Джейн попыталась сесть, комната поплыла перед глазами, а отбойные молотки застучали с новой силой. Полураздетая, она лежала на кровати, джинсы и трусики, измятые и кое-где порванные, валялись рядом. Глубоко внутри, в низу живота, саднило и горело, и все казалось необъяснимо влажным и липким. Женщина делала свое дело, когда Джейн отключилась. Она продолжала заниматься любовью. По ужасным ощущениям и по состоянию одежды и верхней части ног Джейн поняла, что над ней жестоко надругались. Внезапный приступ ярости смешался с терзающей болью.
Билли Бингэм был прав. Вокруг нее повсюду таилась опасность, она – бедная, наивная дура – отказывалась это замечать. Люси Мастерсон – чудесная, смешная, сумасшедшая Люси – оказалась дьяволом во плоти. Люси, которая, по словам Джули, лучше других могла присмотреть за ней… Джули! За всем этим стояла Джули! Сначала бросила ее в тюрьму, а теперь это! Черт их всех подери! Нужно вставать и убираться из этого места. Неважно куда. Сгодится все что угодно.
Сверхчеловеческим усилием Джейн еще раз попыталась сесть на кровати и свесила ноги на пол. И тут она увидела фотографии.
Они были повсюду. Стопка лежала около ножки кровати. Несколько штук были приколоты к пробковой доске, укрепленной на стене, на которой Люси имела обыкновение писать послания себе самой. Другая куча покоилась на ночном столике. Большой бледно-лиловый лист бумаги был прикреплен к лампе на расстоянии каких-нибудь двух футов от заспанных глаз Джейн. Надпись, выведенная большими красными буквами, гласила:
"Обалдеть, вот так повеселились, дорогая! Давай повторим попозже.
Люблю, Люси".
Дрожащими руками Джейн взяла фотографии. Их было так много. Отпечатки размером восемь на двенадцать отличались резкостью и великолепной игрой света и тени. То, что было изображено на них, разожгло пламя отвращения и ярости в полупроснувшейся Джейн.
Вот в нее проникали, ею овладевали. Вот вся она открыта на обозрение. Непристойнейшие вещи, которые, казалось, доставляли ей удовольствие, были запечатлены для потомства.
Ноги еле держали, когда она попыталась встать с кровати. Она испытывала жуткую слабость, не было сил, но ее питал огонь ярости, который медленно уничтожал паутину, опутавшую мозг. Сначала казалось, что это конец, конец ее жизни, что нет никакой возможности пережить весь ужас стыда, но потом эти мысли ушли в прошлое. То был водораздел.
То был конец прежней Джейн, но он же станет ее новым началом. Она сама виновата в том, что с ней произошло. Ею манипулировали, ею воспользовались – ее обманули и опозорили, но в конечном счете вина целиком ее. Она верила тогда, когда следовало быть подозрительной, прощала там, где должна была научиться ненавидеть. Была настроена оптимистично, несмотря на мудрые предостережения, и в итоге – горькие страдания. Что ж, женщины называют собственные ошибки опытом. Теперь уж она усвоит этот урок хорошенько, и никто, никто на этом свете, никогда, никогда не посмеет еще раз обойтись с ней подобным образом.
Потом, гораздо позже, будет время для мести. Но сейчас в мозгу сидела лишь одна мысль: бежать.
Она взглянула на часы. О Боже! Пять часов вечера. Она проспала всю ночь и большую часть дня.
Куда, черт возьми, податься? У нее практически нет денег, нет друзей. Господи! Если б она только послушала Билли.
Эта мысль пробилась сквозь вязкий сироп размягченного мозга. Билли поможет ей. Если бы знать, где он.
Она доковыляла до телефона и набрала номер. В "Мармоне" не знали его адреса. Нет никакой информации для Джейн Каммин. На несколько дней для Джейн Каммин была сделана броня, но она не появилась. Итак, ничего. Может быть, он вернулся? Если его там тоже нет, то вдруг подскажут, где его искать. Главное, не нарваться на Джули. В месиве памяти Джейн с трудом отыскала нужный номер телефона.
