– Так должно быть, но они же сказали, что отправили его на несколько месяцев.
– Я, точно также как ты, совершенно не понимаю, в чем дело, но сейчас мы с тобой совершенно бессильны.
– Если бы я хоть знала, где она живет, я бы написала, но они мне даже адреса не дают!
– Да? Но это в общем-то можно понять. Раз уж они решили, что ты на него дурно влияешь... Странная, конечно, реакция, но, поверь, все обязательно уладится. Выпей-ка вина, а я пойду приготовлю ужин.
Спокойствие Макса отчасти передалось и мне, поев, я почувствовала себя немного лучше, а мое огорчение сменилось ужасной злостью из-за того, что родные поступили с Гастоном так жестоко. Но Макс был прав мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Во всяком случае, так мне тогда казалось.
Утром я рано ушла в мастерскую и, поскольку мне хорошо работалось, не стала делать перерыва. Писать ту часть картины, где была Жозефина, было неприятно, но, с другой стороны, ярость, которая копилась во мне и не находила выхода, придавала мне силы. В одиннадцать Макс постучал и вошел, неся дымящийся кофейник.
– А ну-ка, отвлекись и выпей кофе. Ну, как ты?
– Спасибо, лучше. Я послушалась тебя и решила, что надо ждать. Но меня это все просто бесит, и, боюсь, Жозефине несдобровать, – во всяком случае на холсте.
– А, ты ее пишешь? Я не знал. Не разрешишь хоть одним глазом взглянуть на эту ведьму?
– Если хочешь. Она еще совсем не закончена, но кое-какое представление получить можно. – Макс подошел, и я взяла у него чашку. – Надеюсь, она не получится у меня слишком злющей, но намек есть... Макс? Ну как тебе? Что, очень плохо?
Его лицо стало вдруг почему-то белым как мел, и он схватился руками за мольберт.
– Макс, что с тобой? – изумленно спросила я.
Взгляд его стал тяжелым, и он смотрел мимо меня.
– Это Жозефина?
– Ну да! А что? – я еще больше удивилась. – Боже... Погоди, Клэр, не говори ничего... Мне надо подумать.
Он подошел к открытому окну и, беспомощно уронив руки на подоконник, наклонился, чтобы глотнуть воздуха. Я снова подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину, пытаясь понять, что могло его так глубоко потрясти, но не увидела ничего, кроме Жозефины, едва намеченного силуэта ее сестры и набросков фона.
Макс, не поворачиваясь ко мне, спросил:
– Так в каком городе, ты говоришь, живет Жозефина?
– Кажется, в Ницце. Я же сказала тебе, что точно не знаю... – мне почему-то становилось страшно. – Послушай, я не понимаю, что происходит?
Он повернулся, и теперь я испугалась всерьез. Макс сейчас напоминал профессионального убийцу, и это было малоприятное зрелище.
– Я и сам не знаю, но я только что понял, что просто обязан ее разыскать. Я вернусь сразу же, как смогу, Клэр. Дай мне несколько дней.
– Но Макс, куда ты поедешь? Прошу тебя, объясни, в чем дело!
– Я был когда-то давно и при весьма необычных обстоятельствах знаком с этой женщиной. Если она полагает, что ей удалось от меня спрятаться... она очень сильно ошибается.
– Что? Макс, о чем ты?
– Пожалуйста, не спрашивай больше. Не сейчас. – Он поднялся наверх и, прихватив с собой сумку, тут же спустился и направился к "Мерседесу". Я вышла вслед за ним, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Пока он открывал дверцу и, наклонившись, забрасывал сумку на сиденье, мне казалось, что он вообще не замечает меня, но он выпрямился и сказал:
– Послушай, Клэр, мне ужасно неприятно, что так вышло, но я все обязательно тебе объясню, когда вернусь.
Глаза его сузились от гнева, я никогда не видела его таким прежде.
К концу следующего дня после внезапного отъезда Макса, мои нервы были напряжены до предела. Я ужасно старалась хоть в чем-то разобраться. Макс откуда-то знал Жозефину, и это заставило его ринуться в Ниццу. Больше я так ни до чего и не додумалась. Меня безумно беспокоило, что он так зол, но теперь я сама начала сердиться на него за то, что он оставил меня в неведении.
