В руке ее покачивались листки бульварной прессы, и она была так серьезна, что он почувствовал себя полным идиотом, позволившим себе предаться дурацким размышлениям, когда существует нечто, на что он даже не обратил внимания. Он с трудом справился с собой, заставив себя сосредоточиться на том, о чем она говорила.
– Хуже? – переспросил он. – Что может быть хуже?
– Вот, смотрите, – сказала она, протягивая ему газетный лист с крупным заголовком: ЗВЕЗДА УПАЛА С НЕБА В ОБЪЯТИЯ ГЕРОЯ-ПАРАШЮТИСТА.
Прочитав это, Мак застонал, как от зубной боли.
– Да вы, оказывается, герой, Мак? – Голос ее прозвучал довольно ехидно. – Я, конечно, не героиня, но прыгала-то с самолета я, а не вы.
– Так чему вы больше верите – собственным ощущениям или газетным заголовкам? Мне казалось, что вы знаете цену всем этим репортерским штучкам.
– Я-то знаю, – махнув рукой, ответила она. – Но не уверена, что знают все те, кто прочитал сегодня новости. Разве не имеет значения, что они подумают и что скажут? Ведь это их каждодневная пища – истории про известных людей. И они, наивные, всему верят.
Мак, неведомо почему, почувствовал себя виноватым, приблизился к ней и, предложив свою руку, нежно, но твердо увлек ее к банкетке, обитой бархатом, чтобы хоть немного отвлечь от неприятностей.
– Я думаю, – неторопливо проговорил он, – что, если что-нибудь повторять достаточно часто, это обретает определенный мифический смысл.
– Мак, ваши изречения стоит записывать, честное слово, – смеясь, сказала она. – А вообще вы правы, но все зависит от качества мысли, которую будут повторять.
Смех, приподняв уголки ее губ, образовал маленькие морщинки вокруг глаз и явил ее подлинный характер, самую суть этого характера, так что он вдруг увидел в ней не просто актрису, работающую на публику, а живую, теплую, полную жизни женщину. Он неожиданно понял, что заблуждался относительно нее. Судил о ней по газетным сплетням и по собственным, порой превратным, представлениям о людях искусства. Из своего мнения о ней он не делал секрета и только сейчас осознал, что лишь скользил по поверхности явления, называемого Клаудией Бьюмонт, исходя из той части ее натуры, которую видел перед глазами и которую она отважно выставляла перед телекамерами, легкомысленно, на его взгляд, флиртуя с огромной зрительской аудиторией. Вот и получилось, что он знал о ней лишь то, что она позволяла знать публике. Нет, Клаудия Бьюмонт представляла из себя нечто большее, гораздо большее, и его вдруг охватило желание узнать эту женщину лучше, составить о ней полное представление, а не ограничиваться теми фрагментами личности, которые она бросала публике. То, что он до сих пор считал женскими причудами и капризами, увиделось ему вдругом свете. Она просто защищает свой внутренний мир, защищает его от людей, чуждых ей по духу и просто не понимающих ее. И он сам, похоже, относился именно к этой категории людей. Нет, она не кокетничала. Она всерьез защищала от него свой мир.
– Полагаю, – продолжала она, – в этой истории мифом окажетесь вы, и в каком-то смысле вы это заслужили. Герой парашютного дела. – Искоса взглянув на него, она добавила: – Надеюсь, вы сумеете использовать это в своих интересах.
– С какой стати? Зачем говорить такие вещи? – Мак с трудом подбирал слова.
– Я просто предупредила. Боюсь, что слухи о нашем романе, пока они доберутся до воскресных газет, обрастут самыми невероятными подробностями, и вы на какое-то время обретете в этом городе бешеную популярность.
– Надеюсь это пережить, – заверил он ее.
В этот момент Клаудия развернула очередной газетный листок, всмотрелась в фотографию, сопровождающую заголовок, и прикусила нижнюю губу. Вид ее стал каким-то детски обиженным, так что он невольно потянулся к ней, приобнял за плечо и поверх ее головы заглянул в газету.
