И Соню ему было жаль. Казалось бы, что ее жалеть? Гришка Диккенс знал многих людей, у которых не было ни одного КТО ИХ ЛЮБИТ, а у Сони – целых ДВА. Или даже ТРИ, считая самого Диккенса: когда-то он был влюблен в юную жену Головина легкой необременительной любовью, которой взрослый любит прелестную девочку, и оказалось, что она и сейчас ничуть не менее прелестна… ТРИ – это, казалось бы, несправедливо. Но как математик он понимал, что не стоит Соне завидовать, – цифры бывают мнимые, и иногда ДВА хуже, чем ни одного. А ТРИ вообще никому не нужно. А может быть, Диккенс хорошо знал своего школьного друга Головина и не хотел бы быть его любимой женщиной.
…А Соня и рада – кто же не знает этого сладостного чувства, когда тебе ни в чем не могут отказать? Вот он, Диккенс, вот они, КЛЮЧИ. Интересно, верил ли Диккенс, что каждую пятницу Сонина любовь с детского сада приезжает из Таиланда? А иногда Сонина любовь с детского сада приезжала из Таиланда по будням, просто на пару часов. И теперь между ними с разными вариациями повторялся один и тот же разговор.
– Соня? – волнуясь, говорил Диккенс в телефон.
-А-а… это ты… привет, – отзывалась Соня устало и небрежно, как человек, который кое-что стянул и ни за что не отдаст обратно.
Соня была как волк-зубами-щелк, такая энергия ее переполняла, так ей все удавалось, что Диккенс был ей на один зубок – раз, и все! И теперь уже Диккенсу нужно было спрашивать – может ли он остаться дома в пятницу или в субботу, а иногда и в будний вечер, иногда в воскресенье. Соня была так счастлива, что ей казалось, что неделя состоит из одних пятниц.
Но это все уже была ИХ ИСТОРИЯ.
Теперь у Сони с Князевым было подобие дома. В прихожей рядом с лыжами Диккенса стояли Сонины туфли, три пары, желтые, красные, голубые, – она любила разноцветные туфли и любила переобуваться, иногда выходила из комнаты в красных туфлях, а возвращалась в голубых или желтых, и в ванной Диккенса повсюду валялись ее вещички. А на полочке рядом с Marco Polo Диккенса стоял Boss Князева. Удивительное совпадение: ее муж пользовался тем же Boss, но запах этот почему-то оказался совершенно разным – от одного сладко кружилась голова, а другой был просто запахом Boss.
ИЮНЬ, НОЧЬ
– Я свободна до восьми часов… – сказала Соня. Они с Князевым встречались у второго атланта.
– Как до восьми?!. – растерялся Алексей. – Ведь сейчас уже шесть…
– Ну что же делать, – печально сказала Соня и, насладившись его несчастным видом, пояснила: – До восьми часов до завтра!
– Ты… умница! Ты просто умница, суперженщина!.. Спай-дер-вумен, женщина Микки-Маус… – воскликнул Князев и, смутившись, вдруг начал пересказывать ей какую-то статью про живопись, и это было нелепо и трогательно, как всегда, когда люди пытаются говорить на чужом языке.
Первые минуты между Соней и Князевым всегда возникала крохотная неловкость – их любовь была такой огромной, что они не сразу понимали, что с ней делать, и сами они в мечтах представлялись друг другу такими прекрасными, что им требовалось время, чтобы соотнести это прекрасное с реальностью и заново привыкнуть к своей любви. И каждый раз, встречаясь, они сначала неловко улыбались глупыми улыбками и по очереди говорили глупости.
– Не напрягайтесь, доктор Князев, – улыбнулась Соня, погладив его по коротко стриженному затылку, – давайте лучше поговорим про анализ крови.
Квартира на Фонтанке была веселая и запущенная: стопки книг и дисков, фотографии друзей, учеников и девушек Диккенса, горнолыжные ботинки последних моделей на неожиданных трогательных салфеточках из позапрошлой жизни, зеркало на стене. В одну из их первых здесь встреч зеркало треснуло, и Соня уверяла Диккенса, что так треснуть, сверху донизу, зеркало могло только само, но неприятное чувство осталось, – дурная примета.