Трубку взял мажордом. Как же, черт подери, его звали? Гонсалес. Педро. Что-то мексиканское. Пит? Она старалась придать голосу властность. Растущая ярость помогла.
– Говорит Джейн, сестра Джули. Нет, не хочу говорить с Джули… я…
Во рту ее пересохло. Слова явно не хотели выходить наружу. Она отчетливо представляла, что именно хотела сказать, но выразить мысль словами было трудно, а затем мысль вновь куда-то поплыла.
– Мистер Бингэм там?
Вот, оно самое.
– Куда?.. Что я хочу спросить… куда он перебрался?.. Да, адрес… Торговая улица, тридцать три. Вы уверены?
Джейн бросила трубку. Слава Богу! По крайней мере, теперь она знала, куда ехать. Через полчаса она будет в безопасности. И жизнь начнется заново.
Пошатываясь, она прошла через комнату, умудрилась натянуть испачканные трусики и джинсы. На переодевание нет времени. Нужно во что бы то ни стало выбраться отсюда. В полусне она двигалась по жилой комнате, в которой царил беспорядок, обличительные фотографии все еще были на своих местах; покрытый пятнами палас, разбросанные подушки – казалось, здесь орудовал сумасшедший громила. Она кое-как вышла через дверь, скатилась по невысоким ступенькам вниз, к стоянке машин. В голове не было ничего, кроме все поглощающих ярости и ненависти к себе за падение, доведшее ее жизнь до такого состояния. Она никогда не считала себя глупой или наивной, но теперь, глядя на себя сквозь клубящийся дурман, отчетливо видела, что оказалась именно такой – невинной среди испорченных, достаточно созревшим ягненком, чтобы ему перерезали глотку. Что ж, отныне она никогда не будет ягненком. Отныне им всем придется считаться с Джейн Каммин. Перемена имени показалась довольно неудачной идеей – проделкой мишурного города. Теперь оно приобрело иной смысл. Стало могучим символом новой Джейн, связываться с которой будет смертельно опасно.
Как пьяная, брела она по стоянке, и лишь решимость заставляла ее двигаться вперед. Вот и "жук" ("Фольксваген"). Люси оставила ключи в машине, в своей маленькой любимице. Люси Мастерсон не запирает машину в Лос-Анджелесе – вот так штука. Хорошо, пусть Люси смеется, пока может, потому что в один прекрасный день Джейн намерена рассчитаться с ней за все, что она сделала, и похоронить в одной могиле с сестрой, чтобы обе гнили там вечно бок о бок.
Сев за руль, она почти лишилась чувств, повернула ключ зажигания и под аккомпанемент рева сотен клаксонов и возмущенной брани водителей влилась в вечерний поток машин.
На отрезке Солнечного бульвара от Западного Голливуда до берега моря лос-анджелесские автомобили проветривали своих владельцев.
Характер дороги постоянно менялся. Взбалтывающие кишки ухабы в Холмби-Хиллз переходили в плавные части Лос-Анджелеса, которые уступали место крутым поворотам вокруг вершин гряды Топанга и озера Санта-Инес. Но Джейн пребывала в блаженном неведении. Двигатель "жука" гудел, как рассерженное насекомое, отбрасывая назад милю за милей, а окружающие машины – отполированные до блеска символы финансового благосостояния их владельцев – в ужасе отскакивали в сторону. Со всех сторон раздавались негодующие гудки клаксонов, и перепуганные лица автолюбителей перекашивало от злости, когда они отпускали проклятия в адрес неумелой особы, восседавшей за рулем "жука". Джейн совершенно не волновало, почему она ни в кого еще не врезалась. Причина была проста – другим вовсе не хотелось, чтобы в них врезались. Они, можно сказать, вели ее машину вместо нее.
Не так-то просто оказалось найти Венис. Еще сложнее разыскать Торговую улицу. Но дом № 33 стоял там, где положено, – между домами 31 и 35. "Фольксваген" остановился, подобно пьянице, вывалившемуся из бара: наполовину на дороге, наполовину на тротуаре. Дверь в здание была распахнута. Кто-то наделал лужу на полу. Лестница была прямо перед ней. Джейн заставила свои свинцовые ноги карабкаться по ступенькам. Выбившись из сил, она крикнула:
– Билли!
