Если большинство штурмовиков, с которыми за это время познакомился Отто, не скрывало негодования по поводу насильственного превращения их в домоседов, то у Отто не было причин огорчаться. Трудно было предположить, что Рем собирался отдаться тихим радостям в кругу мамаши и любимой овчарки. По всей вероятности, освобожденный от дел на целый месяц, он устроит невиданную карусель. Предвкушаемое удовольствие усугублялось тем, что неожиданно Отто выпала еще одна удача: Хайнесу быстро надоела француженка Лаказ, увезенная им из ресторана. Стоит ли говорить, что отношения Сюзанн с Хайнесом мало помогли ее отцу. Даже Отто был поражен тем, как быстро эта девица забыла, ради чего пошла на связь с предводителем силезских штурмовиков. И как быстро она успела войти во вкус новой жизни! Ах, эти француженки!.. Отто еще никогда не встречал подобного легкомыслия и такого темперамента. Нет, чорт возьми, он не жалеет о том, что перенял эту курочку из рук Хайнеса. Если бы не одна забота, нередко заставлявшая его морщить лоб, жизнь представлялась бы прекрасной.
А забота была весьма существенной: связь с Сюзанн требовала денег. За две недели француженка стоила ему так дорого, что не только нехватило жалованья, взятого за месяц вперед, и всего, что удалось вытянуть от матери, но и были исчерпаны все возможности займов, кстати сказать, оказавшиеся весьма ограниченными. В Третьей империи люди стали чертовски недоверчивыми!
Отто вынул бумажник и пересчитал содержимое. Не густо!
От печальных мыслей его отвлек стук в дверь. Вошел Эрнст.
Вот кому жизнь, повидимому, еще не доставляла забот. Какая сияющая и тупая физиономия!
- Слушай, Отто, теперь, в твоем новом положении, ты многое можешь.
- Нет, нет, никаких протекций!
- Твоя протекция? - Эрнст расхохотался. - Как бы ты сам не пришел ко мне за нею через месяц-другой!
- Ого!
- Я говорю совершенно серьезно!.. Но сегодня дело не в этом. Твое положение адъютанта Рема дает кое-какие возможности.
- Увы, эти возможности не дают мне и ста марок на сегодняшний вечер! У тебя нет денег?
- Именно об этом я и хотел поговорить: ты можешь кое-что заработать.
- У меня нет времени работать. Если бы можно было занять...
- Подожди! У меня есть приятель, мы зовем его просто Золотозубым. Челюсть у него сверкает, как украшение с елки. Он сын суконщика...
- Я не нуждаюсь в сукне.
- Перестань дурачиться! Отец Золотозубого заготовил большую партию коричневого материала для униформ СА, но тот, через кого он обычно сбывал товар, вдруг встал на дыбы: партия забракована.
- Вероятно, твой суконщик подсунул дрянь.
- Попросту интендант потребовал увеличить куртаж. Сделка стала для отца Золотозубого бессмысленной.
- К сожалению, Эрнст, - вздохнул Отто, - я просто боюсь говорить с типом, забраковавшим сукно.
- Никто об этом и не просит! Ты сам продвинешь этот контракт. Вот и все!
- А тот интендант, поняв, что я перехватил его куртаж, поднимет скандал? Нет, на первых порах это неудобно.
- Да, он непременно сделал бы так, - согласился Эрнст, - но Золотозубый даст тебе материал, компрометирующий интенданта. Его можно будет держать в руках. Ты сразу убьешь двух зайцев. Во-первых, обеспечишь себе ренту с каждой новой партии сукна и, во-вторых, разоблачив интенданта, получишь хорошую запись в послужном списке. Об этом стоит подумать, а?
Эрнст видел, что Отто колеблется и близок к тому, чтобы согласиться. Еще несколько убедительных слов - и старший брат обещал подумать. За это он получил от Эрнста пятьсот марок в долг.
Через несколько дней все, чего хотел Золотозубый, было сделано. Свое вознаграждение Отто получил через брата.
