Содержание:
Глава первая. Римус 1
Интерлюдия первая. Грегор 12
Глава вторая. Ролан 12
Интерлюдия вторая. Римус 16
Глава третья. Грегор 16
Интерлюдия третья. Ролан 23
Глава четвертая. Снова Грегор 24
Интерлюдия четвертая. Ролан 28
Глава пятая. Снова Римус 29
Интерлюдия пятая. Ролан 30
Глава шестая. Снова Грегор 31
Интерлюдия шестая. Ролан 31
Глава седьмая. Снова Римус 32
Интерлюдия седьмая. Ролан 33
Глава восьмая. Снова Грегор 33
Интерлюдия восьмая. Римус продолжает 34
Глава девятая. Снова Ролан 35
Говорит Грегор 37
Татьяна Алексеевна Мудрая
Злато в крови
…Где-то на задворках или в преддверии рукотворного туземного рая отыскал я пустую хижину со смутным намерением поселиться здесь; в хижине же этой на низеньком тростниковом ложе, что составляло единственную его меблировку, - увидел и поднял книгу. И книга эта меня совершенно покорила, мало того - озадачила. Полиграфическое совершенство, выраженное в плотной и тяжелой белизне лучшей мелованной бумаги, редкостной и дорогой высокой печати, в переплете из пурпурного коленкора, прилаженном без малейшего перекоса, в тугом отставе, который и не думал отклеиваться от корешка, и благородно глянцевой суперобложке, со вкусом иллюминированной кадрами из культовой киноленты, в узорчатых инициалах, политипажном орнаменте и чудных гравюрах на фортитуле и форзаце, в изысканном шрифте с серифами, наконец, в самом тексте, явно выправленном не бездушной машиной, а старорежимным корректором, - это, не побоюсь сказать, идеальное воплощение современного миниатюризованного увража, то бишь солидного подарочного издания, - служило для того, чтобы преподнести читателю некую сомнительную историю. Анонимный автор, прибегнувший к услугам странного издательства, не защитившего копирайтом чьи бы то ни было права, уже одним названием своей поделки, "Злато в крови", отсылал читателя к небезызвестной в религиозных кругах серии Анны Райс, которую в нашем богоугодном заведении прочел (ночами скрывая холодный ксеноновый фонарик под тощим одеялом) едва ли не каждый пятый семинарист. Прочел, не дожидаясь маячащего в неизвестных далях перевода десятой книги "Хроник", потому что ему, высокоумному, было всё равно, рутенский то был или английский текст, а порочная жажда его была велика.
Так вот, если совсем кратко, а то я устал наворачивать периоды: после того, как я проглотил, стоя на месте или лежа на той самой постели, половину текста, - мне стал понятен замысел анонимного графомана. Он явно желал создать пародию: имена то искажал, то нет, известные по "хроникам" ситуации то комментировал, то цитировал другим стилем, предоставляя чтецу до всего доходить самому. Дочитав, уже в моем личном укрытии, почти до эпилога, я почувствовал, что пародия не так проста: мысль, в ней заключенная, удивительным образом противоречила заданному серией и сериалом канону.
Но сам эпилог… Нет. Пока воздержусь.
Он, естественно, стал говорить, что ему известно многое, о чем я еще не знаю: о разных опасностях, подстерегающих вампиров, о каких-то особых типах людей, убийство которых может оказаться гибельным для меня самого…
Дэниэл Моллой. Интервью с вампиром
Глава первая. Римус
Тогда, когда всё это началось, я в прекраснейшем месяце мае был в прекраснейшем городе Лэне, который все местные жители знают как Вечный город Лэн-Дархан. Город, который живет сам по себе, не платя дани и не подчиняясь никому, помимо Владыки Утра.
Я не питал насчет него никаких иллюзий, хотя слышал от молодых сплошные восторженные отзывы, и многие годы медлил с его посещением - вовсе не потому, что мы не можем пересечь большую воду; полная чепуха. И не потому, что, как и все мы, опасаюсь своего Заоблачного Дара. Лэн привлекал меня не более, чем какой-нибудь Стерлитамак или ранее Фустат.
