Ребята засмеялись, сказали, что они не из трусливых. Я предупредил, что в случае опасности дам два выстрела из охотничьего ружья - знак, что дело дрянь, пора уносить ноги.
- А нет ли тут еще какой каменоломни поблизости? - спросил один из них, круглолицый. В самом деле, вдруг вспомнил я, за шоссе, что проходит через деревню, есть заброшенная штольня, где когда-то добывали уголь.
На другой день я снова пришел к ним, принес еду. Мы разговорились. Парни спрашивали, что нового, не появлялись ли немцы. Дали мне пистолет на случай, если повстречаю кого не надо по дороге. Но от сигарет и шоколада отказался. Не дай бог, говорю, дети хвастать начнут: дескать, папа принес им шоколад. Что отвечу, если меня спросят, где его взял? В магазинах шоколада ведь не было. Да и сигарет тоже. У них в пещере я все же выкурил одну, но с собой ничего не взял.
Однажды под вечер шел я снова в каменоломню, у нас ее называют "Скалы". Замерзший пруд припорошило снегом. Смотрю, вроде кто-то маячит впереди. Потом, видно, приметил меня и к скале жмется. Я остановился, но ружье с плеча не снял. А чего, думаю, мне, собственно, трусить - это мое дело тут ходить, я ведь лесник. И иду себе дальше. А тот, видно, не хотел, чтобы я его заметил. Тут я его окликнул:
- Эй, вы что здесь делаете?
Пришлось ему показаться мне, вышел он из тени, гляжу, а это мельник Бауман из деревни, что за лесом.
- Да вот, - говорит, - собирался на коньках покататься.
- Где же ваши коньки?
Он замолчал, зыркнул на меня исподлобья и огрызнулся:
- А вам что за дело? Чего это вы меня допрашиваете.
- Я здешний лесник, а тут браконьеры пошаливают. Вы здесь следов двух мужчин не видели?
Он молчит, не знает, что сказать, а сам невольно повернулся к пещере. Тогда я его напрямик спрашиваю:
- Вам известно про них?
- Да, - говорит. - А вам тоже?
Я кивнул. Мы условились, что будем по очереди приносить им еду и сообщать новости. Не знаю, ходил ли к ним еще кто-нибудь, кроме нас, парни из осторожности не говорили об этом. Однажды мы с мельником встретились в самой пещере.
Потом, когда немцы напали на след парашютистов, Баумана арестовали и убили. Он не выдал меня, иначе мы с вами сейчас не разговаривали бы…
Чем же кончилось дело с каменоломней?
Шел я через несколько дней по дороге в деревню и вижу: у крайнего дома стоит немецкая машина, на ней какая-то мачта торчит, а вокруг солдаты суетятся. Кто их знает, что они там делали. Я скорее домой, взял ружье, рюкзак и бегом в поле. Меня не остановили, а сами все время что-то высматривали. Наверное, передатчик искали.
Пришел в каменоломню кружным путем и рассказал ребятам, что видел. Они задумались, спросили о штольне. До нее было около километра. Мы подождали, пока стемнело, собрали вещи, что были в пещере, и отправились. В штольне было сыро и грязно, воняло свалкой: местные жители выбрасывали сюда всякий хлам, битую посуду, кастрюли. Парашютисты не захотели оставаться здесь и решили вернуться в каменоломню, когда немцы уедут. Потом они спросили, нет ли у меня надежного знакомого поблизости. Я направил их к леснику Бартошу. Это от нас в нескольких километрах. Не знаю, дошли они до него или нет?
Позже узнал, что они заходили в Шестаковицах к Старому, а затем перебрались в Прагу. Немцы Старого расстреляли, как и всех остальных, кто помогал тем парням. А я уцелел. Повезло мне. Да, сложная штука - жизнь.
ВСПОМИНАЕТ САДОВОД
- Halt! - крикнул гестаповец. В руке он держал пистолет.
Я посмотрел на жену, она побледнела и опустила лейку на землю.