Еще в квартире было привидение, или Бумбарашка, – во всяком случае, в коридоре кто-то копошился и шаркал, а иногда какая-то тень витала. К Бумбарашкиному копошению и шарканью Соня мгновенно привыкла, хотя дома, с мужем, всегда была целомудренная по-особому, прислушивалась к каждому звуку, не могла расслабиться, чуть ли не комары ей мешали…
Князев приносил привидению, или Бумбарашке, шоколадки, оставлял в коридоре. Диккенс совершенно серьезно уверял, что Бумбарашка больше любит молочный шоколад.
Ночь была еще не белая, но светлая, почти белая, только на минуточку посерело, и тут же рассвело. Но они зачем-то зажгли свечи. "Для придания атмосферы пошлости и страсти", – довольно сказала Соня.
– Сейчас нарисую твой портрет, – Соня водила пальцем по его лицу, – глаза серые, ничего особенного, нос кривой, рот – в общем, за что ты мне нравишься, непонятно…
Как все счастливые, они в который раз перебирали подробности своего счастья: а когда ты понял, что ты… а почему ты не звонил, а что ты думала, что я думал, что ты думала, – и тому подобные глупости.
А кстати, почему Князев тогда НЕ ЗВОНИЛ и что он РЕШИЛ? Соня умирала от любви и обиды, а он решал. Что, что он решал, что?
Ну, сначала он думал, что лучше все это не начинать, потому что понятно же – Питер, муж, сын, зачем себе усложнять жизнь? Потом думал, что не стоит ей усложнять жизнь. Потом думал, что подождет несколько дней и посмотрит, выдержит ли он. Потом было интересно – сколько выдержит. Ну и тогда уже позвонил.
Все это было Соне немного непонятно, но все равно прекрасно. Это было дополнительно прекрасно, что они разные.
– А как ты думаешь, любовь с первого взгляда возможна? Скажи мне как врач.
– Только с первого взгляда и возможна. Потому что любовь – это просто химия.
– Да-а? – привстав на локте, разочарованно сказала Соня. – И у нас с тобой химия?
– Ты, Сонечка, взгляни на себя в зеркало – туманный взгляд и э-э… другие признаки переизбытка амфетаминов. А что у нас с нервными окончаниями? – Алексей потянул ее обратно к себе и слегка ущипнул. – Да-а… я так и думал. Ок-ситоцин повышен. Из-за этого и возникает стр-расть…
– Ах, так. Амфетамины. Окситоцин. Ты вообще смотришь на меня профессиональным взглядом! Как будто хочешь мне что-нибудь улучшить!
– Дурочка. Я на тебя смотрю… в общем, совсем другим взглядом, – смущаясь, сказал Князев и важно добавил: – Мужчины спят не с телом, а с душой.
– Да ну? С душой? С чего ты это взял?
– Слышал где-то. Хотел блеснуть, виноват.
– Это придумали женщины, у которых плохо с телом. А ты повторяешь с важным видом. Со всем вместе мужчины спят, и с душой, и с телом.
– Хорошо. Я сплю с твоим телом, а души у тебя вовсе нет. Так правильно?
– Сейчас ка-ак дам!..
– Дай.
И еще была одна тема, излюбленная тема начала любви, и они пока ее не исчерпали, – что у кого было ДО. Очень важная тема, потому что суть ее была в том, чтобы рассказать: НИЧЕГО НЕ БЫЛО ДО, ледниковый период, и вообще – только ТЫ, а про всех остальных и говорить-то смешно…
– Тебе какие женщины нравятся? Нет, правда, – у каждого человека есть свой стереотип…
– Насчет стереотипа это точно. Мой стереотип – лопоухие с кривыми носами. Те, кому показана ринопластика, ото-пластика, эндолимфатический лифтинг… А ты была когда-нибудь сильно влюблена?
– Сильно? – деловито уточнила Соня. – Сколько себя помню, всегда была влюблена. Я женщина исключительно сильных страстей.