Жизнь казалась Отто прекрасной, когда он притрагивался к карману, в котором прощупывался бумажник.
Однажды ночью Отто возвращался из Шарлоттенбурга, где жила Сюзанн. Он был благодушно настроен и не обращал внимания на то, что шофер таксомотора везет его не кратчайшим путем. Чорт с ним, все шоферы одинаковы. Они пускаются на любые уловки, чтобы накрутить на счетчике лишние пятьдесят пфеннигов.
Шофер гнал дряхлый таксомотор, как будто состязаясь в скорости с настигавшим его черным лимузином, словно таранами раздвигавшим перед собою тьму лучами мощных прожекторов. Забава понравилась Отто. Он представил себе, что сидит не в жалком дребезжащем такси, а в собственной машине, - это будет непременно "майбах". На корпусе машины будет нарисован фамильный герб Швереров и щиток Имперского автомобильного клуба. Перед носом владельца, Отто фон Шверера, будет не табличка с призывом не бросать окурков в окно, а вазочка с цветами.
Видение разлетелось от резкого торможения. Черный лимузин, обогнав такси, резко повернул вправо и остановился, загораживая дорогу. Отто чуть не ударился лицом о перегородку. Он выскочил из таксомотора и бросился к шоферу лимузина, готовый ударить не в меру лихого ездока. Но когда он собирался в бешенстве рвануть дверцу черного автомобиля, она сама распахнулась. Прежде чем Отто успел что-либо сообразить, его втащили внутрь просторного кузова и мощная машина стремительно взяла с места.
Вид черепов и скрещенных костей на фуражках неожиданных спутников отшиб у Отто желание сопротивляться. Его ладони стали мокрыми и холодными, словно он держал в них кусок льда. Никаких мыслей в голове не было - только страх и вихрь бессмысленных догадок.
Отто попытался проследить, куда его везут, но автомобиль так петлял по улицам и переулкам, что даже приблизительно нельзя было сказать, где они едут. Когда, наконец, машина остановилась и Отто грубо вытолкнули из нее, он почувствовал под ногами камень плит. Гулко отдавалось под сводами эхо шагов. Ступеньки лестницы вели вверх. Снова полуосвещенные своды и снова лестница, на этот раз вниз.
Отто оставили одного в длинном пустом коридоре. Напрасно он стискивал зубы, призывая на помощь все доводы разума, - не было силы преодолеть мелкую дрожь, пронизывавшую все мускулы.
Внезапно совсем рядом с ним распахнулась дверь. Кто-то, едва различимый в полумраке коридора, отрывисто приказал:
- Войдите, Шверер!
Даже не счел нужным сказать "капитан Шверер, или хотя бы "господин Шверер". Просто - "Шверер", словно перед ним был какой-нибудь арестант. И все же Отто послушно вскочил. Шагнул вперед и тотчас услышал щелканье замка захлопнувшейся за ним двери. Прямо против входа, откинувшись на спинку стула так, что свет лампы выхватывал из полутьмы только его лицо, сидел гестаповец в мундире с петлицами штурмбаннфюрера и говорил по телефону. Если бы само собою не разумелось, что сидеть за столом и разговаривать по телефону может только живое существо, Отто поклялся бы, что перед ним труп. Труп или привидение. Лицо гестаповца было мертвенно бледно, и на нем Отто не мог найти ни одной черты, которую можно было бы запомнить. Когда Отто очнулся от первого впечатления, произведенного на него гестаповцем, он смог, наконец, воспринять и то, что тот негромко говорил в телефонную трубку. Это был поток ругательств и угроз.
- ...Молчит?.. Так заставьте его говорить, в вашем распоряжении достаточно средств!..
Гестаповец бросил трубку и уставился на Отто блеклыми, ничего не выражающими и, казалось, даже не видящими глазами.
- Шверер?
- Да, господин штурмбаннфюрер! - Отто заставил себя щелкнуть каблуками.
