Глава 4
В воскресенье воздух особенный, солнце особенное, звуки тоже особенные, они лениво льются, словно отдыхая и требуя, чтобы и ты отдыхал. Марина лежала в кровати и представляла, как Михаил будет её целовать, какие цветы принесёт на первое свидание, куда они отправятся ужинать, и ей уже чудился запах рыбы, нет, баранины с жареным луком, а, может быть, просто картошки и сельди - жирной, пахучей сельди под каким-нибудь соусом. Но до этого надо было растормошить Наташу, сходить с ней в музей, в парикмахерскую и что-нибудь купить из одежды - племянница обожает вязаный трикотаж. Как всё успеть?
Марина вскочила и забегала по квартире, одновременно намазывая бутерброд, ставя чайник и заправляя кровать, а потом ещё не мешало бы и себя привести в порядок - выщипать брови, эпиляция, маникюр, педикюр, маска, краска, костюм и хорошее настроение!
В четверть третьего Марина была готова. В музей они, конечно же, не попали, но ничего, терпеливый Гейнсборо подождёт, а вот усовершенствовать Наташу поважнее живописи, поэтому в три часа дня девушка восседала перед зеркалом, в раму которого едва помещалось её лицо, а двое гибких молодых людей суетились рядом. Они были одеты во всё чёрное, их волосы были выкрашены в иссиня-чёрный цвет, руки проворно орудовали расчёсками, ножницами, кисточками для краски - немножко формы, немножко цвета и много денег.
И Марина тоже кружила около племянницы и пела ей в уши, какая ты красивая, какие у неё шелковистые волосы, безукоризненно прямой нос. От всего этого усовершенствования у Наташи перед глазами поплыли разноцветные пузыри, и, когда причёска была готова, она тихо расплакалась. Марина обняла её и расплакалась тоже, но не очень, так, чтобы макияж не потёк.
И вот в пять часов раздался долгожданный звонок от Михаила. Марина вдруг успокоилась, сменила тон на холодно-отчуждённый, даже деловой. Договорились встретиться в восемь около Большого театра.
Марина, расплатившись и одарив стилистов своей широковещательной улыбкой, схватила Наташу и выбежала из парикмахерской.
- Может, в другой раз? - молила племянница, задыхаясь от быстрой ходьбы.
- Нет, всё, что запланировано, надо исполнить. В другой раз пойдём глядеть на Гейнсборо с его лесным пейзажем, а сейчас кофты, юбки, шарфы…
- И зачем ты меня мучишь?
- Женщина должна быть женщиной!
- Я хочу домой, хочу есть, я устала, ну, пожалуйста.
- Тебе спортом надо заниматься. Дышишь, как слон больной.
- Марина, у меня живот крутит.
- Не ныть! - сказала тётя и нырнула в метро. Наташе ничего не оставалось, как последовать за ней. - Я же для твоего блага стараюсь, - донёсся примирительный голос Марины.
Наташины глаза защипало слезами - она неслась куда-то вниз, где одышливо пыхтели поезда, толкались люди, воняло нищетой, а по стенам рассыпалась полувековая, поблёскивающая золотом, мозаика. Наташа сошла с эскалатора, кто-то больно толкнул её в плечо, другой наступил на ногу, третий сказал: "Куда прёшься, толстуха!" Девушка, прерывисто глотнув синтетический воздух подземки, запрокинула голову назад, через несколько секунд она уже рыдала на плече Марины, та испуганно глядела на племянницу и отказывалась что-либо понимать.
- Я же для тебя стараюсь, - повторяла Марина.
- Я не могу за тобой поспеть.
- Я хочу, чтобы ты была счастлива!
- Мне тяжело. И зачем всё это?
- Человек должен быть красивым, от этого он становится лучше и добрее.
- Сомнительная теория!
- Мир полон сомнений, важно только то, во что веришь.
- Да не буду я красивой!
- Будешь! Нет ничего ни уродливого, ни прекрасного. Есть только наше решение быть красивой. Надо сойти от себя с ума, полюбить каждую секунду своей чёртовой жизни.
- Посмотри на себя и на меня.
