Таким образом, сближение с Востоком и его религиями наносило удар греческой религии, эллинскому антропоморфизму, разлагало его. Но греческая мысль не могла остановиться на этом отрицании, на этом разложении, и вот среди азиатских греков, на которых восточные воззрения прежде всего подействовали и у которых по их страдательному политическому положению было более возможности отрешаться от практической жизни, начинается такая же умственная работа, какую мы уже видели у арийцев в Индии,"работа над объяснением происхождения мира".
Народные религиозные воззрения не стесняют этих мыслителей; они не верят в олимпийцев, знают, что эти народные греческие верования суть искажения первоначальной религии, в большей чистоте сохранившейся на Востоке и состоявшей в поклонении силам природы. Но что такое природа и ее силы? как произошли они? Одни объявили, что все существующее произошло из влаги, что божества, в которые верит народ, суть басни; божество есть душа вселенной, движущая сила вещей, отдельно от них не существующая. Таким образом, мы опять встречаемся с знакомым нам брамаизмом или пантеизмом. По другим, это управляющее, божественное начало мира, противоположное материи, был воздух как дух; по иным - огонь, творческая, всепроникающая и всепоглощающая сила, которая преимущественно проявляется в душе человеческой.
Некоторые указывали на происхождение мира из атомов, простых, неделимых первоначальных тел; все существующее проникается тонкими огненными атомами, которых всего более находится в человеке. По иным, первое движение атомам дано было высшею разумною силою, существующею отдельно от материи; иные принимали четыре основные элемента: огонь, воздух, землю и воду, которые приводятся в движение двумя силами - любовью и ненавистью или борьбою; из соединения и разделения произошло все существующее.
Все эти мнения или учения исходили от мудрецов или философов, которые провозглашали их как произведения свободной мысли лица, не давая им никакого религиозного освящения, противополагая их народной религии, прямо вооружаясь против них, провозглашая Гомера и Гезиода исказителями религии, которые в своих поэмах приписали богам то, что считается постыдным между людьми.
Были попытки в Южной Италии, или в так называемой Великой Греции, дать одному из философских учений, именно Пифагорову, религиозное освящение, составить орден из лучших, образованнейших людей, посвященных в тайны учения, которые бы управляли непосвященною и потому презираемою толпою, но эта попытка не увенчалась успехом.
Вообще же все эти философские учения или мнения были следствием сильного развития личности в Греции и, как обыкновенно бывает в истории, в свою очередь содействовали сильнейшему ее развитию. Разрушение народных религиозных верований, произведенное философией, которая на их место не могла поставить ничего прочного, освященного, имевшего всеобщий авторитет, дававшего правило жизни, но породила множество разнородных, спорных мнений о важнейших вопросах жизни, должно было естественно навести многих на мысль, что всеобщих истин нет, нет и общих нравственных правил, сдерживающих каждого человека и определяющих его деятельность. Следовательно, каждый человек составляет отдельный, вполне независимый мир, имеет свой собственный взгляд на все и свои исключительные личные цели, достижение которых есть главная его задача; объективной истины нет; истинно то, что отдельный человек в известное время считает истинным; средства отдельного человека составляют мерило всего; если средства отдельного человека велики в сравнении с средствами других людей, то он имеет полное право стремиться к господству над ними, к тирании.
Таков был необходимый результат, к которому должно было прийти крайнее развитие личности в Греции, и преимущественно в Афинах. Разумеется, подобные мнения, как всякие мнения, должны были распространиться между людьми мыслящими или так называемыми образованными, способными останавливать свое внимание на высших вопросах жизни, должны были распространиться между людьми, посвятившими себя наставлению, обучению других преимущественно в ораторском искусстве, которое так надобилось в Греции, и особенно в Афинах. Такие люди назывались софистами, от которых изложенное учение и получило свое название.
Но разрушительное влияние на общество так называемого софистического учения вызвало противодействие, которое явилось из среды тех же софистов, то есть людей, занимавшихся наставлением других. Сократ, в школе которого обнаружилось это противодействие, являлся для современников таким же софистом, какой выведен был и на сцену Аристофаном, несмотря на все старание его выделиться из среды софистов учением и поведением; например, он не брал денег за свое учение и не странствовал из города в город, подобно другим знаменитым софистам.
