Семейный стриптиз - Оливия Голдсмит 2 стр.

Мишель, однако, любила и Джойсов, и Шрайберов, и всех прочих соседей – всех до единого. Ведь здесь был ее дом, сюда, на улицу Вязов, они с Фрэнком привезли из роддома обоих детей. Здесь Фрэнк научил дочку кататься на двухколесном велосипеде, а Фрэнки-младший однажды приморозился языком к тому самому фонарному столбу, которым в данную минуту сильно заинтересовался Поуки. Если и не друзья, то добрые знакомые жили на этой улице, растили детей и выгуливали собак.

В детстве у Мишель не было дома. Мама-официантка приносила с работы готовые ужины и упаковки пива, а отец вечно разрабатывал грандиозные проекты, каждый из которых заканчивался крахом, но требовал тем не менее многочасовых визитов в бары.

Мишель вздрогнула, словно кто-то прошелся по ее мо­гиле. По логике жизни, счастье ей не светило, разве что в качестве компенсации за трудное начало. Родилась она в Бронксе – всего милях в двадцати-тридцати отсюда, но при этом в совершенно ином мире. Мать ее была ирланд­кой, уроженкой графства Корка, отец – из американо-ир­ландской семьи. Сын пожарника, он и сам пошел по той же части, но однажды явился на работу в той стадии, когда море по колено и огонь нипочем, нырнул в горящий дом и пропал навсегда под шестью этажами завалов.

Мишель не слишком страдала без шумного и грозного отца. Но, будучи единственным ребенком – большая ред­кость в ирландских семьях, – после его смерти она оста­лась наедине с беспомощной, к тому же немедленно впав­шей в депрессию матерью. А когда бабушка Мишель забо­лела, Шейла отправилась в Ирландию помогать, оставив дочь в тоскливом обществе родителей мужа. Месяц для ре­бенка – немыслимо долгий срок; полгода – и вовсе веч­ность. Шейла исчезла на два года, и этого времени ее доче­ри хватило с головой, чтобы пропитаться одиночеством и поверить в предательство матери. Тогда-то Мишель и ре­шила, что нет на свете ничего важнее любви к мужу и детям. Тогда-то и поклялась, что ни за что не превратится в Шейлу.

Доведись ей сейчас снова пережить свое грустное, труд­ное детство, она сделала бы это не задумываясь, лишь бы жребий опять подарил ей Фрэнка Руссо в качестве мужа, двоих детей, чудного пса и дом в чистом, уютном уголке графства Уэстчестер, где царят тишина, спокойствие, бла­гополучие. Сытная и здоровая пища, свежее постельное белье, одежда, аккуратно разложенная по полочкам в шка­фах. Засаженный цветами сад и две великолепные, надеж­ные машины.

Первые годы замужества Мишель все следила за каж­дым бокалом вина, выпитого Фрэнком, в душе ожидая и страшась, что муж напьется и все ее счастье рухнет. Однако этого не случилось, ни разочка.

Шагая вслед за Поуки по улице, Мишель в который раз благодарила судьбу за прекрасного мужа, замечательных детей и хороших друзей. Ей ли не знать, что в каких-нибудь пяти домах отсюда Джаде приходится кормить супру­га-бездельника, который целыми днями валялся на дива­не, пока жена выматывается в банке. Подумать только, Клинтон, это ничтожество, еще и на сторону гуляет! И как только Джада с этим мирится? Ни капельки не жаль, что партнерство Фрэнка с Клинтоном развалилось!

Мишель вполне отдавала себе отчет в собственных до­стоинствах. Борец по жизни, она всегда сражалась до пос­леднего, и в трудные минуты на нее можно было поло­житься. Кругом рушились браки и выставлялись на прода­жу дома, а ее брак, ее дом даже не пошатнулись. Как и дружба с Джадой.

С Джадой, впрочем, не все и не сразу было идеально. Переехав на улицу Вязов, Мишель страдала от одиночест­ва, пока не познакомилась с Джадой. Каждое утро в тече­ние последних четырех лет они на пару, если не считать Поуки, наматывали мили по улочкам квартала. К утрен­ним прогулкам-пробежкам обе относились почти с рели­гиозным фанатизмом – иного времени для себя ни одна из них не находила. Поначалу общение ограничивалось нейтральными темами: дети, учеба и прочее. Позже, когда умерла Шейла, коснулись родителей. Джада рассказала о своем детстве, Мишель поделилась своими печальными воспоминаниями – с тех пор они и подружились. Сплет­ничали о соседях, переписывали друг у друга рецепты, хвастались новыми тряпками и делились женскими секре­тами. В последнее время все больше говорили о Клинтоне.