Однако в тот час, когда город открылся передо мной на фоне хмурой грозовой тучи, накрывшей западные горные хребты, я вспомнил именно Фустат. Вернее, Каир, его блистательного потомка. Еще вернее - Толедо времен этого странного грека Доменико Теотокопулоса. Старая слоновая кость и сияющий голубой фарфор, башни и стены, парки и сады, а вокруг - белые одноэтажные дома с темными крапинами окон, точно кубики какой-то игры, сжатые в пригоршню широкой долины с нависающими со всех сторон лесистыми горами. Жемчужина посреди мхов. Отполированная кость самого времени.
Вся ночь была впереди, начиная со странного невидимого заката. Я видел светлые стены Кремника, одетые вечерним и полуночным рокотом колоколов, взлетающие выше гор кружевные иглы минаретов, бродил в старом центре города по тротуарам, замощенным дорогим клинкерным кирпичом, и мостовым из дикого камня. (Погибель для современных авто, да их сюда и не пускали - трава невозбранно пробивалась между швов, уютные кафе манили устроить посиделки прямо перед ногами прохожих.) Дома и дворцы здешней знати пленяли арками входов, крутыми водопадами лестниц, шипами и резьбой на стенах, стройными сталагмитами шпилей и сталактитами, обрамившими ниши, - не столько подземное царство в духе мосараб, сколько священный бред Гауди, который в этом месте вроде бы и не погибал под колесами трамвая "Желание". Оружейные, ковровые, шелковые и парчовые лавки; прямые развалы тусклого, с чернью, серебра; ресторанчики и кофейни, соблазняющие даже меня своими пряными и утонченными ароматами; театры и клубы, чьи вывески были освещены изнутри, как китайский фонарь; и книги, книги всех времен и народов, которые приютил магазинчик букиниста: не обязательно старца, вышедшего прямо из лавки древностей, но, может быть, его юной внучки, чудом уцелевшей в книжных передрягах.
Меня предупреждали: если увидишь тут роскошный Коран в рукописном оригинале, не приценяйся и не торгуйся, а спроси у хозяина, сколько он возьмет за хранение Благородной Книги. А если твои устремления не столь серьезны - что же, не клади на нее свой алчный взор, тут имеется пища не для одних мусульманских душ. Чуть пониже Корана я заметил прекрасный инкунабул на толстой, мягкой бумаге, легко принявшей и сохранившей натиск печати - и "Метаморфозы" Овидия были украшены так богато и изысканно, что походили на рукопись более ранних времен. В стиле, скажем, Ван-Винкена, так ценимого нашим драгоценным Грегором. "Но это ведь тоже о любви, - ответила на мое удивление миниатюрная девушка в кружевной шали поверх иссиня-черных кос, доставая книгу и принимая деньги, - лучшие в мире книги всегда пишут о любви".
И бессонный народ на улицах - деловой, но без фанатства, слегка разгульный, но не нарушающий пристойности, жадный до новинок и все-таки не дающий им себя увлечь. Юный и бодрый, невзирая на возраст. Я не видел ни над одним тех мрачных желто-оранжевых ореолов, которые указывают нам на добычу, однако ничуть о том не жалел.
Да, я был увлечен. Очарован. Я забыл о времени и не слушал птиц. Я не обратил внимания на то, что пустеют улицы и извне, со стороны современных кварталов, уже не доносится рокот бессонного мотора. Я пропустил паузу между двумя вздохами Города Веков.
И был ошеломлен, когда из-за цепи гор, нависшей надо мною, вырвалось ярое солнце и хлестнуло меня как бичом. Меня сразу охватил жар - устрашающий, едва не погибельный, мешающий думать. Инстинктивно я пригнулся, сжав ладонями пылающие веки и лихорадочно соображая, где мне укрыться в чужом месте и как я теперь поднимусь в ту мою пещеру, откуда я вышел много часов назад. Но тут сзади на меня набросилось нечто тяжелое, душное, абсолютно непроницаемое - и неживое.
