– И ты на это обращаешь внимание? – удивилась Катя. – Лен, у тебя надрыв – главное свойство организма. Облегчать надо эмоцию, облегчать и раскрашивать…
– Ага. Вот сейчас напишу и раскрашу…
Она писала список претензий. Ой, как это было странно. Открыла историю ежедневной переписки с Каравановым в программе "аська" и еще больше разозлилась на Карцеву. Переписка с Каравановым состояла из дурацких нежностей и кокетливостей. Она писала ему из дома на работу, что печет его любимый пирог с корицей, он отвечал милые колкости. Она зазывала его домой пораньше, а он ее к себе на работу.
Она думала: "Какие у меня претензии? Да, пожалуй, всего одна. Предательство с квартирой… но… какое большое, длинное, многослойное, многоэтапное… В нем и неспособность честно сказать: я обещал, но не смог. И сюси-пуси с Толиком. И деланье вида, что все в порядке. И упрекание меня в хамстве к свекрови после всего того, что я вынесла из-за него. А главное, эта способность мгновенно убедить себя, что это ему дали квартиру… столько лет не давали, а тут, бац, – и дали. Это претензия номер один.
Номер два – это то, что Караванов редко, но публично напивается. Конечно, его дело. Но если мы вместе, то вечер у меня отравлен брезгливостью.
Номер три. Он совершенно безынициативен. Как тряпичная кукла. Куда посадишь, там и сидит. Выделывается только по мелочам: капуста не так порезана в супе, шампуни и гели ты забыла в ванной после мытья поставить на нужные полочки, на кухонном столе все не так стоит… И час гундит по этому поводу".
Так делают ее родители, всегда считала гунденье признаком старости и мелочности. У Караванова это появилось внезапно, но по большому счету… Ей вообще не понятно, как можно жить и чувствовать так нудно, как Караванов. Она по натуре была легкая, праздничная: могла делать сразу десять дел, легко переключаться и держать уйму всего в зоне внимания. Когда Караванов шел с ней в магазин, это была взаимная пытка. Он спрашивал:
– Что нужно купить?
Она искренне отвечала:
– Откуда я знаю? Увижу и пойму.
Караванов бесился:
– Ты что, не знаешь, чего у нас нет?
Елена отвечала:
– Наверное, знаю, но пойму, когда увижу.
Елена вообще жила, как пела. То весело, то грустно. А Караванов жил, как считал. То правильно, то с ошибками.
Она в жизни всегда сразу видела, нужен ей данный мужчина и насколько. Могла покупать одежду, не примерив. Умела разболтать на интервью бронзовый памятник; подружиться с любой кошкой и собакой; приготовить красивый обед из пустого холодильника; сложить в пазл любые бытийные осколки. Караванов же словно сбивал куски жизни дециметровыми гвоздями, и от этого вся конструкция постоянно дергалась и хрипела.
Итак, претензия номер три называется: "Он не гибкий, он скучный…
Номер четыре. Его совершенно не волнуют мои дела. Он ежедневно выслушивает мой отчет о прожитом дне. То с раздражением, то с интересом ревизора: ага, все на месте, никуда не денется. Он давно не читает моих статей и интервью.
Номер пять. Это – постель. Но я же не могу рассказывать психологу, что мне вдруг все там перестало нравиться. Караванов замечательный любовник, но последнее время словно все делает наоборот…"
Елена задумчиво записывала все это на оборотках распечатанных интервью, покусывая ручку, как в школе.
Она думала: "Егорычев? Почему у нас прекратились отношения? Я ведь изнывала от благодарности. И он мне страшно нравился… Правда, было ощущение, что он меня купил. Он почувствовал это. Стал еще внимательней и предупредительней… Но отношения стали усыхать от того, что стало казаться, что я отрабатываю… Праздник ушел. А потом все скукожилось само собой. И даже не сразу это заметила. Егорычев долго был за границей. Вернулся – созванивались. Не получалось по времени. Потом отвыкли друг от друга. Начался медовый месяц с Каравановым. И Егорычев сам собой сошел на нет…"
Иногда видела Егорычева на тусовках и говорила:
– Позвонил бы… – таким тоном, после которого даже слепоглухонемой поймет, что звонить не стоит.