Гестаповец не спеша оглядел Отто с ног до головы, встал, откинул портьеру у себя за спиной и скрылся за нею.
Воцарившаяся тишина была невыносима. Повидимому, правду говорят видавшие виды люди, будто опасность вдвое страшнее, когда ее не видишь.
Охранник выглянул из-за портьеры и поманил Отто движением костлявого пальца. В Отто все протестовало против этих нескольких шагов, представлявшихся ему последними движениями в жизни. За портьерой последует то самое, о чем шопотом рассказывают по всей Германии. Боже правый, кто бы мог думать, что страх так непомерно тяжел!..
Контраст между ожидаемым и тем, что Отто увидел, был так велик, что он как-то сразу обмяк, едва переступив порог.
В большой, комфортабельно обставленной комнате, за письменным столом, освещенным низкою лампой, сидел человек в строгом штатском костюме. Он был так же не похож на только что виденного Отто охранника, как эта уютная комната не походила на мрачные катакомбы, через которые Отто привели сюда. С первого взгляда черты лица сидевшего за столом показались Отто даже приятными.
Человек, сидящий за столом, молча рассматривал Отто. Он не спешил с вопросами.
- Насколько я вас знаю, господин Шверер, - проговорил он наконец, - вы вовсе не созданы для скромного существования офицера-строевика... Мы целиком сочувствуем вашим жизненным планам и готовы помочь их осуществлению.
- Вы очень любезны, господин...
- Я забыл представиться?.. О, это непростительно!.. Фон Кроне... Так я говорю: нам кажется, вам необходимо делать карьеру более уверенно и быстро. Мы поможем вам.
Отто тут же подумал, что, вероятно, это будет сделано не из бескорыстной любви к нему. Он снова обретал способность размышлять.
Кроне продолжал:
- Именно поэтому мне бы очень хотелось, чтобы до ваших начальников, так же как и до близких вам людей, скажем до вашего уважаемого отца, не дошло вот это! - Кроне раскрыл лежавшую перед ним папку и показал Отто один из вшитых туда листков. Отто сразу же узнал собственный почерк. Да, это была его записка суконщику. В ней он требовал денег за устройство партии сукна. Отто не стал ломать себе голову над тем, каким образом эта записка попала в руки государственной тайной полиции. Он довольно живо представил себе последствия оглашения такой записки. Генерал не потерпел бы подобной угрозы и выкинул бы его из семьи. А это означало бы разрыв с миром, в котором Отто жил и вне которого жить не мог, с кругом, которому принадлежало его прошлое, настоящее и будущее, на связях с которым зиждились его благополучие, его карьера... В среде, из которой он вышел и где вращался, можно было позволить себе все, что угодно, лишь при одном условии: не оставлять следов. Лицо Кроне выражало прежнее доброжелательство:
- Видите. Только ваши друзья могли сохранить это втайне... Если бы я захотел вам повредить, мне стоило лишь...
Отто молча смотрел в глаза собеседника.
- Все это, так же как и те ошибки, которые вы совершите впредь, найдет могилу здесь! - узкая ладонь Кроне легла на обложку сшивателя. - Для этого нужно одно-единственное: ответить нам таким же расположением. Наша дружба будет столь же искренней, сколь тайной.
Кроне помолчал, давая Отто время справиться со смущением.
- Вы будете сообщать мне все, что увидите и услышите среди ваших новых сослуживцев и начальников.
Отто не мог сдержать удивления.
- Даже от Рема? - спросил он.
- Да.
- Если он узнает...
- Вы будете осведомлять только меня... И о Хайнесе, - сказал Кроне, - и о Карле Эрнсте.
При имени Хайнеса Отто стало жутко. Он слишком хорошо представлял себе, насколько опасно вызвать неприязнь силезского группенфюрера. Достаточно было Хайнесу заподозрить Отто в двойной игре, и... А Карл Эрнст?! Этот ни в чем не уступит Хайнесу. Нет, такая игра может обойтись слишком дорого!