Гестаповцы вбежали к нам, один схватил меня за одежду, начал трясти и что-то кричать.
Я перепугался, лопата у меня упала…
Когда сегодня думаю, как это все началось, то говорю себе, что не должен был заниматься таким делом - огородничеством. Настоящий каторжный труд. Я был учеником в Усти-над-Лабой и тогда узнал, сколько весит ведро с водой. После этого работал у Волака в Праге. Вот это, я вам скажу, был специалист по розам! Когда у меня а Негвиздах умерла тетя, переехал сюда. Она оставила мне в наследство участок земли. Тогда мне было двадцать семь, а через год началась война.
Денег, чтобы поставить забор вокруг этого клочка земли, я не имел. Поставил, однако, на участке насос и два дощатых домика. Выращивал там в основном овощи, зелень, цветы и хризантемы. Участок был довольно далеко от деревни.
Когда же выпал снег, то я всегда ходил туда после работы. В то время работал по трудовой повинности на челаковицком заводе металлообработки. Он назывался "завод Вольманна". Ну вот, как-то раз - было это еще в 1941 году, перед самым Новым годом, - пришел я к домикам и вижу, что кто-то, кажется, был внутри. Лежала там какая-то коробка, и, если хорошо помню, был поврежден и замок. Я все осмотрел, но вроде ничего не пропало.
Дома все рассказал жене, и она посоветовала: "Пойди заяви об этом. Наверно, это какой-то бродяга". Я собрался, пошел на жандармский пост, сказал там, что ко мне в домик кто-то забрался. Вахмистр меня выслушай, махнул рукой и говорит: "Главное, что у тебя ничего не взяли. При случае я пошлю туда жандарма…"
Я тогда подумал, что на этом все и кончится.
Через несколько дней - я уже не помню, в какой день это было, - пришел с работы, а жена мне уже на пороге шепчет:
- К тебе тут какой-то гость…
- Ко мне? - удивляюсь. Снял пальто в передней, сбил снег с сапог и иду в кухню. У стола сидел молодой человек. Лицо у него было круглое, а глаза веселые.
- Добрый вечер, - сказал он и поднялся.
- Добрый, - говорю, - вечер.
Мы стояли друг против друга. Я все ждал, когда он сядет. Он смотрел на меня и какое-то время молчал. А потом наконец сказал такое, что меня удивило:
- Вы настоящий чех?
- Настоящий. А что?
- А заметили вы, что кто-то побывал в вашем домике?
- Да. Я уже об этом сообщил. Наверное, какой-то бродяга. Но откуда вы об этом знаете? - вдруг пришло мне в голову.
- Это были мы. Я и мой товарищ…
Я сел и предложил ему сделать то же.
- А чего вам там надо было? - спросил я.
- Спрятали у вас кое-что и немножко отдохнули.
- И поели!
- Да.
- И оставили там коробку.
Он немного испугался. Кажется, они об этом забыли.
- А кто вы? - спрашиваю.
- Мы приземлились недалеко от вашей деревни. Мы из-за границы.
У меня на мгновение перехватило дыхание. Но видел: он ждет, что я отвечу. Я тогда попытался улыбнуться и спокойно говорю:
- Я не боюсь, а что вам нужно? - Мне было нелегко, но не мог же я его выпроводить. Жена стояла у печки, как столб.
- Есть хотите? - наконец спросила она.
- Нет, спасибо. Я пришел по поводу того домика. Хотел сказать, чтобы вы ничего не сообщали, если нашли наши вещи, но… раз вы уже были у жандармов… что теперь?
- Мы не можем там все это оставить. Если придет жандарм…
- А куда мы все это уберем? - спросила жена.
- Сегодня темная ночь. Принесем вещи сюда. Возьмем все сразу. Если туда будет вести много следов, это может показаться подозрительным.
Мы оделись и вышли на улицу. Позже мне много раз приходило в голову, что это мог быть провокатор, но в тот момент, направляясь к домику, я ни о чем подобном не думал.