- Глупости! Если бы я вела себя как ты, то никогда бы не нравилась мужчинам. Да к тому же когда ты распускаешь нюни, то становишься похожа на свою мать.
Наташа подняла скомканное лицо, её припухшие веки покраснели, а плечи, заикаясь, подрагивали. Марина улыбнулась, поцеловала её в глаза.
- Ладно, пошли пить кофе, - предложила она.
- Ну уж нет, давай тратить твои деньги и делать из меня сексапильную Мадонну.
- Вот это другое дело. Вот за это я тебя уважаю. А уважение - это знаешь что?
- Что?
- Это стержень отношений. Вот теперь тебя люблю я.
- Ты меня любишь, когда я по-твоему делаю.
- Но я же старше и мудрее, да к тому же диктатура - это порядок, а свобода - анархия.
- Ты самый немудрый человек, которого я видела в жизни! - Наташа взглянула на тётю и дотронулась до сапфировой броши. - Красивая! - с восхищением сказала она.
- Кто, я или брошь?
- Вы обе.
Но Марина, обворожительно сыпля улыбками, уже неслась по перрону, сшибая на ходу всех мешающих ей людей.
В восемь часов вечера, взмыленная, она появилась около Большого театра. Щёки красные, нос вспотел, шарф набекрень. На скамейке сидит невозмутимый Михаил. Цветов нет…
И вот Марине не хочется свидания, не хочется селёдки с картошкой и запах лука противен.
- Здравствуйте. - Михаил встал ей навстречу и размашисто улыбнулся.
- Привет, - затараторила Марина, одновременно промокая нос и поправляя красный шарф.
- Куда пойдём?
- В "Онегин".
- Отличненько.
- Что?
- Я там каждый день завтракаю, обедаю и ужинаю. Только с музыкой у них не того. На Новый год включили "Hi-Файф", а когда попросили поменять, то поставили "Реквием".
Марина была недовольна всем - конями на портале Большого театра, Пушкиным с его треклятым "Евгением Онегиным", которого она выучила наизусть под бдительным присмотром дражайшей родительницы, правда, назло ей вскоре старательно позабыла роман…
В роскошной машине лежал интеллигентный букет цветов - красны мелки гвоздики и жёлтые, тоже мелкие, хризантемы. Прекрасно! Марина отвернулась к окну, чтобы скрыть радость…
А потом были официанты в белых рубашках, крахмальная салфетка на коленях, которая всё время куда-то уползала, и галантный Михаил, поднимая её, вскидывал русыми волосами, тщательно уложенными в каре. Он громко смеялся, его жесты были вольные, шутки упругие, глаза… Шампанское, ночной город и спальня из красного дерева, ласковые простыни, крепкие плечи. Вот оно, счастье!
Глава 5
Около аллеи притормозило жёлтое чумазое такси, из него вылез великан. Он с явным осуждением посмотрел на сдувшееся колесо, приподнял кепку и вдумчиво почесался, потом наклонился, подобрал опавший листок клёна, другой, третий…
Через четверть часа он перетягивал проволокой рыжий, нахальный букет. Великан поместил в его сердцевину нос и хорошенько втянул в себя воздух, листья задрожали и чуть было не поддались могучему дыханию его лёгких.
Таксист по имени Иван открыл багажник и извлёк оттуда запасное колесо. Втиснув домкрат под брюхо машины, он с лёгкостью оторвал её от земли. Сменив колесо, он вытер руки чистым куском материи и уселся за руль. Иван с нежностью взглянул на огненный букет, пугливо вздрагивающий при каждом толчке машины. Через триста метров стремительно бежавшей ему навстречу дороги, проведённых в полной гармонии с самим собой, Иван был застигнут врасплох юным шалопаем, выросшим неведомо откуда и ринувшимся прямо под колёса.
Ивана прошиб холодный пот, дрожь сотрясла исполинское тело, а правая рука сама собой сложилась во внушительный кулак. С трудом протиснув его в окно, он обрушил такой вдохновенный поток брани, что вряд ли ещё когда-нибудь молодому олуху захочется поиграть в мяч у дороги, где разъезжают жёлтые такси.
Разволновавшись, что позволил себе лишнего, Иван быстро закрыл окно, тряхнул головой, с досадой посмотрел на букет - и опять блаженное выражение проявилось на его лице.