- А если... я откажусь?
- Откажетесь?..
Тонкие пальцы Кроне начали листать бумаги, вшитые в папку.
Отто понял: компрометирующие документы - далеко не самое страшное, чем его держат в руках.
- Вы меня не так поняли, - поспешно пробормотал он.
- Я знаю, что вы нуждаетесь в деньгах... - Теперь голос Кроне звучал сухо и деловито. - Мы располагаем неограниченными средствами. Но ни одного пфеннига мы не бросаем на ветер!
...Когда черный лимузин высадил Отто где-то в темном переулке, он несколько минут стоял, сняв фуражку и жадно вдыхая прохладный воздух ночи. Только теперь, очутившись на безлюдных улицах спящего города, он почувствовал, до какой степени утомлен пережитым страхом. Хотелось лежать в полной тишине и не думать. Главное - ни о чем не думать!..
Ступая на цыпочках, он прошел в свою комнату рядом с комнатой Эрнста. Когда Отто уже лежал в постели, ему показалось, что за стеной слышны голоса.
Прислушался.
Да, там действительно говорили.
Отто напряг слух: вероятно, мальчишка тоже недавно явился и мать ласково выговаривает своему любимцу. Нет, второй голос был тоже мужской. Неужели отец? Небывалый случай! Однако нет, это не скрипучий голос отца.
- Мне показалось, что кто-то прошел по коридору, - проговорил незнакомый голос.
- Глупости, тут некому быть! - уверенно ответил Эрнст. - Этот бездельник Отто редко ночует дома.
Отто закурил и посмотрел на стенку, словно ища более тонкого места. Некоторое время за нею царило молчание.
Снова заговорил гость:
- Отец злится на меня после сделки с сукном. Твой братец стоил ему слишком дорого.
Отто прижал ухо к шершавой бумаге обоев.
- Дешевле никто не устроил бы ваше гнилье, - сказал Эрнст.
- Дешевле! А ты знаешь, что он проделал? Я не хотел тебе говорить все-таки он твой брат...
- Об этом можешь не беспокоиться!
"Вот мерзавец"! - подумал Отто. То, что он услышал дальше, заставило его сесть в постели.
- Он прислал к отцу свою француженку. Она притащила записку о том, что если мой родитель тут же не выплатит изрядную сумму, то впредь не будет принята ни одна партия.
- Вот гусь! - Эрнст расхохотался.
- Записку отец взял, но денег не дал и сказал, что если что-нибудь случится с его сукном, то он представит эту записку куда следует.
- Твоему старику, видно, палец в рот не клади.
- О, он у меня бодрячок! Но самое забавное дальше: старикан не упустил курочку твоего Отто.
Отто уронил окурок между стеной и постелью.
- Врешь!
- Папаша сказал ей, что предпочитает истратить деньги на нее, а не на армейского хлыща!
Там, за стеною, оба прыснули смехом.
Отто вскочил с постели. Он просто жалкий простофиля по сравнению с этими предприимчивыми сопляками. Вот, оказывается, как нужно жить!
Он остановился перед столом, на котором стояла фотография Сюзанн. Она ищет Эльдорадо?
По мере того как он размышлял, все становилось простым и цинически ясным. Как будто у него теперь тоже нет своего Эльдорадо? А Кроне с кассой гестапо? Отто получит свое из сейфов господина Гиммлера!
Успокоившись, он закурил и прилег на постель.
Через несколько минут послышалось его ровное дыхание.
Отто спал спокойно, как человек, у которого нет причин видеть дурные сны.
17
Испытание Тельмана продолжалось сорок семь дней.