То, что он увидел, заставило его нахмуриться. Это был крупный снимок их телевизионного поцелуя, хотя в черно-белом варианте поцелуй выглядел гораздо непристойнее того, каким его видели в цвете миллионы телезрителей. Снимок явно изображал что-то такое, чего в жизни не было. Неужели, с ужасом подумал он, фотограф сделал фотомонтаж, чтобы зритель мог увидеть то, чего на самом деле увидеть не мог?
– Вы говорили, что этот ваш Барти Джеймс мог заранее оповестить какого-нибудь журналиста, чтобы тот был наготове, – напомнил он ей.
– Журналист слегка преувеличил событие, – сказала она, постукав ногтем по фотографии. – Но вы правы, когда что-нибудь затеяно для вытягивания из публики денег, кажется логичным, что устроители из любой непредвиденной ситуации захотят извлечь максимально возможную выгоду.
– Мы могли не… не содействовать этому перед телекамерами.
– В таком случае он просто использовал бы поцелуй из фильма.
– Но это не было… вы не… Ох, я понял.
– Я знала, что вы поймете.
В конце концов он понял. Он взял и поцеловал ее после прыжка, чего сценарий не предусматривал. Это и подало Барти Джеймсу идею использовать поцелуй в шоу. И теперь имя Клаудии треплют все кому не лень. Ведь эта фотография не просто напечатана в газете, сначала кто-то сидел и маниакально, при помощи компьютера, подправлял ее.
Она не упрекнула его за то, что он так медленно соображает, достаточно было того, что он сам упрекал себя. Он вздохнул и взялся за другую газету, чтобы получить еще один урок чтения между строк. Другие газеты проявили себя скромнее. Не имея пресловутого снимка их поцелуя, они напечатали обычные фотографии Клаудии, а свое упущение компенсировали пространными рассуждениями о встрече актрисы после ее приземления с героем парашютного дела, причем слово "герой" повторялось многократно, как и мотив благодарности (правда, без всяких подробностей), которую якобы испытывала актриса к парашютному "герою". Мотив благодарности, во всяком случае, никто из них в своих статьях упомянуть не поленился. Или кто-нибудь поленился? Некоторые позволили себе остановиться на мысли о влечения, возникшем будто бы между актрисой и "героем".
– Насчет влечения так оно и есть, – усмехнувшись, сказал Мак. – Что, как не влечение, притянуло вас к боковине моего несчастного "лендкрузера"? Странно, что никто из них не упомянул об этом.
Клаудия рассмеялась его замечанию. Потом помахала листком, который рассматривала.
– Как это не упомянули? А это что? Вы только послушайте. – И она начала нарочито напыщенно читать: – С Клаудией Бьюмонт, по прибытии на аэродром, случилась небольшая неприятность, поскольку ее новенькую спортивную машину занесло на мокрой траве. Габриел Макинтайр немедленно бросился ей на помощь. Бросился намылить ей шею, было бы точнее, – буркнула она и продолжила чтение: – Его глубокая озабоченность была очевидна для всех присутствовавших. – Клаудия повернулась к нему и ядовито заметила: – Ну, Мак, как вам это нравится? Оказывается, вы были глубоко озабочены… озабочены здоровьем своего сияющего черного автомобиля. И вашего самолетного ангара.
– Я уже извинялся перед вами за свое поведение.
– Ммм… Не думаю, что в таких случаях можно отделаться одними извинениями. Вам следовало бы сделать из этого урока соответствующие выводы.
– Мне казалось, что вы простили меня.
– Ну, за тот случай, допустим, простила. Но вы и дальше будете делать и говорить такие вещи, которые заставят вас извиняться вновь и вновь. Вы все время допускаете серьезные промахи. А подчас и грубите. Взять хотя бы замечание, которое вы позволили себе сделать у входа в театр, насчет многоопытной дамочки, которой все равно. А потом что вы сделали? Вцепились в мою рубашку и прилюдно призывали меня хорошо себя вести. Не кажется ли вам, что это далеко не по-джентльменски.