Снегу было по колено, в он все продолжал валить. Дул ветер. Идти было трудно. Я шел впереди, незнакомец за мной. Слышал, как он что-то мурлычет, но не понимал его. До домика было метров двести. Я открыл замок, и он указал на угол, где лежал всякий хлам. Разгребли мы его, и тут я увидел парашюты и какие-то коробки. Был ли в них передатчик или там оружие - не знаю. Набрали с собой много, обратно идти было еще хуже, еле-еле вытаскивали ноги из сугробов, но через полчаса вернулись опять в теплую комнату.
Он поблагодарил и ушел. Как его звать, не сказал.
Что с ними было, где жили или что тут делали, трудно сказать. Потом он с товарищем еще несколько раз приезжал к нам, и они всегда брали с собой что-нибудь из своих вещей. Наверное, в Прагу. Оставили тут свои резиновые шлемы, чтобы мы их сожгли. Мы это и сделали. А еще были такие резиновые штуки - ремни вроде. Наверное, от коробок, чтобы не повредить их при сбрасывании с самолета. Не знаю. Их я веской сорок второго закопал в компост, - думал, если понадобятся, то придут за ними. Они нам оставили еще лопатки для закапывания парашютов, их я тоже зарыл в компост. И какую-то небольшую жестяную коробку.
Как-то, примерно летом 1942 года, уже после покушения, вдруг вижу: сворачивает с шоссейной дороги машина и едет к нам. Я работал на огороде - время было к вечеру - и вижу: гестаповцы. Сердце так екнуло. Хочу идти к компосту, но они уже были очень близко и, наверное, видели меня.
- Halt! - крикнул один из них. Я остановился. Что мне оставалось… Колени у меня задрожали.
Из машины их вышло довольно много. Наконец вытащили какого-то человека, связанного и избитого.
- Вы знаете его?
- Нет.
Я его, и правда, никогда не видел. Они повернулись и нему, подтащили его прямо ко мне и закричали:
- Знаете этого огородника?
Он не мог даже говорить, просто мотал головой. Они помрачнели, потом немного о чем-то пошептались, снова его спросили. Затем меня прогнали к насосу, а сами пошли в домик. Там они перевернули все вверх дном, выбросили инструменты, разбили несколько банок, наконец, взяли лопаты и начали перекапывать компост.
Если бы только умел, то, наверное, в эту минуту начал бы по-настоящему молиться. Но всего-то знаю лишь начало "Отче наш". Потому я просто стоял. А вот спина у меня стала совсем мокрой от пота. Я смотрел на лопаты, которые вгрызались в компост. Через четверть часа гитлеровцы менялись. Того человека, связанного, они опять затащили в машину.
Я боялся, что они найдут резиновые ремни и нам придет конец.
Через час они перестали копать. Если бы еще полметра, то точно наткнулись бы на те штуки. Но они сели в машину и уехали.
Впоследствии я узнал, что тот человек, которого они привозили, был какой-то мельник, Бауман, но больше я ничего не знаю. До сегодняшнего дня не могу объяснить, почему они к нам приезжали и почему все так получилось.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ВРАЧ
Утром я вставал обычно в половине седьмого, брился, в семь завтракал, за завтраком прочитывал газеты. Потом начинал прием больных.
Время до обеда проходило почти всегда одинаково. Простуды, грипп - осенью и весной таких случаев обычно бывало больше; еще - жалобы на боли а желчном пузыре, разбитое колено, ревматизм - в общем без конца одно и то же.
После обеда - визиты к больным. Я хорошо знал свои участок, помнил, где кто живет, кто на что жалуется.
А под вечер ежедневно небольшая прогулка по берегу вдоль рукавов Влтавы. После обеда сюда заглядывали пенсионеры, к вечеру - рыболовы, с наступлением темноты - влюбленные.
Такой была жизнь врача из предместья, понимавшего, что ему не дано ни творить чудеса в клинике, ни изобрести лекарство против рака, ни выступать на международных конгрессах.