О-о-о-ох! Мишель с наслаждением потянулась всем стройным телом, как будто решила взлететь к фиолетовому небу. Как там Джада? Она прошла несколько оставшихся до дома Джексонов метров и остановилась напротив. Клинтон мечется по кухне. Джады не видно. Что ж, зна­чит, сегодня не судьба, пора двигать назад.

Пока Поуки шуршал листьями на их участке, Мишель любовалась собственным домом, словно увидела его впе­рвые. Прелестный дом. Ее гордость. И дом, и тело, и детей, и жизнь свою Мишель содержала в чистоте и порядке. Даже Поуки был чистокровным кокер-спаниелем, не чета дворняжкам, вечно ошивавшимся в родительском доме.

– Верно, Поуки?

Кокер взглянул на нее с интересом, склонив набок шелковистую голову.

– Нагулялся? Давай домой. Поуки послушно затрусил к двери.

Согласно вечернему распорядку, на очереди была уборка детской ванной, в дверях которой Мишель столкнулась с дочерью.

– Эй! Это еще что такое? – спросила она у Дженны, кивнув на полную до краев ванну.

– Да ладно тебе, мам! Не утону я в этом корыте. Око­леть же можно, если на два дюйма набирать.

– Воды не выше полоски, таково правило! – Мишель ткнула пальцем в красную клейкую ленту, которую она не­сколько лет назад налепила на внутреннюю стенку ванны, заодно с напольными кусочками резины против скольже­ния. Отчищать грязь с резиновых квадратиков оказалось муторным делом, но оно того стоило. Большинство не­счастных случаев, как известно, происходят дома.

– Ну, ма-а-а-ам! – Дженна тянула односложное слово до бесконечности, не иначе как задавшись целью пере­плюнуть Тони из "Вестсайдской истории", превратившего в арию имя Марии.

– Большинство несчастных случаев происходит до­ма, – в стотысячный раз сообщила дочери Мишель, про­вожая Дженну в ее прелестную, безупречную детскую, за которую сама она в одиннадцать лет жизнь бы отдала. – Даю тебе десять минут на телевизор, но предупреждаю – никакого МТБ. Потом не забудь выключить свет.

– Ас папой попрощаться? – надулась Дженна.

– Не получится, солнышко. Сегодня он допоздна на работе. – Мишель улыбнулась, глядя на хорошенькую мор­дашку дочери. Какое разочарование! Вся женская часть семейства Руссо – Дженна, Мишель и ее свекровь – души не чаяли в своем Фрэнке. – Не расстраивайся, дорогая. Может быть, в пятницу папочка повезет нас куда-нибудь на ужин. А там уж и выходные. – По субботам и воскресе­ньям Фрэнк никогда не работал. Из него получился забот­ливый и любящий отец; неудивительно, что дети его обо­жали.

Дженна с улыбкой нырнула под одеяло, свернулась ка­лачиком, вздохнула. И трех минут не пройдет, как она про­валится в сон. Не забыть бы после уборки ванной вернуть­ся, выключить телевизор и свет.

Мишель уничтожила лужи, повесила сушиться махро­вые рукавички и три больших полотенца (три полотенца на двоих детей? – что-то не сходится). Раковину вымыла "Блеском", прыснула на зеркало из баллона со средством для стекол и вытерла насухо. Фрэнки на сей раз не забыл отправить белье в корзину (очень хорошо), но уронил туда же и шлепанец (плохо – перед завтраком непременно за­варился бы скандал).

Из сияющей ванной Мишель прошла в другую дет­скую, взглянуть на сына, уже, разумеется, спихнувшего с себя одеяло. Аккуратно пристроив шлепанцы на коврике, она закутала Фрэнки и поцеловала чистый, высокий, точь-в-точь как у отца, лоб. Затем выключила телевизор и на­стольную лампу у Дженны. Та что-то протестующе буркну­ла, но сон уже брал свое. Дженна потянулась за розовым плюшевым зайцем Пинки, без которого не засыпала с мла­денчества, стиснула его в объятиях и засопела. Мишель улыбнулась. Теперь можно и собой заняться.