Она мысленно перечислила все свои любови – длинный список в детстве и что-то ничего нет в юности… Она и правда потом уже никогда не была влюблена, как будто вся любовь, отпущенная на ее долю, уже закончилась на этих детских страстях. Хотя всепоглощающую любовь Соня все-таки испытала – к только что родившемуся Антоше. Когда принесла Антошу домой из роддома, не спала ночами, прислушивалась к дыханию сына. Рядом спал Головин, такой по сравнению с неслышно дышавшим младенцем огромный и такой ненужный. Потом это почти прошло.
– А тебе какие мужчины нравятся? Красавчики, мачо?
– Все, – потупившись, тоненько протянула Соня.
– Так вы нимфоманка, девушка?
– Ага.
– Так сколько же у вас было мужчин, дорогая?
– Сколько? – Соня задумчиво глядела в потолок. – Так сразу и не скажешь. Если честно, ну, совсем-совсем честно… ты сто двадцать восьмой.
– Эх ты, могла бы соврать культурно. Нетактичная ты у меня… надо же, сто двадцать восьмой.
Вроде бы шутка, но что-то в его глазах и в голосе странное – обида? Соня наклонилась над Князевым, закрыв его влажными спутавшимися волосами, и зловещим шепотом сказала:
– Хорошо. Только подумай – хочешь ли ты узнать правду, потому что это ОЧЕНЬ СТРАШНАЯ ПРАВДА, и, может быть, тебе лучше ее не знать…
Князев серьезно кивнул:
– Ты что, Соня… ты мне можешь все про себя рассказать. Если хочешь, конечно…
– Хорошо, – помедлила Соня, – слушай мою страшную тайну… Ты у меня второй. Самый второй.
Алексей шлепнул ее по руке:
– Ну Сонька… А я ведь и правда подумал, что у тебя какая-то тайна… Например, тебя в детстве изнасиловал учитель… А ты как молоденькая девушка, они всегда говорят – ты второй. Взрослая женщина, и такая нахальная врунишка…
Соня таинственно улыбнулась – не хочешь – не верь, уставилась глаза в глаза и зашептала ведьминским голосом: "Нет, ты первый, первый, единственный", и он на минуту поверил – первый, единственный.
– А ты? А у тебя? – И Соня приготовилась услышать долгую повесть.
– Ну… Любовь – это как будто дают пистолет: вот небо, вот цель, стреляй, куда попадешь. А глаза завязаны. Так что ничего у меня особенного не было, такого, чтобы тебя, Сонечка, удивить…
Соня неопределенно улыбнулась. Ничего особенного не было – это вообще что? Лучше бы он так сказал: ты, Сонечка, первая, первая, единственная ..
Поздно вечером зазвонил Сонин телефон.
– Что-то случилось? Тебе нужно уходить? – испугался Князев, и у него стали совсем детские глаза.
Соня не раз слышала, как он разговаривал по телефону, как грубовато отвечал кому-то – "я сам решу" или "приеду, сам посмотрю", как решителен он был со всеми, кроме нее, и это сочетание силы перед всеми и слабости перед ней и было тем, что привлекало ее очень сильно, очень-очень сильно, до холода в животе, до головокружения, до обморока.
– Это Ариша, – сказала она одними губами.
Ариша рассказывала об элитарном клубе "Гейша", куда можно попасть только по рекомендации, и Ариша попала.
– Самое главное – понять, какой архетип мужчины перед тобой. Какая женщина ему нужна в постели – женщина-девочка, любовница, мать, хозяйка…
– А что, "хозяйка" в постели пироги печет?
– Не знаю, – серьезно ответила Ариша, – это их ноу-хау. Пока что я записалась на недельный семинар по оральному сексу. Чему тут можно учиться целую неделю? Интересно, правда?
– Интересно, – Соня провела пальцем по затылку Князева – колется…
Сейчас она чувствовала себя всезнающей, снисходительной и мудрой, как великие любовницы, как Елена Прекрасная, как Нефертити, как Жозефина, и уж точно мудрее и опытнее, чем весь элитарный клуб "Гейша", включая даже прошедших обучение на семинаре по оральному сексу. Движения рук Князева ничем не отличались от движения любых опытных мужских рук, но… То, что происходило сегодня в коммуналке на Фонтанке под загадочное Бумбарашкино шарканье, нельзя было назвать сексом и вообще никак нельзя было назвать, разве только чудом, чудом превращения тела в душу, души в тело, а плоти единой в золотистый свет и торжество духа. И какое может быть деление на духовную и физическую любовь, если каждый кусочек его души и тела – чудо?.. Если все давно сказано: скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье – без кавычек, потому что это про них.