- Идем скорее, ну! - произнес голос непонятного тембра, не мужской, не женский. Альт или контральто, звенящее, как небольшой колокол. - Только не спите на ходу… ради всего…
Да. Руки, жаркие и необычайно сильные, которые удерживали вокруг меня плащ, несомненно, почувствовали крепость и хлад моего тела, я из последних сил удивился, что за кратким перерывом в речи не следовало ни перебоя пульса, ни остановки в движении, а меня всё тащили куда-то, я загребал носками уже не брусчатку, а крупный гравий, не улавливая рядом и тени человеческой мысли, гравий сменился песком и ракушками, да скорее же, я знаю куда, приговаривал мой спаситель, ну да, я знаю и кто, сделайте же последнее усилие…
Гладкий пол под ногами, тяжелый лязг за спиной, прохладная тьма, благословенная затхлость впереди и вокруг нас. Капюшон сняли с моей головы.
- Можете смотреть, и на меня тоже, - произнес голос. - Свет идет строго поверху, из этаких узких продухов с кошелями. Надеюсь, вам это не опасно.
- Что? - спросил я. - Это.
Мы стояли на круглой площадке, позади нас - тяжеленная с виду металлическая дверь, по сторонам - стены из ракушечника, круто вниз ведет узкая винтовая лестница.
- Вокруг нас - жилая крестьянская башня. На вас - мой дождевик. Нам холодную грозу вроде как обещали, да пронесли мимо. А я - это кто, а не что.
Напротив меня, придвинутого к стене, стоял человек. Женщина. Слабый свет, дурманящий меня, однако в общем безобидный (в панике я не учел, что и яркое солнце не может повредить мне сколько-нибудь значительно), освещал светлые вьющиеся волосы, нежно-смуглую кожу без румянца. Изогнутые брови темны и почти сходятся в переносице, темны и глаза - удивительные, цвета минувшей грозы. Слегка впалые щеки, изящные скулы. Тонкий нос похож на стрелу, очертания карминно-алых губ - тугой персидский лук. Лет пятьдесят с большим привеском, но осанка безупречна, даже слишком. Если бы не колебание груди, не шуршание крови в аорте, не тихое биение сердца - я бы счел ее одной из Проклятых в отличном - просто отличном - гриме.
- Вы поняли, кто я.
- Уж не сомневайтесь. Ну надо ж, а я-то приняла вас за примитивного альбиноса, только что мал-мала не в себе.
- И не боитесь?
- Ну а боюсь, и что теперь - дела не делать?
Мне показалось, что она усмехнулась. В это время я успел не то чтобы погрузиться в ее мысли, но уловить их запах. Свежесть и покой, мир в себе и во вселенной вокруг, полное приятие всего и вся, некая…мягкая ироническая безнадежность.
- Вы от жизни… ничего не ждете…
- Знаете, уж если вы в силах философствовать, то зря я на вас силы тратила.
- Не…зря, - кое-как выдавил я.
Что-то сверх моей обыкновенной дневной слабости, переходящей уже в прямую кому, заставило меня промедлить.
- Я и вы. Увидеться?
- Конечно, и не могите инако мыслить. Я тут вроде владельца. На двери мощный цифровой замок, я его защелкну, но вон там имеется хитрая кнопочка. Найдете, с вашими-то способностями. Да и с самим замком разберётесь поди. Апартамент глубоко внизу. Лампу не зажечь?
- Нет. Да. Не то. Обещаете?
- Вечером непременно. Если, конечно, ногу не сверну или там шею. Жизнь наша такая.
По крутой лестнице без перил и площадок я не столько сошел, сколько сполз. И провалился даже не в сон, а в полное беспамятство.
