цинизмом. В поведении Леры, вернее, в ее отношении ко мне проявлялась скрытая враждебность - я мирился с ней, так как считал ее обидой и понимал, чем она вызвана. Но затем вдруг Лера стала заметно мягче, и я бы даже сказал корректней обращаться со мной. В то же время в ее поведении появилась какая-то торопливость, даже суетливость. И озабоченность. Она рассеяно слушала меня, невпопад отвечала, забывала свои вещи - то перчатки, то зонтик, то тетради. И взгляд у нее стал несколько другим - не прямым и открытым, как всегда, а несколько затаенным, уклончивым.
Она тщательно одевалась, готовясь ехать на занятия, красила губы и ресницы. Однажды я даже пошутил, что так старательно готовятся только к свиданию. Лера, сердито посмотрев на меня, сдержанно заметила: "Женщина должна следить за собой. Или ты так не считаешь?.."
С занятий она возвращалась, как правило, уставшей и раздраженной. Стоило мне приблизиться и попытаться ласково обнять ее, как следовал окрик: "Не подходи ко мне. Я устала". Она молча ходила по комнате, рассеяно переставляя предметы, потом с сердито надутым личиком ложилась на тахту и враждебно смотрела на меня. Я уже знал, что до следующего дня лучше не трогать ее.
Изредка к нам на правах друга и посредника заходил Серж. Я не мог запретить ему появляться, хотя это и было мне неприятно. Он так и вертелся вокруг Леры. Похихикивая и потирая руки, словно бы безо всякой задней мысли, а так, от нечего делать он интересовался нашими отношениями. Иногда мне хотелось выгнать его, вытолкать в три шеи, да еще вдобавок дать хорошего пинка, но я сдержался. Зато Лера охотно болтала с Сержем и находила его интересным и приличным человеком.
Поневоле мне приходилось скрывать свою неприязнь к нему, хотя тогда еще я не знал, что это самый мелкий человечишка и самый крупный сукин сын, которого я только встречал в своей жизни.
….В ресторане или на людях Лера любила "выставляться". Она становилась веселой, напропалую кокетничала, я любовался ею и любил ее неистовой мальчишеской любовью. Летом мы ездили на море. Лера любила купаться и вошла во вкус горных прогулок. Мы выбирали живописное ущелье и с утра пораньше на весь день уходили вверх вдоль горной речки. Не преувеличивая, скажу, что три наши поездки на море были словно медовые месяцы у самых счастливых молодоженов. Я молодел душой и телом, загорал, мышцы становились упругими и аж звенели. "Ты совсем как мальчик!" - говорила Лера, и это было лучшим мне комплиментом.
Прошел год нашей совместной жизни. В один прекрасный день Серж напомнил, что по условиям договора с Кириллом я должен передать ему гонорар за фиктивный брак в размере трех тысяч рублей. (У меня было туговато с деньгами, и я попросил небольшой отсрочки, но Кирилл не согласился ждать - тогда я занял нужную сумму и передал деньги через Сержа). Я не хотел пачкать себе руки. Однако же потребовал принести расписку. С волками жить - по-волчьи выть. Серж принес расписку.
Спустя неделю мама прислала Лере довольно крупную сумму денег. Лера забегала по магазинам. Это было укором и мне за то, что я до сих пор должным образом не позаботился о ней.
Догадывался ли я об измене? Нет. Разве мог я предположить, что Лера пойдет на это. Я верил ей. Подчас я наталкивался на следы измены, но так как я не допускал и мысли об этом, я вполне удовлетворялся любым объяснением Леры. О, самонадеянность старого осла.
Лера купила кучу вещей. Она примчалась из магазина счастливая, сияющая, надела обновы и грациозно, покачиваясь, подражая манекенщицам, стала прохаживаться по комнате.
- Ну, как я выгляжу, папочка? - кокетливо спросила она.
- Хоть сегодня под венец, - в тон ей ответил я.
- Кстати о венце, - все так же кокетливо продолжала она, любуясь собой в зеркале. - Сколько еще будет продолжаться такое существование?
- Какое? - сделав вид, что не понимаю, спросил я.
- Такое, какое у нас с тобой, папуля. Ни то, ни се. Я не хочу быть твоей любовницей, ни сожительницей. Мне это неприятно. Когда ты идешь со мной по улице, то пугливо озираешься, словно боишься, что нас увидят вместе. К тому же у меня нет никаких законных прав на тебя. Кстати, точно так же, как у тебя на меня. - Она подмигнула мне.
- Что меняет, если в наших паспортах будут стоять фиолетовые штампы о браке? - спросил я. Разговор неожиданно приобретал неприятный характер, и я поспешно обдумывал, как убедить Леру не придавать слишком большего значения такой формальности, как регистрация брака.
- Если бы я была твоей женой - ты бы относился ко мне иначе.
- Нисколько! - живо подался я к ней. - Поверь, для меня это не имеет решительно никакого значения. Нас связывает нечто более глубокое и серьезное, чем штампы в паспорте.
- А для меня это имеет значение, - все так же ласково-иронически (откуда у нее этот тон?) возразила Лера. - Тебе не приходит в голову, что и я как жена относилась бы к тебе по-другому….
- Я вполне доволен твоим отношением, - промямлил я. - Но если ты считаешь, что это нужно, пожалуйста, давай зарегистрируемся. Но прежде тебе и мне надо разойтись. Ты же знаешь, почему я этого не делал. Я не хотел откреплять Катю от поликлиники - она нуждается в лечении. К тому же все эти досужие разговоры. Алименты….
- Размен квартиры… - насмешливо добавила Лера. - О, боже, где еще ты найдешь такую дуру, как я. Чтобы развесила уши и спокойно слушала все это. Алименты. Досужие разговоры. Он согласен со мной зарегистрироваться. Скажите, какой несчастный. Какое самопожертвование.
- Лера, прекрати! - сказал я. - Ты вынуждаешь меня… Я терплю все это потому, что пока еще люблю тебя. Но ведь всякому терпению приходит конец. Подумай об этом.
Она стояла вполоборота ко мне, а при этих словах резко повернулась в мою сторону - лицо .было некрасиво искажено гневом - и с яростью крикнула:
- Я согласна расстаться с тобой. Слышишь? Расстаться! И чем быстрее, тем лучше.
Я поспешно, путаясь пальцами в застежках, переоделся и ушел на улицу. Голова моя гудела, в висках громко стучало, сердце болезненно сжималось. Как я удержался, чтобы не ударить ее - сам не знаю. Я был в отчаянии, понимал, что Лера права. Но мне хотелось, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Я разрывался между ней и семьей.
Почему я не согласился тогда с ее предложением расстаться? Запоздалое сожаление - почему я сделал так, а не иначе. Если бы можно было повернуть время вспять. Я физически не мог пойти на разрыв с Лерой. Мне легче было бы убить себя.
Меня ввела в заблуждение собственная логика. Я считал предложение Леры актом отчаяния, проявлением гордости слабого беззащитного человека. У нее же были надежные тылы. Это я отчаянно и неумело защищал последние бастионы своей любви.
Если б я только знал, на что я ее толкну своим безрассудным стремлением к компромиссу, стремлением примирить непримиримое.