Потом услышала, что у него роман с юной артисткой, увидела его помолодевшим и похудевшим, порадовалась.
А с Каравановым они начали возиться с квартирой. Переставлять, украшать, переклеивать. Это оказалось нелегко, потому что у него по всякому закрученному шурупу и каждой купленной рюмке было свое мнение при полном отсутствии вкуса. Елена никогда не интересовалась мыслями двух первых мужей о том, подходят занавески к дивану, а обои к люстре или нет. А тут несчастный Караванов, по вине которого мучились столько лет, начал высказываться! Елена вспыхивала внутри, но быстро гасила себя, натягивала на лицо внимательность.
"Нехай изложит, – думала она. – Все равно сделаю, чтоб было красиво…"
Начали принимать гостей. И тут нарисовалась новая гражданская война. Ритуал приема каждому представлялся по-своему. Елена должна была "сделать стол с романтическими свечами и тихой музыкой", Караванов наливал чай и резал неопрятные бутерброды прямо на клеенке в кухне.
– Моих гостей я буду принимать по-своему! – угрожающе предупреждал он.
Но Елена исхитрялась смягчить общежитскую атмосферу, и все постепенно перетекало в застолье со свечами.
– Меня тошнит от твоих керамических салатниц и расшитых скатертей! – сообщал Караванов. – Я себя перестаю чувствовать дома.
В этом не было ничего удивительного, потому что у его родителей не был принят "оформленный стол".
– А я не могу пить водку с огурцом на кухне! Хватит застойных радостей. Хочу жить красиво! – парировала Елена.
Но энергетически она была настолько мощней, что "его" гости постепенно исчезли. А с "ее" гостями он некоторое время играл идеального мужа, скучал, быстро напивался и засыпал в складках местности.
В чем же, собственно, состоял медовый месяц в "новой" квартире? Показалось, что стало лучше в постели. Когда уходила Лидочка, они могли устраивать бог знает что. Ведь до этого мать Толика бродила по квартире тенью отца Гамлета, регулировала и комментировала все происходящее. И, по сути, они оставались вдвоем, только закрывшись в комнате ночью.
Теперь у них была большая, огромная свобода… Но, как молодожены, только что оторвавшиеся от родителей, они ходили вокруг этой свободы, откусывали по кусочку с краешка и скорее любовались на нее, чем ею пользовались.
И тут появился Юра… Обычный московский подвозила на "Жигулях". Он был на десять лет младше Елены.
Вез от дома – опаздывала на летучку. Заглянула ему в глаза, поняла: осторожно, высокое напряжение… Но как-то даже кокетничать не стала – больно молод.
Через неделю шла домой, остановилась машина, он вышел и сказал:
– Привет. Дай телефончик.
Елена узнала его, растерялась и глупо спросила:
– Зачем?
Пожал плечами и предположил:
– В гости придешь. У меня жена на полгода уехала…
– Молодой человек, вы рехнулись? – отозвалась Елена и вдруг совершенно отчетливо представила себе его красивые руки на своей груди, и помимо собственной воли сказала: – Записывай…
– Запомню, – кивнул он, рассматривая ее.
Юра был идиот: корыстный, циничный, подозрительный, обидчивый, малограмотный… Говорят, что, когда рождаются гении, солнце целует их в лоб. Юру солнце поцеловало значительно ниже. И то, как он умел осваивать пространство этим местом, не подходило ни под какие привычные критерии: размер, опыт, темперамент. Это было за гранью здравого смысла.
В этом, как и с Егорычевым, снова не было вкуса измены. Секс с Юрой был совершенно неодушевленным. Как наслаждение от возни с котенком, которого даже незачем запоминать по имени.