Неожиданно мне показалось, что кто-то скребется в окно мастерской, и я чуть не вскрикнула от испуга. Крепко сцепив руки, я уговаривала себя, что мне мерещатся страхи там, где их нет, но все же сердце у меня ушло в пятки. Я поднялась и дрожа подошла к окну.
– Мадемуазель... – донесся до меня едва слышный голос Гастона.
– Гастон! – я распахнула окно настежь.
– Ох, мадемуазель, – едва выговорил он, залезая, и, оказавшись в комнате, бросился ко мне в объятия. Я не выпускала его несколько мгновений, затем немного отодвинула от себя и пристально всмотрелась в его лицо.
– Гастон, что стряслось? – вид у него был ужасный, темные круги залегли под глазами, а кожа казалась восковой.
Он молча мотал головой, и только крупные слезы капали из огромных глаз.
– Малыш, ты удрал?
Он кивнул.
– Пойдем на кухню, выпьем горячего какао, и ты мне все расскажешь.
– Вы одна, мадемуазель? – с опаской спросил Гастон.
– Да, как всегда, а что собственно? И почему ты не захотел войти в дверь?
– Я все объясню. А можно мне какао и чего-нибудь поесть? Я страшно голодный и устал.
Он говорил по-французски, что тоже являлось доказательством того, что он по-настоящему измучен. Я ответила ему на его языке.
– Я сделаю тебе омлет, и ты будешь рассказывать и есть.
Он только кивнул и пошел за мной, не выпуская моей руки. Я быстро принялась за дело, а Гастон уселся напротив и молча смотрел на меня. Видимо, его успокаивали мои размеренные движения. Я болтала с ним, рассказывала о том, как я о нем беспокоилась, и о том, как рада, что он вернулся, уговаривая больше ни о чем не волноваться. Он ничего мне не отвечал. Что бы с ним ни случилось, но он был явно ужасно огорчен, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя.
Омлет с толстым куском ветчины и большой ломоть хлеба, с помощью которого он помогал себе уничтожать все это, помогли ему восстановить силы, и он стал менее бледным. Бормоча слова благодарности, Гастон допил свое какао, и я, сделав ему вторую чашку, усадила его на диван.
– А теперь, малыш, расскажи мне все с самого начала.
Было похоже, что я открыла шлюзы, и на меня хлынул поток. Тетя, которая приехала, чтобы увезти его подальше от меня, его протест, потом долгое путешествие в машине на юго-восток. Он сказал, что в Ницце его заставили сидеть почти все время взаперти и что он собирался добыть денег, чтобы удрать, но прошлой ночью был вынужден убежать, ничего не дожидаясь.
– Потому что понимаете, мадемуазель, я ужасно перепугался, просто ужасно... Я такое увидел и услышал...
– Чего же ты испугался? – спросила я, начиная что-то подозревать.
– Я спал, но меня разбудил крик, и я услышал мужской голос. Мне показалось, что я его знаю, я пошел вниз и стал слушать из-за двери. Слышно было не очень хорошо, но я смотрел в замочную скважину.
– И о чем они говорили, Гастон? – впервые я не могла его отругать за то, что он подслушивал.
– Они говорили по-английски, мадемуазель. Я даже не знал, что тетя знает английский. Но это точно.
– Да, да. Так что же заставило тебя удрать среди ночи?
– Они дрались. Вообще-то я почти ничего не понял. Тетя Жозефина сказала, что она сделала то, что надо, что она знала, что собирается сделать он, и что ей бы тогда не поздоровилось. А он ответил, что она совершенно права, и что если она думает, что земля может сейчас носить их обоих, то ошибается. Что это значит, а, мадемуазель?
Я нахмурилась.
– Только то, что они должны быть друг от друга подальше. Продолжай.
– Он закричал, что хватит того, что она уже выиграла от своего вранья, и что он не допустит, чтобы через столько лет все вылезло наружу. И еще сказал, чтобы она даже не пыталась скрыться, и чтобы знала, что он ее все равно разыщет. А потом они стали спорить насчет других людей и денег. Это все я не очень хорошо разобрал. Я думаю, он ругался. Но я не понял, мадемуазель!