Проехав два квартала, Иван затормозил, чтобы окончательно привести в порядок свои мысли перед тем, как встретиться с дочерью. Из бардачка он вытащил зелёный флакон и два раза спрыснул щёки пахучей жидкостью, потом, немного подумав, опрыскал это же жидкостью и букет. В машине запахло ёлкой. Осмотрев своё лицо в полоске зеркала, он пришёл к удовлетворительному заключению.
Затормозив у изгороди детской площадки, Иван не вышел из машины. Пытаясь отыскать дочь глазами, он разглядывал детей, живо расправляющихся с нервами своих родительниц. Каково же было его удивление, когда в создании, одетом в кроличью шубу, кроличью шапку и кроличьи варежки, он распознал свою дочь. Она одиноко сидела на скамейке и с грустной завистью взирала на детей, резвящихся на площадке. От боли его сердце упало вниз, стукнулось о стенку желудка, замерло - недавно у Маши был первый юбилей, и он прислал с тётей Зиной, их бывшей соседкой, отличное пальто, модную шапку, шарф, перчатки, чтобы маленькая принцесса перестала походить на испуганного зайца, в потёртый мех которого мать упрямо рядила её, как только наступали первые холода. Зина заказала одежду для Маши в ателье своей старшей сестры, вышло совсем недорого, и Иван ещё раз мысленно поблагодарил обеих сестёр.
Высокая женщина с мутной прокуренной кожей устремила взгляд на такси. Её лицо дрогнуло, но тут же вернулось к привычной трансляции брезгливых чувств. Оторвавшись от кудахтающей кучки мамаш, она направилась к Ивану.
- Ну что, гений?
- Ничего.
- Я не разрешаю тебе общаться с дочерью! - на слове тебе её брови грозили покинуть лицо, так высоко они взобрались в своём возмущении.
- Она такая маленькая, хрупкая, ей едва можно дать семь лет.
- Я, кажется, задала тебе вполне конкретный вопрос?
- Я же просто смотрю.
- Спасибо за пальто.
- Понравилось?
- Детдомовскому обосрышу как раз впору.
- Люба!
- Что? Что Люба?
- Это бессмысленно!
- Так жизнь вообще бессмысленна! - закричала женщина и словно выпрыгнула из себя. - Убирайся, убирайся вон! Вон из моей жизни! - Её крик мгновенно сорвался до пронзительного визга, она болезненно покраснела, оскалила прокуренные зубы и потянула к Ивану руку, от которой пахло семечками. Он схватил её и рванул женщину к себе.
- Успокойся! Если ты её хоть пальцем тронешь, я тебя…
- Убьёшь? Ха-ха-ха. Ты думаешь, она тебе расскажет?
Иван кинул букет к ногам Любы, надавил на газ. В открытое окно лез каркающий смех. Он машинально взглянул в зеркало и увидел, как Люба, размахивая огненной метёлкой, мерзко гогочет. Кучка мамаш приблизилась к забору и с некоторым недоумением, впрочем, не лишённым доли наслаждения, переводила взгляд с удаляющегося такси на Любу, выкрикивающую сиплым голосом:
- Молодость сгубил, родителей чуть в гроб не свела, за неудачника замуж вышла!
Она хлестала себя по бокам, потом нагнулась и начала гонять мусор по земле:
- Геркулесова метла! Вымети весь сор из моей избы. Не хочу! Не хочу!
Вдруг она вкопано встала, будто острая боль пронзила всё её существо, лицо сделалось бледным, а глаза словно окаменели. Она посмотрела на дочь и устало побрела к ней. Маша вытащила из волос матери шелуху от семечек, и Любины слёзы потекли по щекам дочери, которая гладила её по голове. Мама слегка отодвинулась и, протянув кулак, разжала его. Сквозь слёзы они улыбались и лузгали семечки. Мамаши, входя в подъезд, неизменно окатывали их взглядом, полным удивления, даже какого-то недоверия, нет, презрения.