Открыл глаза я, по всей видимости, ранним вечером и с трудом выбрался из кучи недвусмысленно гнилой соломы. Благо хоть в здешний земляной пол не зарылся. Мое зрение улавливало в неясном свете "продухов", который к тому же скрадывали прикреплённые понизу железные карманы, какие-то лари, тюки, четырехугольные корзины из прутьев с плетеными крышками, грубой работы амфоры, воткнутые в пол острием. Продуктовый склад, по-видимому, решил я, поднимаясь вверх. Это оказалось легче спуска, поэтому моя любознательность ожила и взыграла. Когда у самой входной двери, немного выше "кнопочки", обнаружилось нечто вроде трапа, прикрепленного к стене понизу и вверху уходящего в глухой каменный свод, я поднялся по нему тоже. Разумеется, я уперся вовсе не в потолок, а в тугой люк того же пошиба, что и парадная дверь. Заперт он не был, и я оказался в жилой части дома.
Здесь было даже уютно, невзирая на хлопья пыли по всем углам, занавес из паутины, скрадывающий решетку из прутьев толщиной в мое запястье, замурованных в оконные проемы одновременно с возведением донжона, и патину легкого светлого праха на всех предметах обихода. Дубовые стропила под сводами, дубовый паркет на полу, прикрытый дряхлым восьмиугольным ковром, почти бестелесные призраки стеганых одеял в узкой стенной нише, истлевшие кожаные подушки и валики. Из перекрестья потолочных балок струился тусклый хрустальный водопад - такие люстры, как я знал по опыту, способны до бесконечности множить свет одной-единственной свечи или лампады.
Я смотрел на это недолго: ловушек мы не любим. Отряхнулся от пыли и трухи, выскользнул наружу, на всякий случай изображая из себя одного из местных, и оказался в безлюдном переулке. Слышимая жизнь протекала здесь за глинобитными заборами с высокой калиткой, поверх которой шла арка, увитая глицинией или розами - деревенька посреди оживленной столицы. И - скажите на милость! Моя давешняя знакомая уже была тут, шла впереди меня, поминутно оборачиваясь. Мы встретились глазами: ее оказались вовсе не синевато-серыми, а буквально васильковыми. Я догнал ее, как мог неторопливо, чтобы не пугать лишний раз, - и пошел рядом.
- Хотел бы я знать, моя…
- Инэни, то есть "малая" госпожа. Если б я была девица - то "сэнна".
- …моя инэни, зачем, собственно говоря, вы затруднились меня выручать.
- А, чепуха. Просто безусловный спасательный рефлекс.
- И чего вы здесь дожидались. Благодарности или приключений на свою голову?
- Ни того, ни другого, потому что…Да, с кем имею честь? С господином…
- Римусом. Просто Римус.
- Просто Селина. Полностью - Селина Армор. Имечко, я думаю, ничем не беззаконней вашего. Кстати, даме следовало бы представиться первой, но замнем. Так вот, ждала я не благодарности - потому что, уважаемый Римус, солнышко особого вреда вам бы не причинило, а кое-что иное люди приняли бы за рутинный случай самовозгорания, описанного Диккенсом: бочка уксуса, парочка расхожих заклинаний - и порядок. И не приключений ждала - потому что я их не ищу, они сами меня находят во множестве.
- Так вы и в самом деле всё поняли.
- Ну…смотря что вы имеете в виду подо "всем".
- То, что я не человек.
- Кто б сомневался. Детализировать?
- Да, - сказал я резко.
- Вы из Тех, кто Охотится в Ночи. Цитата из Барбары Хэмбли, простите. Обладатель Темного Дара. Тот, кто Пьет Кровь.
- Довольно, - оборвал я. - Вы, как и прочие, не верите. Выламываетесь.
- Если бы я сказала, что вы, к примеру, иностранный агент, ваша реакция была бы иной?
Наши руки сомкнулись - со стороны почти дружески, но я держал ее пальцы так цепко, что едва не сломал. Но только едва: сила в них обнаружилась не дамская.