Князев наклонился к Соне.
– Ариша, я… на работе. Ну и что, что суббота, а я вот на работе, – засмеялась Соня. – Ариша, ты такая способная… Ты получишь на семинаре диплом с отличием… Пока.
Этой ночью они ни минуты не спали, но их ночь была полна не только страстью, – Князев вспыхивал и гас не чаще, чем положено северному мужчине, и к утру они оба уже не различали, где его сила, а где нежность.
Какую-то они варили еду – два раза варили, два раза сожгли, и бесконечно пили чай, и разговаривали на кухне Диккенса под ржавое капанье воды из крана. Князев нашел гаечный ключ и прикрутил кран.
Той ночью они почему-то много говорили друг с другом о детстве. Князев боялся в детстве того, что под кроватью. А Соня в детстве боялась того, что на шкафу.
Смеялись, выяснив, что оба выросли под портретами Толстого, Князев под белым картонным портретом из школьного набора "Великие русские писатели", Соня под фотографией в Ясной Поляне.
Они обсуждали, как человеку правильно стареть. Князев вопреки профессии считал, что человеку нужно стареть достойно, несуетливо, – может быть, он просто устал от несчастных глаз стареющих женщин? А Соня собиралась стареть крайне недостойно и суетливо и уже почти договорилась с ним – когда-нибудь он без очереди сделает ей все операции, которые умеет. Странные люди, казалось бы, добыли ключи, так пользуйтесь по назначению, а обсудить, кто чего в детстве боялся и как лучше стареть, можно было бы и в кафе, но они все говорили и говорили. Обоим казалось важным рассказать о себе как можно больше и счастливо убедиться, что тебя ПОНИМАЮТ. А потом их опять бросало друг к другу – такая типичная русская любовь с разговорами до утра.
Ранним утром на безлюдную пока Фонтанку вышли Князев и Соня, оба с запавшими глазами, и оба пошатывались от любви и бессонницы.
– Я тебя люблю, – вдруг неуверенно сказал Князев.
До сих пор он избегал говорить о любви, да и вообще избегал таких отношений, где от него требовались слова. Ведь только романтические идиоты чуть что мычат "люблю-у-у-у"…
– Да?.. А-а, ну конечно, – легко сказала Соня, – еще бы ты меня не любил.
Она зевнула, засмеялась и потерла припухшие веки. Почему мужчины произносят "люблю", словно бросаются с обрыва в реку, – отчаянно и немного обреченно. Как будто кто первый сказал "люблю", кто "первый начал", тот и проиграл какой-то ход в игре. Наверное, они думают – вот черт, попался!
– А ты? – настаивал хирург Князев, волнуясь, как пятиклассник.
– Я? Я тебя люблю.
Почему женщины произносят "люблю" так, словно знают какой-то секрет, – снисходительно и немного хитро. Наверное, они думают – ага, вот ты и попался!
Анна Каренина явно в душе считала, что физическая любовь не вполне любовь и физическое влечение – это стыдно. А может быть, она так и не считала, а это сам Толстой так думал. Наверное, Он испытывал к Анне и страсть, и ненависть – ненависть к физическому влечению, своему. Вот и наказал ее за страсть. Анна сама никогда бы не бросилась под поезд, зачем ей?..
А Сонина страсть была не что-то от нее отдельное, это была – любовь. Прежде сдержанная, можно даже сказать, очень сдержанная, холодная, если честно, почти что фригидная, теперь Соня Головина была готова любить всегда и повсюду, была как раскрученная карусель, которая всегда по инерции немножко кружится.
ИЮЛЬ, БАРБИ
Соня с Князевым никогда не говорили о Барби. Соня – не хотела. А Князев считал, что говорить не о чем. Считал, что с Барби у него ничего не было. Вот – мужчины… Как это ничего не было? А рестораны и после этого домой? Или клиника и после этого домой? Ничего не было…
Князев считал, что с Барби ничего не было. Ресторан, домой, мгновенная штыковая атака или, в зависимости от настроения, долгая подробная сцена – Барби очень хорошенькая, – мгновенное засыпание. Или клиника, домой, мгновенная штыковая атака или, в зависимости от настроения, долгая подробная сцена – Барби очень хорошенькая, – мгновенное засыпание.