Противодействуя господствующему между софистами учению, Сократ должен был вооружиться против доведенного до крайности развития личности, то есть должен был утверждать, что есть общие, непреложные истины, есть нравственные правила, обязательные для всех, правила, без признания и соблюдения которых общество не может существовать. Он полагал различие между "благочестием и безбожием, благородством и неблагородством, справедливостью и несправедливостью, храбростью и трусостью" и т. д.; рассматривал все это независимо, признавая в каждом человеке врожденную способность дойти до правильного различения всего этого при хорошем руководстве, тогда как в господствующем между софистами учении все это смешивалось, могло переходить одно в другое, смотря по обстоятельствам, и в человеке не признавалась способность различения хорошего от дурного независимо от его непосредственного чувства.
Последователь так называемого учения софистов говорил: "В большинстве вещей природа и закон находятся в противоположном отношении друг к другу; по природе хуже всего претерпеть несправедливость, а по закону хуже всего сделать несправедливость. Претерпеть несправедливость от другого недостойно свободного человека; несправедливость может снести только раб, которому лучше умереть, чем жить, ибо, претерпевая несправедливость и оскорбления, он не в состоянии защитить себя и тех, кого любит. Законы произведение людей, слабых личными средствами, но многочисленнейших. Постановляя законы, они думали только о себе, о своих интересах; чтобы напугать людей, сильных личными средствами, которые могли бы приобрести власть над другими, они говорят, что преимущество есть вещь нехорошая и несправедливая и что человек, стремящийся к могуществу, поступает несправедливо; по своей слабости они стремятся к равенству. Таким образом, по закону несправедливо приобретать власть над другими, но по природе справедливо, чтобы лучший и сильнейший имел более, чем худший и слабейший. Мы берем с детства лучших и сильнейших между нами, образуем их и укрощаем, как львят, внушаем им, что надобно чтить равенство и что в этом заключается прекрасное и справедливое. Но как скоро явится человек с могущественною природою, разобьет он все эти оковы, потопчет ногами наши писания, наши законы, противные природе, и возвысится над всеми как господин, он, которого мы сделали рабом, - тогда-то воссияет справедливость по закону природы. Для счастия жизни нужно разнуздывать свои страсти, а не сдерживать их и посредством своего мужества и ловкости быть в состоянии удовлетворять им. Большинство людей не в состоянии этого сделать, и поэтому-то они осуждают тех, которые этого достигнуть могут.
Они говорят, что неумерен ность есть вещь дурная, сковывают людей, имеющих лучшую природу, и, не будучи в состоянии удовлетворять своим страстям, воспевают умеренность и справедливость. А для тех, которые имели счастие родиться в семействах царских или которые от природы получили способность сделаться вождями, тиранами или царями, "для таких что может быть постыднее и вреднее умеренности? Тогда как они могут беспрепятственно наслаждаться всеми благами жизни, неужели сами свяжут себя законами, суждениями и порицаниями толпы?"
Сократ и его ученики именно хотели овладеть львенком, укротить разнуздавшуюся личность, которая, опираясь на природу, грозила разрушением обществу. Софисты поставили вопрос о противоположности между природою и законом, то есть между стремлениями отдельного лица и стремлениями общества, - вопрос, который вызовет знаменитый ответ, что человек есть животное общественное, что общество условливается природою человека и потому природа не может находиться в противоположности с законом. Вследствие крайнего развития личности и ее неумеренных требований, высказанных софистами, поставлен был вопрос об отношении личности к обществу, великий вопрос, который находится на первом плане в истории человечества. Вполне удовлетворительного решения его мы не можем ждать на земле при сознании несовершенства всякого дела человеческого, сознании, горечь которого подслащивают указанием на бесконечность развития, хотя и не все могут удовлетвориться этим подслащиванием.
Мы можем только наблюдать, как и где вопрос решался более или менее удовлетворительно. Мы должны признать за греческими мыслителями заслугу постановки вопроса, причем они сейчас же и принялись за его решение, но сколько-нибудь удовлетворительного решения его мы ожидать не вправе, потому что мы присутствуем здесь при борьбе мнений и направлений, причем одно направление, доведенное до крайности, вызывало реакцию. Реакция крайнему развитию личности, выразившемуся в учении софистов, высказалась в учении Сократовой школы.