А жёлтое такси мчалось по улицам города, и мелькающие, смазанные движением картины доносили обрывки воспоминаний. Он, молодой, подающий надежды химик, влюбился в девушку. Необычайная чувствительность делала Любу особенно притягательной - вся прозрачная, глаза большие, синие, движения, устремлённые вперёд, немного неэкономные, даже суетливые. Они вместе уехали в Сибирь, всю её исколесили. У них родилась дочь, к несчастью, немая. Люба страдала и отгораживалась от него своим горем, Иван ничего не мог поделать, в конце концов бросил работу, чтобы ухаживать за женой и дочерью. А Люба всё больше замыкалась, таяла, у неё начались самые настоящие приступы ярости. Она ругалась, дралась, плакала. Однажды, придя в бешенство из-за того, что муж быстро пачкает воротники рубашек и она должна стоять над тазом, согнувшись в три погибели и стирая руки в кровь, она разбила об его голову бутылку кефира, так что Иван долго лежал в больнице.
Но матерью Люба была хорошей, нежной, заботливой, только иногда от гнева косточки на её пальцах белели, но тогда она выбегала на лестничную клетку и курила, курила, выдыхая сизый дым, а потом возвращалась в квартиру спокойной и бледной.
Иван ушёл от неё, но дочь забрать не решился, понимая, что для Любы Маша единственное, что осталось не затопленным несчастьем. Люба запретила ему общаться с Машей, он не сопротивлялся, просто часами наблюдал за девочкой, как она о чём-то думает. От долгого взгляда и скользящих солнечных зайчиков лицо Маши изменялось, Ивану казалось, что сквозь черты матери проступали его собственные черты, и чем больше он смотрел, тем больше она походила на него. Её нос чуть удлинялся, губы делались суше, глаза становились более спокойными и властными, стремясь по-мужски изучить и подчинить окружающий мир. Иногда Иван натыкался на взгляд Маши, и ему казалось, что она всё понимает и хранит их секрет. Он не пытался ничего изменить, продолжая содержать жену, поэтому у Любы было полно свободного времени, чтобы стеречь дочь от отца и не давать проявляться его чертам.
Глава 6
Марина потянула одеяло, оно осталось неподвижным; дрожа от холода, она прижалась к Михаилу, тот недовольно дёрнул плечом. Марина поцеловала кончики его волос, бесшумно встала, вошла в кухню. Первым делом она всегда выпивала стакан воды - это очень полезно для желудка и способствует хорошему цвету лица.
Стоя под струёй горячей воды, она всё перебирала в памяти подробности вчерашнего вечера. После ужина Миша довёз её до дома, выходить из машины совсем не хотелось, но она прекрасно понимала, что оказаться в постели с малознакомым мужчиной - не самый верный способ найти спутника жизни, хотя мораль обычно не слишком беспокоила её. Но все ненужные пробы и ошибки она совершила за последние тридцать семь лет, теперь пора жить начисто - таково было её наиновейшее убеждение. Предчувствие, что ВРЕМЯ ПРИШЛО, и раньше посещало её, потом, правда, незаметно исчезало, растворяясь в повседневных заботах и неудачах, но Марина не была бы Мариной, если бы со всей страстностью, свойственной её натуре, не кидалась бы во вновь появившееся ощущение "момента истины". С детства её мучили острейшие подозрения на собственный счёт - нелепые мысли об избранности. То ли румынская сказка о женщине из их рода, счастливой жертвенной ослице, которой предстоит невероятная судьба благодаря семейным реликвиям спасти себя и заодно всё оставшееся человечество, то ли присущая ей способность фантазировать и, напротив, полное отсутствие умения анализировать сбивали Марину с пути житейской мудрости. В век кока-колы, Бритни Спирс и высоких технологий вряд ли приходится верить в возложенную на тебя небесную миссию, портрет Бога поистёрся, его влияние на жизнь отдалилось, да и возраст не тот, да и грехи в рай не пустят, поэтому нужно уж точно проверить его и свои чувства, убедиться, тот ли он, кто тебе нужен.