А если бы он принялся извиняться за свои мысли, ему и месяца не хватило бы. К счастью, Клаудия не могла читать его мысли. Но что интересно, она почему-то не упомянула эпизод с раздеванием в подъезде. Вероятно, это ее способ признать, что и она бывает не права? Или он должен? Нет. Скорее всего, она просто желает забыть об этом. Хотя ему хотелось, чтобы этот урок запомнился ей получше. Она совсем замучила его своими капризами, так неужели все проглотить молча?
– Леди, вам не хотелось бы преподать несколько уроков и себе? Ведь и ваши манеры оставляют желать лучшего. Только потому, что вы звезда…
– Звезда? – Она рассмеялась. – А я была уверена, что вы не считаете меня звездой.
– Колючая звезда, звезда-злючка, звезда, которая мерцает или сияет, когда ей вздумается. Нет, мисс Бьюмонт, я не имею на этот счет никаких сомнений, вы звезда в полном смысле слова.
Она опять засмеялась, но на этот раз не так весело.
– Хочется думать, что это комплимент. – Она коснулась его щеки кончиками пальцев. – Наверное, так и есть, и, возможно, вы не совсем безнадежны. – Поддавшись импульсу, она подняла голову и поцеловала его в губы. – Спасибо вам, Габриел.
Габриел. Его имя не нравилось ему с детских лет, и он расстался с ним, как только окончил школу. Да и Дженни не жаловала это имя. Но в устах Клаудии оно неожиданно прозвучало на удивление приятно.
– Еще раз, – сказал он сдавленным голосом. Все его тело напряглось от внезапного и очень сильного желания, и, не позволяя себе думать о том, что делает, он обнял ее за талию и прижался губами к ее рту, успев заметить, что она закрыла глаза.
Они были одни, публика отсутствовала, и никакой другой причины для поцелуя, кроме его собственного желания, не существовало. Будь он честным с собой, он признал бы, что хотел этого с того самого момента, когда открыл дверь ее автомобиля и впервые встретился с ней взглядом. Да, он был возмущен ее неосторожной ездой, но это не могло сравниться с той волной гнева, которая захлестнула его, когда он понял, что барьеры, которые он столь долго воздвигал, защищая себя от каких-либо эмоций, от ненужных чувств, могут быть сметены одним ударом. Потому-то он так и набросился на Клаудию Бьюмонт, поцарапавшую его машину. Еще бы! Ведь одного-единственного взгляда этих чудных глаз, одного только звука этого низкого, чуть хрипловатого голоса хватило, чтобы бастионы его дрогнули и он забыл обо всем на свете.
Его губы накрыли ее рот, и он почувствовал охватившую ее легкую дрожь. Она, казалось, сдерживала дыхание, ожидая, что он возьмет инициативу на себя. Неуверенность Клаудии удивила, но ободрила его, так что он отважился слегка прикусить ее нижнюю губу, как бы пробуя на вкус, а потом и совсем расхрабрился, исследуя языком безукоризненные зубы и продвигаясь вглубь. Она издала легкий стон, теснее прильнула к нему, и вдруг ресницы ее поднялись, открыв пару настороженных глаз, в которых он прочитал испуг.
– Так-то вы оберегаете своих клиентов? – спросила она едва слышно.
Клиентов? Она что, действительно считает себя его клиенткой? Ну что ж, раз так, надо будет серьезно подумать о предъявлении ей счета.
– Это наиболее эффективный способ защиты, насколько я знаю, – тоже очень тихо заверил он ее. – Если на вас кто-нибудь нападет, сначала им придется иметь дело со мной.
Обдумав услышанное, она сказала:
– Приятное с полезным.
И, вполне очевидно довольная своей формулировкой, вновь закрыла глаза Он легонько прикоснулся к длинным и густым ресницам губами, на что она отозвалась нежным стоном, исходящим откуда-то из самых недр ее существа. Ресницы ее дрогнули под его губами, и он испугался силы своего желания. Но все в нем протестовало против немедленного подчинения своему либидо. Слишком много времени прошло с тех пор, как он в последний раз был с женщиной, и он решил, что для первого раза они и так уж зашли слишком далеко. Но какое наслаждение, однако! Да и она, он это чувствовал, рада его ласке.