– Я тоже не понимаю, малыш, – ответила я, стараясь казаться спокойной, хотя чувствовала, что кровь стынет в моих жилах. Меньше всего Гастону сейчас нужна была женская истерика. – Вспомни все-все, что помнишь, и, может быть, мы вдвоем сумеем разобраться. Все, Гастон, понимаешь? – торопливо добавила я.
– Ну, она ответила, что если бы только могла, то сообщила бы про него в полицию, и если он еще что-нибудь попробует сделать, то сообщит, пусть даже ей придется рассказать про то, что она тоже участвовала. А потом он сказал, что убийство, так он и сказал, мадемуазель, что убийство совершить легче, чем многие думают, и что, если она не глупая, то лучше ей его послушаться. А она сказала, что он, наверное, ненормальный, если хочет решиться на такое, и что на этот раз он точно окажется на веревке, где ему и место. И еще она сказала, что ей положена ее доля – я правильно говорю по-английски? Я точно не знаю.
– Да, Гастон, правильно. – Мне казалось, что вокруг меня все рухнуло в одно мгновенье.
– Что ей положена ее доля, если он не хочет, чтобы она пошла в полицию. А он ответил, что давным-давно с ней расплатился, и что лучше умрет, чем даст ей еще хоть один пенс, и что он не позволит ей ему мешать. А потом он сказал, что увезет меня, мадемуазель! Тетя ответила, что я для него никто, а он не согласился и сказал, что она не должна была меня забирать, потому что так только хуже, и что это глупейшая ошибка и что он бы никогда не узнал, если бы не картина. А она сказала, что даже не подозревала о ней. Потом она начала плакать и повторять, что я принадлежу ей, и что он не может меня у нее отнять, иначе она вправду позвонит в полицию. Они кричали друг другу просто жуткие слова, и он очень сильно ее ударил...
Голос Гастона дрогнул, и он жалобно всхлипнул.
– И что потом, малыш? – осторожно спросила я.
– Не знаю, мадемуазель. Я не удержался на ногах и шлепнулся возле двери. Получился ужасный грохот, и он снова выругался. Наверное, он понял, вот я и дунул из дому. Не знаю, видел ли он меня или нет.
– И что же ты сделал дальше? – спросила я, уже почти не слыша его.
– Побежал на железнодорожную станцию. У меня не было денег, понимаете, и я пошел к начальнику. Я объяснил, что ехал на поезде с мамой и пошел искать туалет, но с моей стороны оказалось занято и пришлось идти в другую. А в Марселе поезд поделили, и я попал в неправильную часть, ту, которую отправили в Ниццу, и у меня нет билета и багажа, а мою маму увезла другая половина. Ну он и дал мне обратный билет, потому что он решил, что я храбрый и смогу сам найти маму, если доеду. А я правда храбрый, да?
– Да, Гастон, конечно. Даже очень. И очень изобретательный, раз придумал такую историю.
– А потом я подошел со своим билетом к другому окошку и поменял на такой, с которым я мог ехать в нашу сторону, докуда хватало денег. Мне пришлось подождать утреннего поезда, а потом я останавливал проходящие машины, пока не добрался сюда. Мадемуазель, что нам теперь делать?
Он с полным доверием возлагал на меня всю ответственность, а я сама чувствовала себя совершенно больной и растерянной.
– Честно говоря, не знаю. Скажи мне еще вот что, Гастон, – я из последних сил молилась, чтобы мое подозрение не подтвердилось. – А ты разглядел этого мужчину? Ты знаешь, кто это?
– Но я думал, вы сами поняли, мадемуазель! Это был месье Макс.
– Гастон, – еле выговорила я, – ты точно не ошибся?
– Ну да, мадемуазель, точно. Правда, я видел его в замочную скважину, но я его узнал. И потом тетя называла его по фамилии.
– Я понимаю. – От волнения я почти не могла думать. Мне казалось, что Гастон обращается ко мне откуда-то издалека.
– Почему, мадемуазель, почему он говорил так странно с моей тетей Жозефиной?