Сорок семь дней - в каменной норе, где не было ничего, кроме койки и параши, где нельзя было встать, так как свод нависал над головой на высоте полутора метров; в норе, недоступной ни малейшему звуку, так как даже тюремщики в коридоре ходили на войлочных подошвах; в норе, лишенной всякого света, даже искусственного. Фонарь изредка вносили в камеру, чтобы дать Тельману возможность прочесть фальшивки, сфабрикованные в гестапо под видом писем от родных. В первом же письме якобы старик отец сообщал Тельману о казни нескольких коммунистов. В письме были подобраны имена тех товарищей, о смерти которых заключенные знали еще до того, как Тельмана "спустили в мешок". По мнению Кроне, это должно было внушить Тельману веру в подлинность писем и доверие к следующей записке, состряпанной от имени жены. Роза, так же как отец, умоляла Тельмана прекратить сопротивление. В доказательство его бессмысленности она сообщала об измене нескольких партийных друзей Тельмана, будто бы отрекшихся от своего дела, от партии и даже перешедших на службу к нацистам.
"Во имя нашего мальчика, во имя всего нашего будущего, твоей и моей жизни умоляю тебя, Тэдди: довольно, довольно! Это бессмысленно. Мы все это поняли, и мы все умоляем тебя об одном: вернись..."
И, наконец, "добрый" тюремщик однажды, будто тайком от начальства, подсунул Тельману вместе с фонарем фальшивый номер "Роте фане". Там было напечатано средактированное в гестапо "Решение Исполкома Коминтерна о прекращении подпольной борьбы германской компартией и роспуске ее ЦК". "Роте фане" сообщала, что было достигнуто соглашение с Гессом об амнистировании коммунистов и об освобождении их из концлагерей и тюрем. И на полях газеты было нацарапано: "Дай им это слово, Эрнст, - и ты будешь свободен. Пока они держат свое слово: я на свободе. Ждем, ждем тебя".
Почерк приписки был срисован гестаповскими графиками с перехваченной записки без подписи. Номер "Роте фане" отпечатали по приказу Геринга в одном экземпляре в типографии гестапо.
Но ничто не помогало - ни поддельные "письма родных", ни сфабрикованный в гестапо фальшивый номер "Роте фане". Тельман не читал этих записок; он даже не взглянул на "Роте фане"; он знал им истинную цену. Он не отвечал и на вопросы следователя.
На сорок восьмые сутки тюремный врач, под наблюдением которого происходило искусственное питание Тельмана, отказавшегося принимать пищу, заявил, что не ручается больше ни за один день его жизни. Заключенный может умереть от отсутствия движения и от недостатка кислорода.
Геринг приказал вызвать этого врача.
- Что вы выдумали?! - крикнул он. - Человек, которого кормят, не может умереть!
- К сожалению, экселенц, может.
- Если бы вы сказали, что он сходит с ума, я бы вам поверил.
- Как ни странно, он не проявляет признаков ненормальности.
Геринг смотрел на врача так, словно тот нанес ему личное оскорбление. Наконец буркнул:
- Что же вы предлагаете?
- Это зависит от того, экселенц, чего вы хотите.
- Я хочу, чтобы он сдался!
- Умер?..
Геринг зарычал так, что врач невольно попятился, хотя их разделял широкий стол.
- "Умер, умер"! Это я умею и без вас! Он должен жить! Жить и сдаться!
- Тогда нужно изменить режим, экселенц...
Геринг подумал и мрачно спросил сидевшего тут же у стола Кроне:
- Что вы думаете?
- Повидимому, для него нужно придумать нечто новое, - задумчиво проговорил Кроне. - Но сначала я предложил бы дать ему почувствовать жизнь как можно полней - воздух, прогулки, покой, отличное питание... даже газеты.
Геринг расхохотался, принимая это за шутку, но Кроне был серьезен.
- Если он потерял вкус к жизни, то должен получить его заново. А тогда... тогда подумаем о чем-нибудь новом.
- Умно! - воскликнул Геринг и тут же отдал по телефону приказ тюремным властям.
Пока шли эти переговоры, Кроне несколько раз, нахмурившись, взглядывал на часы.
Когда они остались вдвоем, он сказал:
- Если он снова поймет, что жизнь кое-чего стоит, вы поговорите с ним.