Она достала самую красивую шелковую ночную ру­башку, выбрала из батареи бутылочек на трюмо любимые духи. В ванной открыла кран, но, прежде чем опуститься в воду, набросила рубашку на дверь и остановилась перед зеркалом.

Улыбка вновь тронула ее губы. Замечательно все же, что она такая высокая! Мишель частенько плутовала, на­зывая свой рост, но метр восемьдесят, что ни говори, зву­чит солиднее, чем метр семьдесят восемь. Фрэнк был одного роста с ней, но не только не смущался, а даже лю­бил, чтобы она была выше. Поэтому туфли на высоченных каблуках Мишель не надевала разве что на прогулки с Джадой. Рост добавлял ей привлекательности – именно добавлял, поскольку на внешность Мишель природа не поскупилась, одарив точеным носиком и выразительным подбородком ее шотландских предков, но без их же непри­ятно тонких губ. Почти вызывающе пухлый рот доставлял Мишель в детстве немало неприятностей от девчонок, дразнивших ее "рыбиной"; зато мальчишки сходили с ума.

Качнув золотистой кудрявой головой, Мишель слегка насупила брови. Своим единственным, но существенным недостатком она считала чересчур нежную и чувствительную кожу. Ладно бы только краснела и бледнела по любо­му поводу – это мелочи в сравнении с морщинами. Стоит расслабиться – и станешь похожей на увядшие лепестки мака, которые она целое лето сметала с патио. Мишель по­стоянно экспериментировала со всяческими лосьонами, кремами и масками, отлично понимая, что даже с их помо­щью продержится максимум лет десять, прежде чем на лицо ляжет паутина времени. Эх, ладно уж. Время еще есть, и пока она выглядит очень неплохо. Талия от беременностей почти не раздалась, зато грудь увеличилась, что даже к лучшему – талия кажется тоньше.

Сдернув свитер, Мишель покрутилась перед запотев­шим зеркалом. Определенно неплохо. Улыбочка… отлич­но! Через час вернется Фрэнк, пусть тоже полюбуется. Она забрала волосы наверх и заколола, но только чтобы при­нять душ. Фрэнк обожает ее рассыпанные по подушке ло­коны. Ну а она обожает, когда Фрэнк получает все, что хочет. Лишь бы он по-прежнему всегда хотел ee.

ГЛАВА 3

– Ох, папа, не знаю. Угу, точно. Откуда? Да он сам мне рассказал!

Размазывая по щекам слезы, Энджи рыдала в трубку телефона в вестибюле яхт-клуба Марблхеда. Покидающие туалет мужчины останавливали на ней взгляд и тут же от­водили его, как от калеки. Почему "как"? Калека и есть! Увечная. Ходячий труп. Энджи опустила глаза на дареную коробочку, все еще зажатую в руке. Маловероятно, что ей удастся разжать кулак до конца своих дней.

– Он сам тебе сказал?! – прорычал на другом конце провода отец. – Этот крысеныш, этот сукин сын сообщил тебе, что спал с другой? В годовщину вашей свадьбы?

Не в силах произнести ни слова, Энджи лишь кивнула. Находящийся за четыреста миль отец этого жеста, разуме­ется, не увидел, зато всхлип дочери услышал отчетливо.

– Подонок! – рявкнул он. – А ты где сейчас?

– Здесь же, в клубе, у телефона-автомата.

Вновь прибывшая дама проплыла мимо Энджи, взгля­нула мельком, прошла еще пару шагов и затормозила, вон­зив в нее пристальный взгляд. "Не смейте себя так здесь вести!" – без труда прочитала Энджи в ледяных глазах. По виду приблизительно ровесница матери Рэйда. Небось всю их семейку знает. Энджи вызывающе шмыгнула носом и утерлась ладонью. Ну и черт с тобой, ведьма старая!..

– Энджи, детка, говорил же я тебе, чтобы не доверяла парням с римскими цифрами после фамилии!

Боже правый, только лекции ей сейчас и не хватало! Жаль, ни маму, ни Лизу, лучшую подружку, не застала.