– Не знаю, Гастон, правда, не знаю. Но зато он сейчас уже знает, что ты сбежал, и наверняка заподозрит, что ты придешь прямо сюда.
– Он, конечно, ужасно разозлился, что я все слышал.
– Да, я тоже так думаю.
– Но я ведь правильно поступил, да, мадемуазель? Я жутко перепугался и думал, что попаду в беду.
– Да, малыш, ты правильно поступил.
– 3начит, он приезжал в Сен-Виктор, чтобы найти мою тетю?
– Если бы только знать... – я тяжело вздохнула. – Нам бы с тобой было хоть чуточку легче. Думаю, приехал он все же ко мне, а остальное вышло случайно. Весь вопрос, какое отношение твоя тетя имеет к Максу. Он ничего не говорил, пока два дня назад не увидел картину, которую я писала. Вот тут-то он и уехал в Ниццу.
– Но зачем он хотел забрать меня, мадемуазель? Я же ему никто, зачем я ему понадобился?
– Да, но ты много значишь для меня, и он знал, что я очень без тебя скучаю. Я должна поговорить с твоими родителями, Гастон. Ты останешься здесь, пока я не вернусь.
9
Я тебя не оставлю.
Антуан де Сент-Экзюneри
Я как следует устроила Гастона, еще раз заверив его, что скоро вернусь. Он не хотел оставаться, но я не могла рисковать, боясь снова поставить его под удар, потому что поведение его родителей во всей этой истории по-прежнему оставалось для меня загадкой. Я поехала прямо к ним.
– Мадемуазель? – дверь мне открыла мадам Клабортин. Ее круглое лицо опухло от слез, и даже стекла очков не скрывали воспаленных глаз. Я поняла, что она знает об исчезновении Гастона.
– Мадам, простите, что беспокою вас так поздно, но у меня для вас хорошая новость.
– Хорошая? – переспросила она, хлюпая носом.
– Да. Гастон у меня.
– Ох, спасибо, что сказали, – поблагодарила она и поднесла к носу платок. – Слава Богу, а то я ужасно волновалась.
Муж подошел к ней и обнял за плечи.
– Вы должны простить мою жену, мадемуазель, у нас в семье большое горе.
Страх захлестнул меня ледяной волной.
– О, я сочувствую, но что...
– Мне послышалось, вы говорили, что Гастон вернулся?
– Да. Он убежал из Ниццы. Он у меня. Месье, он страшно расстроен, и только поэтому он не пришел сразу домой.
– Зайдите, пожалуйста, мадемуазель. Не годится нам толковать обо всем этом вот так, в дверях.
Я вошла вслед за ними в их grапd piece, не слишком красивую, но очень чистую комнату. Месье выдвинул для меня из-за неполированного соснового стола стул с тяжелой толстой спинкой, и я села, плохо соображая, что делаю. Затем он усадил жену.
– Простите, что я снова вмешиваюсь, но я подумала, что вы будете рады узнать, где Гастон. Наверное, его тетя вам звонила и беспокоилась. Я понимаю, это очень нехорошо, что он не слушается, но...
Месье Клабортин резко оборвал меня:
– Его тетя умерла, мадемуазель.
У меня закружилась голова, я ощутила во рту горечь.
– Ж-жозефина... у-умерла?
Месье Клабортин кивнул.
– Ее нашли сегодня в ее квартире. Мы сами только узнали. Позвонили из полиции. Из Ниццы.
– Да, – произнесла я растерянно, – а... как она умерла?
– Сломала позвоночник. Вчера вечером оступилась и упала с лестницы. А Гастон, что, видел? Он, может, потому убежал?
Я не могла говорить, и только отдаленно, как сквозь стену, до меня доносились всхлипыванья мадам.
– 3начит, он видел? – не унимался месье.
– Нет, – я с трудом сглотнула слюну, из всех сил стараясь взять себя в руки. – Нет. Он не знает.
Месье Клабортин потер лоб.
– И то хорошо. Не дай Бог ребенку увидеть такое.
– А как... как это выяснилось?
– Полицейские сообщили, что ее сегодня днем нашел месье Лейтон.