В политическом устройстве, предложенном этою школою, дуга была перегнута в противоположную сторону. Желая противодействовать крайнему развитию личности, перешли должные границы и не признали прав личности, слишком стеснили ее в пользу общества; на человека взглянули как на несовершеннолетнего, неспособного, иметь семейство и собственность и устроили общество, как школу с учителем, философом в челе управления. Понятно, что это устройство, предложенное знаменитым учеником Сократа, должно было остаться в числе утопий, но мысль о подобном устройстве не умирает, а заявляет себя всякий раз, когда ум человеческий, истомленный трудностью задачи определить сколько-нибудь правильно отношения отдельного лица к обществу, прибегает к отчаянным средствам выйти из затруднения.
Человек по природе своей должен жить в обществе, но, вступая в связь с другими людьми, он необходимо должен поступиться частью своей свободы, частью своих прав в пользу других, в пользу общества. Но сколько он должен уступить и сколько оставить за собою для сохранения равновесия между личностью и обществом - в этом весь вопрос. Софисты говорили, что человек не должен ничего уступать обществу, если он родился львом в сравнении с другими, то и должен брать львиную часть, не делясь с другими, слабейшими. Сократ и его ученики, вооружаясь против этого учения, заставили человека уступить слишком много, заставили его идти в кабалу к обществу за обеспеченное содержание.
Эта обеспеченность содержания так привлекательна, что в обществах неразвитых заставляла свободного человека продаваться в рабство, идти в кабалу, в обществах же развитых, где рабство человека другому человеку уже немыслимо, заставляет мечтать о рабстве более благовидном, рабстве обществу. При определении отношений отдельного лица к обществу не должно упускать из виду, что для благосостояния этого общества права личности должны быть строго охранены, чтобы отдельное лицо, ведя общественную жизнь, служа обществу, сохраняло при этом свою самостоятельность, свой отдельный, независимый мир.
Для этого три средства, три, так сказать, замка или крепости, которые защищают свободу и самостоятельность отдельного лица: это религия, семейство и собственность.
Религия поддерживает в человеке сознание своего нравственного достоинства, не дозволяя ему уступать несправедливым требованиям общества, ставя перед ним высший мир, высший суд, к которому он апеллирует, будучи недоволен земною неправдою. Вера в духовное начало, в личное бессмертие дает человеку свободный, самостоятельный, царственный взгляд на общественные отношения, заставляет его требовать только такого определения их, какое согласно с человеческим достоинством, не позволяет рабствовать пред земною силою.
Семейство есть самостоятельное общество в обществе, необходимое для поддержания в человеке его самостоятельности. В это убежище стремится он от порабощения и поглощения, которым грозит ему общество, если он постоянно пребывает в нем; здесь он дышит свободно, чувствуя себя не частью огромного целого, в котором он исчезает, не колесом, не винтом в машине, но существом самостоятельным, центром особого мира, здесь он сам, по русскому народному выражению.
В обществах неразвитых семейство имеет уже слишком большое значение; здесь оно слишком обширно, развиваясь в род, который заслоняет для человека общество, суживает развитие его сил. Общество, развиваясь, теснит род, обрывает его, переводит обязанности человека к роду на обязанности к себе.
Все это очень хорошо, но есть предел развитию общества в этом отношении; горе ему, если оно захочет перейти законную грань и нарушить святыню семейства.
Что касается отдельной собственности, то она неразрывно связана с семейством и вместе с ним поддерживает самостоятельность человека, давая ему сильное побуждение к деятельности в возможности располагать результатами этой деятельности.
Семейство и собственность будут всегда отличием совершеннолетнего человека, и стремление отнять семейство и собственность будет всегда противно человеку, как стремление низвести его из совершеннолетия в положение недоросля, школьника.
Сократова школа в своем политическом учении перешла законную грань:
стремясь сдержать безграничное развитие личности, в пылу спора с поборниками этого развития она не заметила, как вместо сдержки провозгласила порабощение личности. В республике Платона нет ни семейства, ни собственности, но Платон имеет дело с одними воинами и тем дает знать, что при построении своей республики он имел в виду военное братство, лагерь или казацкий кош, называвшийся Спартою. Философ предполагал и уравнение полов, указывая на собак, у которых и самцы и самки одинаково пригодны на охоте и для охранения стада. Философ забыл, что человек не собака, что он подчиняется закону развития, по которому различие полов необходимо предполагает разделение занятий.