– Папуля, умоляю, без нотаций. – Энджи потерла ку­лаком глаза. – Господи, не могу поверить. Убить готова! Что же мне теперь делать?!

– Ну-ну, детка, все будет хорошо, – нежно, как ма­ленькой, сказал отец.

Этому голосу Энджи всегда доверяла, слушалась его. Именно таким голосом отец когда-то обещал, что она ста­нет лучшей в классе, получит стипендию, поступит в юридическую школу. Конечно, папуля не идеален, но он ее очень любит.

– Слушай-ка, детка. Вот как мы сейчас поступим. Прежде всего ты вешаешь трубку, затем топаешь прочь из этого гадюшника и ловишь такси. Последний самолет "Дельты" на Нью-Йорк отправляется из Логана через сорок пять минут. Ты успеваешь. Запросто. А здесь я тебя встречаю. Заметь, не кто-нибудь из моих водителей. Твой папуля собственной персоной!

– Не знаю, получится ли. Рэйд может…

– Ни черта твой ублюдок не может! И не думай даже возвращаться и вести с ним беседы.

– То есть… просто взять и уйти? Но я… у меня даже су­мочки нет, на кресле осталась. Ни денег, ни паспорта…

– Подумаешь, проблема! Я сам закажу билет. Назо­вешь девичью фамилию матери и номер карточки соци­ального страхования. А насчет документов… Не страшно. Соврешь, что твоя любимая бабуля при смерти, а ты вне себя от горя.

У Энджи снова слезы полились ручьем.

– Спасибо, папуля. Боже, как мне стыдно.

– Стыдно? Тебе-то чего стыдиться?

– Глупости своей, будь она проклята. Ты ведь никогда ему не доверял.

– А-а-а! Что да, то да, – согласился отец. – Ладно, за­будь, детка. Женщины по природе своей слепы, иначе че­ловечество вымерло бы. Главное, сейчас будь умнее и брось этого подлеца. Пусть торчит там и гадает, не смыло ли тебя в унитаз. – Энтони Ромаззано помолчал в ожидании, что она усмехнется на его шутку. Не дождавшись, вздохнул: – Ладно. Обещаешь уйти сразу же, как пове­сишь трубку?

– Да.

Так она и сделала: повесила трубку и развернулась. Хо­рошо бы пройти в туалет, привести себя в порядок… хотя какой смысл? Расплачется опять, только и всего. Пока Энджи шагала к выходу, ей казалось, что все на нее смот­рят и понимают всё, что с ней произошло. Боже правый, неужели она больше никогда не увидит Рэйда? И все-таки она его увидела – в последний раз, мельком, проходя ми­мо двери обеденного зала. Ее пока еще муж, вальяжно раз­валившись в кресле, беседовал с официантом. Спокоен, собран, неизменно уверен в себе. Как ему это удается?

Энджи отыгралась на ни в чем не повинной дверной ручке, вложив в толчок всю накопившуюся ярость, и по­качнулась, едва не сбитая с ног злым порывом ледяного ветра.

– Аэропорт Логан, пожалуйста. – Она рухнула на зад­нее сиденье такси. – Рейс "Дельты". – Остановить слезы уже не было сил.

Лишь когда они добрались до туннеля в Каллэне с его вечными заторами, Энджи сообразила, что может и опоз­дать на рейс. Но выхода не было. Выскочив без единой монеты в кармане, она не могла даже пообещать таксисту двойную плату за скорость.

– Прошу вас, побыстрее! Водитель взглянул на нее в зеркальце.

– "Дельта", вы сказали? – уточнил он с ирландской певучей интонацией.

"На заработки приехал, – мелькнула у Энджи мысль. – Совсем как папуля в свое время". Только отцу быстро улыбнулась удача: он бросил руль, стал совладельцем фирмы проката лимузинов и женился на милой еврейской девочке.

Энджи представила себе Тони, встреча с которым ждала ее в конце пути, и вздрогнула. Она была благодарна ему за помощь и все-таки не могла забыть, что в свое время он точно так же предал жену, как и Рэйд. Вся разница в том, что отец сотворил это после двадцати лет супружества и не признавался до последнего – то есть пока не был пой­ман с поличным. Он до сих пор клялся и божился, что его связь на стороне не должна была разрушить брак.