Елена самой себе удивлялась, обнаружив себя то в кустах, то в подъезде, то на кухонном столе в его нежных стальных объятиях. Это был чистый наркотик. Если не виделась с ним два раза в неделю, становилась замкнутой и раздражительной. Понимала, что в этом нет следа влюбленности, только звериная зависимость, которая однажды началась ниоткуда и позже бесследно уйдет в никуда. Но секс с Каравановым на этом фоне выцвел, как свеча на фоне прожектора…
Юре нравилась Елена. Но по природе он был чистый альфонс и рассматривал поцелованный при рождении солнцем орган как инструмент устройства в жизни. Он внятно и ласково попросил устроить его на хорошую работу. И тут же получил это. Вылетел с этой работы через две недели, попросил о новой, и тут же получил новую.
С Юрой Елена и не думала комплексовать по поводу возраста не только потому, что его любимой южной присказкой было:
– Фрукты и бабы должны быть зрелые!
Но и потому что, по его рассказам, чем моложе была избранница, тем на большую услугу или сумму он умудрялся ее выставить. Чем девушка была свежей и неопытней, тем в большей степени ей казалось, что постельный талант Юры – следствие любви. Но это было все равно что заподозрить Карузо в качественном пении по причине влюбленности в отдельного слушателя, а не по факту гениальности.
Иногда Елене казалось, что если во время полового акта ее незаметно заменить на надувную куклу, то Юра не заметит и ничуть не сбавит качества. Как по-настоящему великий артист отлично играет и на зрительный зал, и на пустую репетиционную комнату, Юра всегда выкладывался стопроцентно.
Он был мальчишка из приморского пригорода, незнамо каким отдыхающим зачатый на ночном пляже, когда мама заканчивала девятый класс. Это не расходилось с семейным сценарием и не стало особой драмой, поскольку сама мама появилась на свет точно таким же образом. И бабушка была страшно рада появлению внука, и всю жизнь приговаривала, цокая языком:
– Пацану что? Пацан себе всегда пробьет дорогу хуем!
Семья жила в домике недалеко от моря, и Юра не только получил здоровое, морское, спортивное детство, но и жизненный опыт. Летом бабушка и мама переселялись в летнюю кухню, а подросший Юра ночевал на чердаке, потому что все остальное пространство их избушки на курьих ножках сдавалось отдыхающим. В жизни на чердаке был особый смысл, потому что, ловко подпилив досочки в правильных местах, Юра получил доступ к созерцанию еженощного порношоу сверху. И так вошел в тему, что уже в 12 лет рослым продвинутым подростком потерял девственность с классной руководительницей, встреченной на ночном берегу.
Ровно с этой секунды он по рекомендации бабушки начал пробивать жизненную дорогу заветным органом. Первой его жертвой стала дочка завмага из райцентра. Второй – немолодая жена начальника, водителем которого он работал. Потом Юра поехал купить зимнее пальто в Москву и понял, что со своими данными должен жить внутри Садового кольца, чего достаточно быстро добился, обрюхатив дочку мидовского служащего. Дочка родила ребенка, родители сделали ей квартиру возле Таганки, Юра попробовал заниматься бизнесом и прогорел из-за неорганизованности. Свалил все это на дефолт и начал "бомбить". А тут еще и свекор продвинулся по работе в азиатскую страну и позвал погостить дочку с внуком.
Более счастливого времени жизни Юра не знал. Он просыпался в двенадцать в пустой квартире и выезжал на трассу "клеить баб", совмещая любимое дело с непыльным заработком. Плюс к этому ему хотелось откусить от каждой понравившейся пассажирки хоть какой-то кусок, и он клянчил все: устройство на работу, контрамарки в театр, возможность на халяву поесть на презентации в Академии наук, лечение зубов, бесплатные цветы из оранжереи, породистого котенка, лекарства, приготовленный обед и бутерброды с собой, педикюр, старый мобильный телефон… то есть все, что можно было взять, съесть, выпить, унести и впитать. И это было для него нормально, потому что бабушка любила похвастаться, как стянула у квартирантов прямо перед отъездом какую-нибудь не очень важную, но полезную в хозяйстве вещицу.