Клаудия чуть-чуть повернула голову, будто ища губами его губы, но вдруг засомневалась и вопросительно взглянула на него.
– Ведь этот поцелуй только для нас, Мак? – В голосе ее звучала трогательная неуверенность.
– Только для нас.
И она с облегчением вздохнула. Он переждал немного, опасаясь того нового, что сейчас подступило к ним обоим. Новое. Слово поддразнивало его, даже насмехалось над ним. Ничего себе, мужику тридцать пять лет, а он сподобился найти в этой жизни что-то новое. Но разве осталось еще что-то неизведанное? Будь то наслаждение или страдание? Что-то такое, чего еще с ним не было? Выходит, что так. Неожиданно раздался звон предупредительного колокольчика, висящего на двери гримуборной, чей звук напомнил ему, зачем он здесь и почему.
Однако Мак не сразу очнулся. Далеко не сразу. Он чувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, впервые целующим девочку, – все смешалось с переживаниями тех далеких лет. Он грезил наяву и поэтому, хоть и слышал звон колокольчика, но не связал его с реальными событиями и не отреагировал на звук открывающейся за спиной двери. Послышалось нарочитое покашливание, намекающее им, что они не одни, и это заставило его обернуться.
Понадобилось, правда, какое-то время, чтобы Мак сфокусировал свой взгляд на фигуре, стоящей в дверном проеме. Прежде он уже видел этого человека, и тот ему не понравился. Сознание постепенно прояснилось, он вспомнил, что это Рэдмонд, режиссер Филлип Рэдмонд.
– Клаудия, ты посылала за мной? – спросил Рэдмонд с присущей ему бесцеремонностью. – Я звонил.
Не дождавшись ответа, он вторгся сюда, когда любой другой на его месте просто тактично прикрыл бы дверь и ушел. Так подумал Мак. Нет, этот тип не нравился ему. И Мак решил, что Клаудия вот-вот в своем независимом стиле предложит ему убраться.
Но Клаудия лишь судорожно сглотнула. Она отстранилась от него и, не смея встретиться с ним взглядом, отвернулась.
– Да, Филлип, посылала.
Маку понравилось, как небрежно прозвучал ее ответ и как непринужденно присела она на табурет у гримерного столика.
– Я хочу узнать, далеко ли ты продвинулся в своих изысканиях насчет субботнего происшествия. – Рэдмонд суетился вокруг нее, собирая рассыпавшиеся газеты. – Прекрати это, – нетерпеливо сказала она. – Позже я сама их подберу.
Мак видел, что она не вполне еще овладела собой, но уже приближалась к этому. Рэдмонд, напротив, все сильнее раздражался. А когда он увидел пресловутую фотографию, то ядовито заметил Клаудии:
– Твоя мать никогда бы так не поступила. Да, ее мать никогда бы так не поступила.
– Это всего лишь поцелуй, Филлип, – чуть покраснев, сказала Клаудия. – Всего лишь забавный эпизод, который помог собрать деньги для благотворительной затеи Физз.
Мак удивился, что она считает необходимым оправдываться перед театральным импресарио.
– Твоя мать, – продолжал бурчать Рэдмонд, – собирала большие деньги для благотворительности, не прибегая к таким, как ты говоришь, забавным эпизодам. Нет, она не роняла себя. Да и неудивительно, ведь она была настоящая леди.
Клаудия взяла газету, посмотрела на снимок, потом на Рэдмонда. Внезапно вспыхнувший румянец на ее щеках тотчас исчез, внешне она казалась теперь совершенно спокойной.
– Что ты этим хочешь сказать, Филлип? – тихо проговорила она. – Что моя мать была компетентнее меня в вопросах сбора средств на благотворительность? – Она выдержала паузу. – Или что я не леди?