В истории Греции, и преимущественно Афин, Сократова школа имеет то значение, что в ней высказалась реакция национальному направлению, которое состояло именно в развитии личности. В этом отношении греческая жизнь представляла противоположность жизни восточной: на Востоке человек не сознал своей личности относительно божества и при всех усилиях мысли решить вопросы о происхождении сущего, о происхождении добра и зла кончил тем, что отрекся от личного существования как ложного и поставил целью жизни - прекращение его, слияние частицы с целым.
Это восточное представление о человеке как о части целого, о собственности, о рабе (мы видели связь этих представлений у Аристотеля), господствовавшее в религии, господствовало и в мире политическом: и здесь человек является частью целого, собственностью, рабом, а это целое, государство, было олицетворено, воплощено в одном человеке; то стремление, которое высказалось в знаменитых словах "государство - это я", было на Востоке осуществлено. Панархизм соответствует пантеизму - и оба убивают личность; поэтому Гоббес, проводивший всюду панархический взгляд, совершенно последовательно говорил, что государь не есть глава государственного тела, а душа его; точно так и в пантеизме божество есть душа вселенной, своего, на Востоке - от старческой дряхлости: отжившая Греция и мертворожденные государства, образовавшиеся из распадения Александровой монархии, были легкой добычей римских легионов, и, таким образом, одно из арийских племен, поселившееся в Европе, в Италии заканчивает историю древнего мира образованием всемирного государства.
б) Рим
Относительно внешней истории Рима можно и ограничиться этим кратким очерком, но внутренняя его история представляет любопытные стороны, на которых должно остановиться. С малолетства привыкли мы представлять себе Рим двойственным городом, в котором жили две постоянно враждовавшие между собой части народонаселения - патриции и плебеи. Но откуда же эта двойственность и эта борьба? Мы не считаем себя вправе усваивать легкие приемы позднейшей исторической критики относительно древней римской истории: после разрушительной оргии, начавшейся с легкой руки Нибура, уставши рубить направо и налево, растерявшись в мелочах, превративши все в хаос разноречивых мнений и толкований, некоторые историки приняли легкий способ разделаться с этой путаницей и зачеркнули древнейшую историю как баснословную. Мы не осмелимся отнять смысл и историческую основу у представлений великого народа о своем прошедшем, несмотря на разноречия и вымыслы, от которых, впрочем, не свободны бывают и известия о событиях вчерашнего дня; мы дерзнем обратиться к известиям о римских царях, даже к известиям о Ромуле!
Известия о древнейшем периоде римской истории, о царском периоде, драгоценны для нас потому, что нигде нагляднее не представляется борьба между началом родовым и дружинным. Как в Греции в преддверии ее истории мы видим сильное движение народов с севера на юг, движение, всегда благоприятствующее выходу из родового общества людей, наиболее способных к движению, подвигу и образованию из них дружин, так и в Италии в преддверии римской истории мы видим такое же сильное движение с его последствием образованием дружин. По обычаю так называемой священной весны (Ver sacrum), часть молодых людей высылалась за границы известного владения и должна была сама отыскать новое отечество и овладеть им. Эти изгнанники, долженствовавшие необходимо образовать из себя завоевательную дружину, были посвящены подземным богам, преимущественно Марсу.
Предание указывает в Италии народ бруттиев, составившийся из сбродной дружины, из беглецов всякого рода, и герой, давший свое имя этому народу, был Брут, сын Марса; указывается еще другой подобный же народ, мамертинцы, также ведший свое происхождение и имя от Мамерса, или Марса.
Но понятно, в какой противоположности и враждебности должны были находиться эти сбродные дружины к родовому обществу. Члены рода кроме кровной связи были соединены общим служением одним и тем же домашним богам, то есть душам предков. Где предки-боги преданы земле, там устраивается неподвижный очаг, огнище, жертвенник для этих божеств; около этого жертвенника живет семья, развивающаяся в род, все члены которого находятся под покровительством родных своих богов, душ умерших предков, сожительствующих с ними, но за это покровительство домашние боги требуют от своих потомков постоянного покорма, поминок. Человек, удалившийся из рода, тем самым лишался покровительства родовых богов, являлся не только сирым, беспомощным относительно людей, но и относительно богов, человеком без предков, оторванным от всех самых священных связей, он был чужой для всех.