Он премило рассказывал все это Елене, и она хохотала, приговаривая:
– Ты, Юра, экологически чистый продукт!
На что он любил серьезно ответить:
– Да что ты понимаешь в экологии? У нас там около берега атомных подлодок больше, чем медуз!
С появлением Юры роли изменились, и Караванов, предназначенный для секса, превратился в доброго родственника. Ему бы, дураку, в этот момент сосредоточиться на человеческих отношениях с женой, не подразумеваемых с Юрой, Юра бы исчез с полпинка. Но Караванов, видимо, внезапно устал от брака, устал от себя самого и решил расслабиться.
Юра "закончился" ровно через полгода, когда вернулась жена. И его начали интересовать исключительно женщины в пустых квартирах. Он так и сказал:
– Шикарная ты баба, Ленка, но вот если б ты развелась и своего выгнала, я б тебя любил до старости лет!
– И на хрен ты мне без моего? – удивилась Елена. – Одним членом сыта не будешь…
– Это смотря каким, – обиделся Юра.
– Да любым…
Отношения с Юрой поставили крест на медовом месяце с Каравановым. И, как Елена ни пыталась их реанимировать, стало ясно, что возвращаться в супружескую добродетель бессмысленно. Не из-за особого дефицита секса, а из-за того, что Караванов оказался хорош на период "борьбы и выживания". А вот быть счастливым на освобожденной территории он уже не умел.
И пока у нее был кто-то еще, ей вполне хватало тепла и энергии, а с одним вроде и любимым Каравановым возникла безжизненная заданность ходов. И она начала совершенно сознательно искать героя для романа…
…Елена сложила листок с претензиями вчетверо, засунула за обшлаг записной книжки и забыла о нем ровно до часа, в графе которого в еженедельнике было написано: "Психолог Карцева!"
Оба прибежали домой часов в пять и сильно суетились. Елена, естественно, по накрытию стола. А Караванов долго принимал ванну, брился, переодевался, смотрелся в зеркало.
Дома Карцева вела себя мягче, чем в кабинете, задавала незначащие вопросы про обои, чашки, комнатные цветы.
"Расслабляет!" – раздраженно подумала Елена.
– Итак, какие у вас проблемы? – спросила Карцева легким гибким голосом, ласково посмотрев на Караванова.
Караванов помешал кофе в чашке, хотя это было совсем не обязательно, потому что пить его он совершенно не собирался, достал из папки аккуратно сложенные листы:
– Дело в том, что я понял полную бессмысленность попыток обсудить состояние наших отношений без помощи специалиста. Моя жена их просто рассыпает в песок…
– Так ты ни разу всерьез не пытался ничего обсудить! – всплеснула руками Елена.
– Извините, Елена, будет правильно, если вы не станете перебивать друг друга, – положила Карцева ладонь на ее руку.
– Одним словом, я написал список претензий. Это заняло пять листов, – вздохнул Караванов. – Но лучше я коротко перечислю их своими словами… Первое, от чего мне совершенно невыносимо жить, это то, что любая просьба формулируется как упрек. "Почему это ты до сих пор не сделал?" вместо "Сделай, пожалуйста!" На лице моей любимой жены ежесекундно написано: "Ты не заслужил своими прежними поступками моей жертвы…"
– Ни хрена себе! – аж подпрыгнула Елена. – Все… молчу, молчу!
И начала сосредоточенно пить чай.
– Подобный подход пронизывает все сферы жизни без исключения. Это парализует желание пойти навстречу, потому что, идя навстречу, вроде бы соглашаешься с высказанным упреком. Просьба в форме упрека означает для меня: "Вел бы себя прилично, я б тебя своими просьбами не грузила"… – Караванов вытер пот. – Ожидание нарваться на упрек блокирует возможность любой инициативы с моей стороны.
– А вы пытались сказать это Елене? – осторожно спросила Карцева.