– Тьфу ты! Прошу прощения – пропустил дорогу на Логан. Придется искать разворот.

Отлично. Шанс упустить рейс и застрять в аэропорту на ночь увеличивается. Хотя, если подумать, – какая раз­ница, где страдать бессонницей? О том, чтобы заснуть, не может быть и речи – вернуть бы способность нормально дышать. Энджи казалось, что грудь ее набита острыми ос­колками или металлической стружкой, которая при каж­дом вдохе вонзалась в легкие.

Господи, ну как такое могло случиться с ней, при ее-то осмотрительности?

В колледже и почти до самого окончания юридической школы Энджи не позволяла себе даже думать о замужестве. Далеко не глупая и очень независимая, она хотела стать хо­рошим юристом и своими знаниями помогать людям. С мужчинами, конечно, встречалась, но особенно им не доверяла, частенько предпочитая свиданиям возможность подработать. Она до сих пор жертвовала существенные суммы в фонд "Спасите детей", участвовала во всех акциях против СПИДа и раз в месяц бесплатно трудилась на благо "Помощи инвалидам". Достойный гражданин и сильная личность – это про нее, Энджи. Она всегда считала себя умной, упорной и осторожной.

Кроме всего прочего, мать в свое время засыпала ее рассказами о несчастных судьбах своих замужних подруг, и дочь вняла советам. Избегая алкоголиков, психопатов и прочую шушеру, она наконец напала на человека, который сам искал встреч с ней, а не наоборот. Рэйд к тому же вырос в семье, не знавшей мужских измен: его отца можно было обвинить в холодности, но уж никак не в излишнем пыле. Энджи опасалась, что Рэйд на ней не женится из-за пропасти в социальном статусе. Но предательства она никак не ждала.

Такси уже подъехало к аэропорту. Круто вырулив к самому терминалу "Дельты", ирландец затормозил и вылез из машины – акт невиданной вежливости среди таксистов Северного побережья! – чтобы открыть дверцу для Энджи.

– Сорок один доллар, мисс, – певуче проговорил он. Ситуация была бы безвыходной, если бы Энджи не вспомнила про коробочку фирмы "Шрив, Крамп и Лоу". Она быстро открыла ее и вынула перстень.

– Вот, возьмите. Я забыла кошелек, но это стоит боль­ших денег.

Сунув пустую коробочку в карман, она двинулась к электронным дверям терминала – прочь от Рэйда, прочь от их рухнувшего брака.

ГЛАВА 4

Джада взглянула на приборный щиток и чертыхнулась сквозь зубы. Половина девятого, черт побери! Ладно, если очень повезет, к ее приезду дети будут накормлены и даже – может быть – отправлены кто в кровать, кто за уроки. Но Джаду ждал еще один неприятный сюрприз: стрелка манометра приплясывала в максимальной близости к нулю. Трижды черт побери! Теперь без заправки не обойтись. Какого дьявола Клинтон себе думает?! Мало того что бездельничает день-деньской, так еще и бак пус­той оставляет! Куда его, спрашивается, вообще вчера черти носили?

Джада отлично понимала причину собственного него­дования. В последнее время – а вернее, всегда – Клинтон плевал на интересы жены.

Свернув направо, Джада остановилась на островке авто­заправки и заглушила мотор в ожидании полного – впрочем, на данный момент любого обслуживания. Опыт пос­ледних лет научил ее ценить собственное время больше денег, но какой смысл платить за полный сервис, если приходится тратить у колонки столько драгоценных ми­нут?

В ответ на ее нетерпеливый сигнал преклонных лет служащий неохотно покинул свое стеклянное укрытие.

– Полный бак! – бросила ему Джада и со вздохом включила отопление, от которого, впрочем, при выклю­ченном моторе все равно не было толку.

Приблизив к зеркальцу лицо с неестественно яркими в темноте белками, потрескавшимися губами и уже просту­пившими симптомами зимы – неровными дорожками об­ветренной кожи под глазами и вокруг губ, – Джада снова вздохнула. Не так давно перешагнув тридцатилетний порог, она все еще была поразительно красива, но… На­долго ли этой самой красоты хватит, при здешних-то не­милосердных зимах?