Только ежедневные приемы и посещения больных в облупленных доходных домах. Так, казалось, и будет до скончания века; никогда не произойдет ничего, что изменит установившийся порядок.
И вдруг этот случай.
День начался, как обычно: бритье, завтрак, чтение газет, утренняя прогулка, прием больных.
В приемной ждали очереди две старушки, страдающие ишиасом. Я дал им мазь, а когда вновь открыл дверь кабинета, увидел пана Пискачека с незнакомым молодым человеком небольшого роста.
Я кивнул им, они вошли.
- Что у вас? - машинально произнес я.
Пискачек шагнул вперед, осмотрелся, словно боялся что его услышит кто-то посторонний, и произнес:
- Вот, мой приятель вывихнул палец на левой ноге…
- Разувайтесь, - сказал я.
Парень снял ботинок, стащил носок и показал ногу. Палец был совсем синий. Я легонько потрогал его прощупал подъем и ступню. Кость, похоже, не была повреждена, но порядок есть порядок, и я сказал:
- Вам надо пойти на рентген.
Парень беспокойно заерзал и вопросительно посмотрел на Пискачека.
Тот повернулся ко мне и улыбнулся:
- Это обязательно?
Я с удивлением уставился на молодого человека. Он молча смотрел на меня.
- Ваша фамилия? - спросил я.
- Зденек Выскочил, - быстро ответил он.
- Где вы работаете?
Он не ответил. Вмешался Пискачек:
- Послушайте, может быть, достаточно компресса, а?
Я пожал плечами и выписал рецепт, уж не помню, на что. Они оба поблагодарили меня и вышли из кабинета. Говоря откровенно, мне этот визит не понравился, но я не мог объяснить, почему. В поведении обоих посетителей было что-то неестественное. А может, мне только показалось? Вечером я бродил по заснеженному берегу Влтавы и все думал об этом визите, но на другой день (было два тяжелых случая прободения слепой кишки) я о нем забыл. Вскоре Пискачек пришел снова, на этот раз один.
- Где ваш пациент? - спрашиваю.
- Ему уже гораздо лучше, - ответил он, немного замявшись.
- Что вас беспокоит? - попытался я вызвать его на разговор.
- Понимаете, тут такое трудное дело… Этот человек, понимаете, ну в общем… он прибыл из-за границы. И я о нем забочусь… С ним тут еще один… им нужна ваша помощь.
- Моя помощь? - удивился я, встал со стула и подошел к Пискачеку.
- Да. Удостоверения личности у них в порядке, но сейчас мы ищем для них трудовые книжки… И вы могли бы нам помочь.
Я молчал. Рисковать своей головой? В таких случаях нацисты были безжалостны. И все-таки… Что делать? Отказать Пискачеку? Я никогда не занимался политикой, всегда твердил, что врачу достаточно уметь вырезать гланды и лечить грипп и незачем ввязываться в политику… А тут ведь другое дело - не гланды и не простуда. Я не люблю громких слов, но тут я понял, что есть вещи поважнее моей работы.
Я кивнул.
Пискачек вздохнул с облегчением.
- Я знал, что вы не обманете наши ожидания.
Я направил его к своим знакомым в районную больничную страховую кассу в Праге, там им выписали трудовые книжки.
Затем Пискачек пришел уже с обоими молодыми людьми. Я выдал им медицинские справки о том, что они не могут выполнять физическую работу. Первому я выдал справку на имя Йозефа Стрнада, поставив диагноз "язва двенадцатиперстной кишки". Этот юноша жил в семье Кодловых на Высочанах на Вальдецкой улице. Другому в справке на имя Франтишека Прохазки написал: "Воспаление желчного пузыря". Он тоже жил на Высочанах, у Пискачека, улица "На берегу".