И вдруг на площадке лестничного марша показался он и посмотрел на нее сверху вниз со странным выражением лица.
– Джейн!
– О Билли!
Она улыбнулась – ее лицо исказила гримаса.
– О Боже!
Джейн устало опустилась на каменные ступени лестницы: она добралась до спасительного оазиса.
– Джейн. Что ты здесь делаешь? Как ты меня разыскала?
Билли не испытывал большого восторга, увидев ее. Он не спускался с верхней площадки.
– Ты так и не появилась в "Мармоне"?
Казалось, он хотел ее упрекнуть.
– Нет, я не пошла туда. Я осталась у Люси. Мне следовало послушать тебя, Билли… а я не послушала.
Она устала. Почему он не спустится вниз, не подхватит своими сильными руками и не отнесет в кровать?
– С тобой все в порядке, Джейн? Ты выглядишь ужасно.
Он спустился к ней вниз.
– Что за чертовщина с тобой приключилась?
– Ужасно, Билли. Как ты и говорил. Ужасно.
Вновь тщетная улыбка промелькнула у нее на лице; говорить об этом невозможно. Она не хотела ничего объяснять. Ей хотелось одного – чтобы ее поняли.
Он опустился на колени рядом с ней, и теперь она разглядела озабоченность в его взгляде. Но куда подевалась страстность? Ведь ее было так много в его глазах, когда он предлагал ей свою жизнь, свое будущее и свой дом.
– Ты хочешь, чтобы я осталась здесь, Билли, хочешь?
– Конечно, хочу. Рад тебя видеть.
Он старался, но у него не получалось. Одна часть его натуры страстно хотела этого, но эта часть уже не была большей. Большая его часть желала другого – будущего, которое ему обещал Ивэн.
Он увидел, что она все поняла.
– Я уезжаю. В Нью-Йорк. Упаковываю кое-какие вещи. Через два часа вылетает мой самолет. Эй, Джейн, ты что, приняла?
Указательным пальцем он приподнял ее подбородок вверх, ее голова запрокинулась, а расплывающийся взгляд скользил по его лицу.
– Господи, Джейн, я же предупреждал тебя. Проклятье, катись все к чертям, я тебя предупреждал.
– Ты летишь в Нью-Йорк с Кестлером, Билли?
Он кивнул и отвел глаза в сторону.
– Послушай, Джейн. Ты можешь остаться здесь. Меня здесь не будет, но ты можешь остаться, и я смогу выслать тебе немного денег…
– На наркотики, на которых, как ты думаешь, я сижу?
Он отвел взгляд в сторону. Боже милостивый, вот сейчас перед ним все, в чем он нуждался. Как мог мир так круто измениться? Позавчера было совсем иное время, другая галактика. Тогда любовь, страсть и эта прекрасная девушка значили для него больше всего на свете. Той ночью он мечтал лишь о человеческой жизни, об обычной жизни среди честных людей, поступки которых несложно предсказать, и о Джейн. Но вмешалась Судьба и сыграла одну из своих старых и излюбленных шуток. В тот самый момент, когда он был готов отказаться от своих амбиций, дьявольский посредник предложил ему сыграть по-крупному. Ивэн Кестлер пообещал сделать из Билли звезду, которая засияет на художественном небосводе, сделать его тем, кем он всегда мечтал стать. Сперва он думал отказаться от всего, но затем вновь вернулись неукротимые желания и мечты и заполнили все его помыслы, и Ивэн умело их подогревал, лелеял, поглаживал, заигрывал до тех пор, пока они не превратились в настоящее и будущее Билли. Джейн никогда не смогла бы дать ему ничего, что могло бы сравниться с этим.
И все же он был ей нужен. Она не хотела рассказывать ему об обрушившейся на нее катастрофе, пока не почувствует, что он готов выслушать и позаботиться о ней. А он не хотел слушать, так как знал, что не сможет более позволить себе заботиться о ней.