Я обмерла.
– Что?
– Мы тоже ужасно удивились, но, знаете, он, оказывается, страшно беспокоился, где Гастон. Я позвоню сказать...
– Нет! – Я вскочила на ноги. – Нет. Прошу вас – подождите. Я вам еще не все сказала.
– Мадемуазель, – медленно произнес месье Клабортин, – я ничего не понимаю.
– Я тоже, месье. Но думаю, может быть, вы и ваша жена поможете разобраться. Гастон вчера подслушал разговор, который очень его огорчил. Потому он и убежал. У Жозефины был мужчина, и они ссорились. Гастон мало что понял, но речь шла о ее прошлом, и о том, что она когда-то солгала этому человеку. Быть может, вы что-то знаете, ну хоть приблизительно?
– Моп Dieп!– Мадам побледнела и схватила мужа за руку.
Я внимательно за ними наблюдала. Видимо, им была известна правда.
Месье Клабортин, облизав губы, спросил:
– А что еще он услышал, мадемуазель?
– Ничего, что бы могло хоть что-то прояснить. Я думала, это удастся вам. Возможно, все это и не имело отношения к тому, что случилось потом. Но Гастон сказал мне, что они оба кричали, и что мужчина был очень зол.
В комнате стало совсем тихо, тишина была до того плотной, что казалось, ее можно резать ножом. Наконец, я услышала, как месье шумно вздохнул, но мадам не дала ему заговорить.
– Нет, Жан-Пьер! – голосу нее стал визгливым и тонким.
Муж сурово посмотрел на нее.
– Мадемуазель Вентворт должна знать, Фредерика.
– Но Жозефина... она не хотела!
В это мгновенье я, вероятно, так крепко сжала руки, что позже заметила на тыльных сторонах своих ладоней глубокие следы ногтей.
Месье Клабортин снова вздохнул.
– Мы должны успокоить мадемуазель Вентворт. – Он посмотрел на меня. – Это секрет, которого мы много лет не раскрывали. Мы никогда не думали, что все выплывет наружу.
– Прошу вас, вы можете мне доверять. – Я знаю. Гастон не наш ребенок, мадемуазель.
– Что? – вот уж этого я никак не ожидала. – Его матерью была Жозефина.
– Жозефина была матерью Гастона?
– Да, мадемуазель. Она была молодая, глупая и одинокая, уехала в Англию, и мы несколько лет ничего о ней не слышали, пока с ней не стряслось беды. У нас своих детей не было, и мы решили взять Гастона, когда она поняла, что не сможет сама его вырастить. Мы как раз переезжали в Сен-Виктор, и никто бы все равно не узнал. Гастон был еще слишком маленький, чтобы помнить.
– Это был ужасный позор для моей сестры – родить ребенка без мужа, – прошептала мадам. – Она посылала нам деньги каждый месяц и приезжала, когда могла. У нее в Ницце был свой магазин одежды, понимаете, и ей было не просто выбраться. Но она любила Гастона.
– Да, конечно. Но месье... может быть, Жозефина все же говорила, кто был отцом ребенка?
– Сначала нет, – ответил он безразлично, – да никто и не спрашивал. Она осталась одна, вот и все, и вернулась домой. Разве будешь расспрашивать, если человек в беде?
– Да. – В голове у меня была сплошная каша. Все мои домыслы оказались пустыми. Но месье снова меня удивил.
– Не так давно Жозефина начала беспокоиться, и мы узнали кое-что новое. Она сказала, что забрала ребенка и уехала, когда отец, – его звали Джон Эдисон, стал ей угрожать. Он не собирался на ней жениться, понимаете, но очень хотел отобрать у нее мальчика. Так что она удрала, не сказав ему, куда едет. И она боялась, что он с ней что-нибудь сделает, если найдет.
– Думаешь, это он, Жан-Пьер?
– А кому еще? Понимаете, мадемуазель, она перепугалась, когда вы нарисовали Гастона. Она думала, он увидит портрет и узнает мальчика. До нее дошло, что у вас выставка в Англии и что вы рисовали нашу деревню и Гастона. Вот она и решила, что он может приехать и забрать парнишку.