– Миллион раз. Но ей уже несколько лет не интересно то, что я говорю. Она все за меня знает лучше… – развел руками Караванов. – Она даже в постели все знает лучше. И там я тоже все время нахожусь в ожидании упреков, отсюда полное ощущение, что у нее нет ко мне влечения. А без этого секс не имеет для меня смысла…
У Елены все сжалось внутри: "Господи, до чего ж я мужика довела, что он легко говорит с чужим человеком на такие темы!"
– Мои интересы учитываются только тогда, кoгда она признает, что это мне полезно. Во всех остальных случаях – это глупости, недостойные обсуждения. Мои просьбы выполняются только в том случае, когда мне удается убедить ее в том, что, и с ее точки зрения, просьба не так уж плоха. Сам же факт моего обращения с просьбой не является ни малейшим основанием для движения навстречу, – продолжал Караванов.
– Хорошо, а если посмотреть на конкретные вещи, – выдохнула Карцева, она словно дирижировала Каравановым глазами.
– Пожалуйста! Вот перед вами наше жилье! Здесь все, абсолютно все под ее полным контролем. – Он обвел комнату глазами, и голос стал выше. – Мне не нравится ее эстетика квартирного устройства. Для меня это – "музей": смотреть интересно, но жить неудобно. Разрушительно не то, что я вынужден допускать вещи, мне некомфортные, а то, что я не встречаю никакой готовности пойти таким же образом мне навстречу…
– Квартира? Хорошо. Еще что вы понимаете по-разному? – спросила Карцева более твердым голосом, чем говорила раньше, повышая интонацию вместе с Каравановым.
– Еще она вывела из дому всех моих гостей! Она не дает мне возможности принимать их так, как мне удобно! Потому что отсутствие вазочек дискредитирует ее как "хозяйку". – Он поднял чашку с кофе, видимо, символизирующую те самые "вазочки". – В нашем общем доме у меня нет своего "угла", своего "рабочего места", нет своего частного пространства. Запрета на него нет, но этот "угол" неизбежно будет сделан не по моим, а по ее критериям, а значит, не сможет ощущаться как "мой угол". Поэтому я давно отказался от подобных попыток…
– Так ты меня хочешь обвинить в том, от чего ты сам давно отказался?! – вспыхнула Елена.
– Да, я отказался. Мне так дешевле! И ты это знаешь! – почти заорал он. – Большую часть дел, которые я бы вполне мог делать дома, я делаю на работе, где, в отличие от этой квартиры, я чувствую себя "у себя дома". Но главная тема, не дающая мне жить нормально, это тема предательства… И пространство тем для обсуждений, не чреватых риском нарваться на упрек в предательстве, сужается год за годом…
– Вам очень тяжело жить в такой атмосфере? – понимающим голосом спросила Карцева.
– Да вы себе не представляете! Все мое внутреннее устройство переориентировалось на задачу – отбиться… – упавшим голосом сказал Караванов, и Елена бегло подумала: – "Какая ж я сука!"
– Скажите, что для вас стало неожиданностью в рассказе вашего мужа? – повернулась Карцева к Елене.
– Не знаю… По отдельности я все это слышала, – пожала плечами Елена. – Но когда все сразу, то неожиданны… как это сказать… объемы обреченности. Знаете, я всегда, когда вижу проблему, сначала начинаю ее решать, а потом уже думаю. Глаза боятся – руки делают. А Караванов наоборот. Он начинает думать, думать, надувать проблему, пока она его не придавит…
– Вот видите, – щелкнул пальцами Караванов. – Весь ответ состоит из того, что она сверхчеловек, а я – не тяну.
– Ну я не это хотела сказать! – покраснела Елена и четко поняла, что хотела сказать именно это. – Вот он говорит, что у меня на лице всегда написано: "Ты не заслужил своими прежними поступками моей жертвы". Но что я могу сделать со своим лицом, если столько лет я приходила домой и из-за него видела здесь мать своего первого мужа? Я что, должна устраивать театр кабуки со своим лицом? Или я должна скрывать от него, как мне это все было тяжело?