ГЛАВА 9
Наступила долгая, тягостная тишина, напряжение в любой момент грозило разразиться бурей. Молчание прервал Мак.
– Мисс Бьюмонт задала вам вопрос, Рэдмонд. – Его голос перешел почти в шепот, но шепот такого рода, от которого, как показалось Клаудии, могли обрушиться стены, и ни у кого не могло возникнуть сомнений относительно его чувств. – В том, что вы заставляете леди ждать ответа, я вижу дурной тон.
Леди? В устах Мака это слово прозвучало так неожиданно, что она внимательно посмотрела на него, не шутит ли он, но нет – он был совершенно серьезен. На душе у нее потеплело. Да, она обрела защитника. Затем она перевела взгляд на Филлипа Рэдмонда.
Но Филлип, судя по всему, извиняться не собирался.
– Этого, Клаудия, я не говорил. Ты сама должна понимать, что я не имел в виду ничего такого, что могло бы…
– Не имел в виду?
Его жалкие попытки оправдаться не интересовали Клаудию, потому она и прервала их. Она знала, какие чувства испытывал Филлип к ее матери. Он вознес образ Элен Френч на высокий пьедестал и поклонялся ему всю жизнь. Потому он и Мелани возненавидел с первого момента ее появления в театре. Клаудия пообещала Мелани, что Филлип даст ей роль, но он делал все, чтобы этого не случилось, так что Клаудии пришлось преодолеть его сопротивление, и теперь он порицал ее еще и за это.
Она считала, что отец в свое время поступил не очень мудро, пригласив Филлипа для работы с "Частной жизнью", со спектаклем, который вызывал целый рой воспоминаний об Элен Френч. Филлип создавал невероятные трудности в прохождении спектакля, поэтому Клаудия и ее отец постоянно следили за его деятельностью, стараясь не обращать внимания на многие из его эксцентричных выходок, если они не причиняли вреда делу.
Что ж, раз Филлип хочет, чтобы она во всем подражала матери, или, вернее, той женщине, за которую он ту принимал, то, пожалуйста, нет проблем. Клаудия склонила голову немного набок и приняла позу, присущую Элен Френч, и вдруг сразу она преобразилась в свою мать. Для нее это не составило труда. Ребенком она часто проделывала подобный трюк, изображая мать, на радость ее друзьям и фотографам, специализирующимся на семейных хрониках, которые, кстати, щелкали ее даже в школе.
– Полагаю, – произнесла она холодным и бесстрастным голосом своей матери, которым та говорила, когда была особенно чем-то недовольна, – полагаю, Филлип, что вы слишком много стали себе позволять.
Рэдмонд моргнул, плечи его поникли, он отступил на шаг, будто увидел призрак.
– Простите, мадам. Простите. Вы ведь знаете, что я ничем не хотел задеть вас. – Жестом отчаяния он поднял ко лбу руку.
Мадам. Он всегда называл так мать Клаудии, так что Клаудия похолодела, ужаснувшись тому, как жестоко с ним поступает.
– Уж лучше бы вам попроворнее исполнять свои обязанности, – сказал Мак, выступая вперед и поддерживая Клаудию под локоть. – Мисс Бьюмонт была подавлена безобразным субботним происшествием. Подумайте сами, каково ей было отыграть после этого спектакль?
– Мисс Бьюмонт? Клаудия? – Филлип уставился на нее, а затем с легким содроганием повернулся к Маку. – Простите. Только что Клаудия выглядела совсем как ее мать. Я не мог… не могу.
И он опять сделал беспомощный жест, будучи не в состоянии собраться с мыслями.
Клаудия издала тихий гортанный звук, нечто вроде начала смеха. Но не засмеялась. Ей совсем не хотелось смеяться. Если бы Филлип видел, что осталось от леди Элен Френч после катастрофы, когда она, уединившись с мужем, скрылась от всего мира, потому что не была больше прекрасной женщиной, не могла смотреть на себя в зеркало. Если бы Филлип видел Элен Френч в те времена, когда единственным свидетелем терзавшей ее бессильной ярости оказался ее муж.