Теперь они могли свободно передвигаться по Праге: трудовые книжки у них имелись, они были "официально" признаны больными, важно только было, чтобы их "болезнь" длилась подольше. Пришлось посвятить в это моего друга доктора Лычку из Карлина, который был там врачом-экспертом районной страховой кассы. Раз в неделю он подтверждал их нетрудоспособность и делал необходимые отметки в документах. Чтобы частые визиты молодых людей ко мне не стали слишком заметными, я сам стал ходить к Пискачекам. Теще Пискачека я в медицинскую карту вписал: "Хронический суставный ревматизм".
Большую часть дня оба мои "пациента" ходили по Праге. Что они делали и что искали, я не знал. У Кодловых они чувствовали себя как дома… Кодлову я однажды отправил с Йозефом Стрнадом - настоящих имен молодых людей я не знал - к знакомому портному Формачеку, который тоже жил на Высочанах. Он сшил Йозефу прекрасный костюм.
По воскресеньям мы, знавшие о парашютистах, встречались на стадионе спортклуба "Высочаны" и там обсуждали, что еще нужно сделать, чем помочь им.
Там, на стадионе, Пискачек и рассказал мне, что встретился с обоими юношами в январе 1942 года. С тех пор началась его незаметная, но важная повседневная работа: забота о ночлеге, питании, документах… В это дело включилось много людей, которые даже не знали, откуда появились эти юноши - с Востока или с Запада и что они собираются здесь делать. Только после покушения я узнал их настоящие имена и фамилии - Ян Кубиш и Йозеф Габчик.
Почти все, кто помогал им, заплатили за это жизнью: были казнены вся семья Пискачеков, Кодловы, Лычковы; я остался в живых по чистой случайности.
Вечерами, прогуливаясь вдоль Влтавы, вспоминаю, думаю. Правильно ли они поступили? Было ли это необходимо? Наверное, да… Не знаю.
ПЕРВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
- Давайте поспорим! - воскликнул Зденек и задорно посмотрел мне в глаза. Нога у него уже не болела.
- Вы уверены? - спросила я.
- Абсолютно. До ваших именин война кончится. А тогда мы с вами выпьем.
Мы ударили по рукам. Мои именины - день Антонии - 13 июня. Зденек был великий оптимист. Нам было с ним легко. И так хотелось надеяться, что война скоро кончится…
- А вы не боитесь нам помогать? - спросил он меня.
Я покачала головой. Потом я часто об этом размышляла. Что такое страх? Предположим, вы делаете что-то очень опасное, тем не менее вам ничуть не страшно. Вам не до страха, вы о нем не думаете. А вот начнете рассуждать, прикидывать так и эдак - и чем больше рассуждаете, тем страшнее все кажется. Просто нельзя слишком забегать вперед… И когда моя старшая сестра Эма Кодлова сказала мне - было это в январе сорок второго, - что здесь парашютисты и они нуждаются в помощи, я долго не раздумывала. Они прибыли сюда, чтобы насолить немцам, а раз так - наш долг им помогать.
И мы помогали.
Нас было пять братьев и сестер: самая старшая Эма, потом Вацлав, Ярда и я. Пятый, Йозеф, погиб еще в первую мировую войну, Эма вышла замуж за Кодла.
Он работал монтажником на "Колбенке", хороший был человек. Ему случалось ездить на монтажные работы за границу, он побывал в Иране, в Болгарии, не знаю, где еще. Дома его видели мало, только по воскресеньям. Квартира была большая.
Как мы узнали о парашютистах, не помню. Наверное, первым эту новость принес брат Ярослав, он был шорником. Его прозвали Сморчок. Кажется, ему о парашютистах сказал Пискачек с Высочан, который для них подыскивал квартиры. Ярда предложил квартиру Эмы, сказал, что она свободная. Вот так они там однажды и объявились. Имен их мы не знали…
Эма, Ярда и я с мужем жили на Высочанах, неподалеку, и часто ходили друг к другу. Поэтому о парашютистах знали и мы.
У Кодловых был сын Вашек, студент, лет двадцати. Он быстро подружился с парашютистами, ходил с ними по Праге, показывал то, что их интересовало.