- Камень и лед. Слишком большая для меня роскошь - отрицать очевидное, - сказала она своим необычайным голосом. - Поймите: на меня в моем разнообразном бытии свалилось и грозит свалиться столько всяких прелестей, что быть опустошенной элегантным древним вампиром - это, считайте, мирный конец, овеянный романтическим флером.
Я отнял руку. Улыбнулся и получил в ответ улыбку и дыхание на своем лице. Запах мяты, полыни и весенних почек, слитый с ароматами кожи и крови; последний еле пробивался наружу. И еще один тяжелый аромат, гораздо более меня потревоживший. Пойдя вслед за ним, я увидел как бы миниатюрного паучка, который сидел на верхушке левого легкого. Но видение тут же исчезло, я решил было, что мне примерещилось.
- Бывший туберкулез, а до того была рана. Залеченная, - объяснила Селина. - Проза гражданской войны. Шрамы остались, что поделать.
- Рубцы я, кажется, могу убрать, - предложил я,
- Спасибо, не надо затрудняться, - ответила она до крайности вежливо. - Уж очень я солнышко люблю.
- Нет, вы не так поняли. Это гораздо проще и для вас безопасно.
- Всё равно. Это как знак. Чести или доблести, может быть. Алый знак доблести, как говорится.
- Или безрассудства.
- Или, к примеру, судьбы.
- А теперь, когда мы встретились и представились друг другу, что мы с вами будем делать? - спросил я, прерывая выразительную паузу, наставшую в нашем словесном фехтовании.
- Смотреть мой город. Я ведь долго наблюдала, как вас шатало по Лэн-Дархану от переизбытка эмоций. Смотреть другие города - они, кстати, немногим хуже. Гостить во всех четырех провинциях моей страны Динан, если хотите, мастер Римус. Мы становимся модными в кругу иноземцев, а я - я знаю здешнюю жизнь с такой стороны, с какой ее не знает никто.
Так началась самая непонятная для меня, самая безумная и пленительная ночь в моей жизни, Ночь тысячи ночей, как здесь говорят. Фантасмагория, когда пытаешься описать. Был подтекст, который мы оба слышали за простыми словами, было неявное соглашение, которое никто из нас не подписывал. Я был слишком стар, чтобы желать - и не уметь при том управлять своими желаниями. Да и не появлялось во мне, когда я находился рядом с ней, той хищной вампирской жажды, которая заставляет всех нас без разбору терять голову, - мутного, неразборчивого влечения, столь похожего на тягу человекообразного самца к самке. Влечения, что стоит на дне любой страсти. А Селина… нет, ни страсти, ни боязни в ней я не чувствовал никакой, и не было тяготения к смерти, даже "подсадки на свой адреналин", как любят говорить в двадцать первом веке, я не видел. Доверия сверх разумной меры - тоже. То и дело я слышал от нее что-нибудь насмешливо цитатное, вроде: "Не надо портить начало большой дружбы". "Вы так вечно молоды, так прекрасны и царственны, что, как говорят в одной пьесе Шекспира, вас можно надевать только по праздничным дням". В общем, так. Селина была так полна жизни, так остро ощущала, что жизнь сама по себе есть великолепная авантюра, что не насилуя, не предъявляя никаких требований, не надеясь ни на что, кроме естественного течения обстоятельств, - получала от своей судьбы всё, что та могла ей дать. Это было не равнодушием или обыкновенной непритязательностью - но тем высоким смирением, которое паче гордости.
Я предлагал ей деньги за работу - много, я ведь был очень богат. Селина не то чтобы отказывалась, но не хотела заключать никаких контрактов, ни устных, ни письменных. Я остерегал ее от грядущей болезни, которую смутно прозревал в ней. "Призрака будущей смерти недостаточно, - повторяла она снова и снова, - чтобы понудить меня принять ваш… хм… дар. К тому же он слишком ценен в ваших глазах - а для меня существует риск подхватить его просто по недосмотру, если вы приметесь меня подлечивать. Глупо выйдет".
- Быть может, наш Дар Тьмы настолько двусмыслен, что вы втайне от себя презираете его - как и всех нас? - ответил я ей как-то.