Жениться на Барби… Вполне возможно, девчушка имела на него серьезные виды, и мама хотела, чтобы он женился, и кто-то в клинике заводил об этом разговор, но если человек приглашает Барби к себе домой, это не означает "да, я женюсь", а лишь означает, что эта конкретная Барби ему приятна.
Алексей Князев не бросал Барби, он вообще не любил драматических сцен, слов, выяснения отношений, он просто исчез, провалился в пространстве, просто на нее не хватало времени.
Соня с Князевым не говорили о Барби. Но ведь она БЫЛА.
О ВЛИЯНИИ КУКЛЫ БАРБИ НА ДЕВУШКУ БАРБИ ИЗ ХОРОШЕЙ СЕМЬИ
Так что же Барби? Несмотря на свою кукольную внешность, Барби справилась, не потонула в любви и обиде, не заболела, не уехала лечиться от несчастной любви на воды, а продолжала ходить в клинику на операции. И больше ни разу не позволила себе обиженных растерянных глаз, глупых вопросов – мол, что происходит, и так далее.
Она все понимала по-взрослому – что любовь была ЕЕ, мечты о свадьбе были ЕЕ и даже что хирург Князев не вполне ее бросил, а просто исчез, провалился в пространстве, просто на нее не хватало времени. После приезда этой питерской черной галки они еще пару раз съездили к нему домой – вот бы рассказать об этом черной галке!.. Но Барби не была злой, во всяком случае бессмысленно злой.
Она была влюблена в хирурга Князева, – а кто бы не влюбился в равнодушного к своей красоте киношного героя, с легкой небритостью и золотыми руками?
Нет, это преувеличение, что Барби стала такой прагматичной в отношениях с мужчинами, потому что с детства воспринимала себя как куклу Барби. Неправда, что она видела в Бар-би будущую себя. Барби просто играла с Барби, за что и получила свое прозвище.
Первая ее кукла, подарок из-за границы, была блондинка в ярко-красном платье с белой оторочкой, ее тираж был невелик, и сейчас она стоит дорого, но Барби было все равно, потому что она была не коллекционер, а игрун. Все говорили, что кукла похожа на нее, – длинные ноги, пышные волосы, невинное личико. От Барби исходил свет другого мира, но вовсе не чужого, а будущего своего. Иметь Барби было престижно, она была ценность, но девочка Барби была из хорошей семьи, в которой были другие ценности, поэтому ей разрешали выносить куклу из дома, разрисовывать, давать подружкам поиграть.
Потом у нее были разные Барби, и даже редкие модели – русская Барби в кокошнике, расшитом золотыми цветами, Барби-медсестра, Барби в инвалидном кресле. Барби в инвалидном кресле она выбросила. А одной Барби она тайком прорезала царапину между ног гвоздем – она же должна заниматься сексом.
К восемнадцати годам у девушки Барби было двадцать восемь кукол Барби. Она не захотела расставаться со своими куклами, когда вроде бы играть в куклы неловко, и стала называть это своей коллекцией.
Барби (девушка, не кукла) была не какая-нибудь нищая девчонка с окраины, которая, широко раскрыв глаза и рот, стремится к красоте и деньгам. В ее семье были знаменитые юристы, и она понимала, что живая Барби с такими длинными ногами, как у куклы, не могла бы стоять прямо, а ходила бы на четвереньках. Поэтому она и не пошла искать счастья в список "Форбса", чтобы пристроить среди миллионеров свою лучезарность, а отправилась в клинику на Чистых. Девушка Барби все правильно понимала про жизненные ценности, ценности располагались в ее голове по порядку, как трусики на полке, – любовь и семья занимали на полке третье место, после образования и карьеры.
Барби твердо знала, чего хочет, – хирурга Князева, и была по-честному в Князева влюблена. Кроме этого, она соблюдала главное правило девушки – непременно нужно иметь на примете кого-нибудь еще, другого Кена, другого принца. И у Барби всегда был на примете КТО-НИБУДЬ ЕЩЕ.