Они красноречиво выразили всю сложность положения продолжительным молчанием на грязной лестничной клетке.
Джейн опустила голову. Она-то думала, что ниже падать некуда, но, судя по всему, ее падение продолжалось. Билли в ней не нуждался. Люси хотела с ней развлекаться. Джулия хотела ее убить.
Она поднялась и ухватилась за железные перила, чтобы не упасть.
– Не волнуйся, Билли. Я не буду стоять на твоем пути. Я сыта по горло тем, что оказываюсь поперек пути другим, и оттого, что они стоят поперек моего.
Она повернулась к нему спиной.
– Джейн, оставайся здесь. Ради Бога. Ты не можешь уйти просто так. Живи в этой квартире.
– Катись ты со своей квартирой. Отвяжись, – тихо сказала Джейн, спускаясь по ступенькам.
Теперь Джейн была посреди неоновой ночи, прокладывая путь через нервный город. Как смешно путались краски. Фары автомобилей наплывали, как облака светлого пара, а красные стоп-сигналы выписывали странные фигуры в глазах, которые Джейн с трудом держала открытыми. Лиловая пелена опутывала мозг, а лучи только что зашедшего солнца, казалось, солидарно с владевшей ею сумасшедшей яростью раскрасили небо темно-красным заревом.
В глазах плясало, машины шарахались от нее в разные стороны, пронзительные гудки выражали возмущение жителей города тем, что машину, ведомую Джейн, бросало из стороны в сторону, а это таило угрозу автомобилям, которые были им столь же дороги, как звуки оваций.
Джейн выехала на какую-то автостраду – Санта-Моника? Сан-Диего? Вентура? Какая разница. Как хорошо быть одной, вдалеке от того места, где она находилась раньше, и двигаться вперед, куда бы то ни было.
Она очень медленно реагировала на опасность, еще медленнее понимала происходящее. Как бы там ни было, но это была самая обычная авария. Машина резко остановилась: нога не успела вовремя среагировать; когда взвизгнули тормоза, руль вывернуло вправо. А потом? Ничего особенного. Никакой боли, просто невыносимо яркий свет и оглушающий грохот, странные запахи и люди, делающие ей уколы и говорящие странные вещи, например: "Посмотри на меня" и "Можешь пошевелить ногами?" Затем абсолютная пустота, когда навалившаяся темнота поглотила ее.
17
Реактивный самолет компании "Пан-Америкэн" еще только оторвался от взлетной полосы, чтобы через пять часов приземлиться в аэропорту Кеннеди, а Билли Бингэму показалось, что он уже прибыл.
Этому ощущению способствовало то, что он летел первым классом. Джули никогда не брала его с собой в авторские поездки, и он впервые имел возможность оценить условия полета еще пятнадцати пассажиров: шампанское на взлетной полосе, завистливые взгляды летевших пассажирским классом, они сознательно избегали его глаз, когда пробирались по просторному салону первого класса (где в изобилии лежали новые журналы и работали более миловидные стюардессы) в предназначенный для них тесный пассажирский салон, напоминавший вагон для перевозки скота.
Но присутствовало нечто большее. Был Ивэн Кестлер, сидевший рядом с ним и излучавший поразительно бодрящую смесь уверенности, человеколюбия и вожделения. Странно, наиболее мощной составляющей было вожделение, но то была не просто тяга к телу Билли. Скорее это было влечение к его будущему: стремление к невероятному богатству, которое, как Ивэн знал, его открытие принесет ему; а прежде всего страсть к тем почестям, которые выпадут на долю человека, сумевшего увидеть величие таланта там, где до сих пор никто его не замечал. Билли знал о всех помыслах Ивэна, потому что Ивэн сам рассказал ему о них самым подробным образом. У Билли не было оснований не верить в его мечты. Ивэн Кестлер олицетворял художественный мир и был квинтэссенцией художественного мира Нью-Йорка – города, в котором, как отлично знал Билли, он должен будет добиться успеха.