Вчера она дала себе слово, что через секунду после пожелания спокойной ночи выйдет из машины и отправится в свою постель. Но вместо этого порывисто приблизила лицо к Михаилу и поцеловала в губы, вполне скромно, а он, не будь дураком, притянул женщину к себе. Началось! У Марины по телу пробежали мурашки, он нажал на кнопку, блокирующую двери автомобиля, и помчался, неся свою жертву. Переулки, проспекты гостеприимно принимали их, стелясь навстречу горящей дорогой, потом вдруг всё остановилось. Марина не понимала, сколько времени прошло - весь путь она гладила его руку, ладонь которой чуть черствела мозолями.
Войдя в квартиру, в дверь которой Марина тоже позвонила три раза - на счастье, они с ожесточением начали срывать одежду - рубашки и блузы беспомощно махали рукавами, пуговицы сыпались на пол, брюки и юбки без сопротивления сдавались на милость победителя. Его красивое тело, нежная, совсем не мужская кожа, приятный запах и чуть надтреснутый голос будоражили Марину. Михаил любил её и делал это старательно и страстно, но несколько торопливо. Лёгкая небритость колола её, а теперь вот на подбородке и вокруг губ раздражение.
Посмотрев на себя в зеркало, она открыла шкаф, чтобы найти крем.
Косметических следов женщины не обнаружилось - это, конечно, обрадовало её, но и огорчило - идти на работу с красными губами - не слишком разумный и политически верный ход по отношению к собственным работницам. "Дисциплина! Коллектив! Субординация!" - проплыли в её утренней голове слова матери. Мог, балбес, и побриться перед первым свиданием!
Выйдя из ванной, она тихо осмотрела квартиру - большая площадь была обжита со вкусом, но неуютно, чисто, но беспорядочно. В полупустой комнате, где стояли шкафы с книгами, также расположились несколько тренажёров, на стене висели листки с описанием упражнений, кухня, маленькая, совсем не предназначенная для приготовления вкусных воскресных обедов, соединялась с гостиной, спальня с современной, из красного дерева кроватью явно больше походила на лежбище для любовных утех, нежели на степенное семейное ложе. Марина осталась довольна своей экскурсией по квартире, подводившей её к заключению, что сердце Михаила так же пустует, как и шкаф в ванной комнате.
Утром в понедельник она прибыла на работу в отличном расположении духа, хотя и с некоторым раздражением на лице. Сегодня она не злилась на разлёгшуюся по углам пыль, на стены в ржавых потёках, на взгорбившийся линолеум. Ателье открыла Наташа, впервые за последние несколько месяцев Марина опоздала.
Девушки с удивлением разглядывали хозяйку, а та хватала метлу и, больше пыля, чем подметая, начала метаться по цеху, потом, бросив её посередине, захватила недоделанное пальто и давай бешено строчить, да так ровно, что все сгрудились вокруг неё, а она голову поднимает, что-то щебечет и требует, но как-то по-новому, совсем неубедительно, чтобы портнихи немедленно возвращались к машинам. И вот уже пальто дошито, новые выкройки сложены в папку, и сто страниц о Мадонне прочитаны, а долгожданного звонка всё нет. Марина посмотрела в окно, и ей стало мерещиться, что за ней следят. "Должно быть, Михаил!" - загорелась радостная мысль, почти что убеждённость.
Она выбежала на улицу - кирпичная стена, ещё стена, арка, и никого нет, только хмурое небо, кошка жалостно мяучит, и под ложечкой сосёт. Марина постояла немного, вдыхая холодный, царапающий лёгкие воздух, и вернулась в притихшее ателье, работницы давно ушли. Она вдруг вспомнила, что забыла позвонить бухгалтеру, было уже одиннадцать, но она всё же набрала номер телефона:
- Алло, Ира.
- Да, - вытек из трубки счастливый пьяный голос. - Маринка, как я рада тебя видеть, то есть слышать!
- Ты почему на работу не являешься?
- Маринка, запила!
- Честно! Но мне на это наплевать! Чтобы завтра же была, а то уволю!
- Ой, Маринка, завтра буду, но ты меня не пугай. Всё равно тебе без меня никуда - птица небесная живёт в поднебесье, а червяк ползает под землёй.
- Дорогая моя Ира, обычно стадия опьянения с использованием русского фольклора стремительно переходит в буйную драку.
- Доверяй интуиции! Ну, пока, рыбка золотая.
- Дура!