Билли потягивал шампанское. Честно говоря, оно ему не нравилось, однако же было символом того, что наконец-то он вышел на свою дорогу. Он даже мог бы заметить, что шампанское не очень хорошее, это как ни странно, делало его лучше. Ему недоставало бодрящей сухости привычных напитков. Оно было слишком кислым по сравнению с "Букетом Крюга", который он, бывало, выпивал в доме у Джули перед ленчем. Может быть, стоит отослать шампанское обратно. Билли Бингэм, титан искусств, отныне человек с утонченным вкусом; впредь никаких красных косынок на шее и запачканных краской джинсов, никаких услужливых поклонов перед той женщиной с кошкой, хватит унижений и страданий. Чтоб ты подавилась, Джули Беннет, – настала твоя очередь кланяться.
От этой мысли он рассмеялся вслух. Джули Беннет. Как близок был он к тому, чтобы поверить ее невероятной лжи. Он находился в миллисекундах от того, чтобы загубить свою жизнь, его разум трепетал перед дьявольской изворотливостью ее ума. Кестлер намеренно не высказал свое мнение по поводу его картин, но она догадалась, выкручивая его слова до тех пор, пока правда не проступила кровавыми отпечатками на полу. Она собиралась покончить с Билли, если не своими руками, то с помощью нищеты и безвестности, которая, как ржавчина, испортит его жизнь. Но теперь Билли стоял на пороге славного будущего. Этот маленький человечек, обладавший великолепной репутацией, обещал бросить мир к его ногам, и Билли поверил ему, потому что всегда верил в себя. Его блестящее будущее, подобно бриллианту, имело множество граней, и одной из них была сладкая месть, реванш, который он возьмет над женщиной, мучившей его. На каждой очередной ступеньке лестницы, ведущей к звездам, он станет поносить ее. В журналах, посвященных искусству, в газетных статьях, в телеинтервью и в каждом грязном углу самой захудалой газетенки он будет насмехаться над отсутствием у нее вкуса.
Ивэн посмотрел на Билл.
– Могу я тоже посмеяться?
– Я только что думал о Джули.
Ивэн рассмеялся.
– Мы обвели ее вокруг пальца. Думаю, она не скоро придет в себя.
– Ей никогда этого не позволят. Никогда, пока я жив.
Ивэн взглянул на него. Железная решимость этого молодого человека была даже важнее таланта. Другие шли по обочине. Они хотели достичь заветной цели, но одновременно им хотелось и много другого – быть любимыми, богатыми, счастливыми. Истинному гению чуждо все мирское. Что для него деньги, удовольствия, отвлекающее присутствие друзей или любимых по сравнению с искусством? Это вопрос направленности и приоритетов, равнодушие к сомнениям и страхам, которые одолевают простых смертных. Билли Бингэм достигнет величия, поскольку в нем есть неукротимая вера. Ивэн Кестлер знал, что он всего лишь закрепляет, ускоряет неизбежный процесс возвышения Билли Бингэма.
Он заметил, как по лицу Билли пробежала тень.
– В самом деле важно быть именно в Нью-Йорке? – спросил Билли.
– Да, жизненно важно. Нью-Йорк – центр искусств. Лос-Анджелес в художественном мире играет второстепенную роль. Некоторые считают, что актеры и певцы тоже художники. Такое утверждение беспочвенно, искусство не может базироваться на одном воображении. Оно начинает голодать или выцветает на солнце и становится анемичным и безжизненным. Одному Богу известно, как тебе удалось избежать этого, но ты смог.
– Сам не знаю, как это получилось, – сказал Билли, ерзая на своем кресле. – Не обязательно страдать, чтобы писать картины. Не обязательно жить в холоде, без удобств и в нищете. Весь этот неоэкспрессионистский мусор в Нью-Йорке – лишь мода. Попытка самоувековечиться. Дело обстоит по-другому. Искусство просто существует, и никто не знает почему. Я не смог бы написать все эти картины, если бы бродил по Венису, если бы не мог нормально питаться, купить красок или чего-то другого.