Как бы то ни было, но в таком положении он прожил около шести лет. Затем могущественнейший из эмиров того времени и сторонник Сейид-Ахмед-хана Кункрат-Хайдэр-мурза умер; тогда престиж перешел к Ширин-Тэгенэ-мурзе. А так как у этого Тэгенэ-мурзы была вражда к Сейид-Ахмед-хану, то он, чтобы, найдя одного из двух пропавших ханычей, поставить его ханом, стал делать розыски и расспросы. Один разумный человек из подданных Гыяс-эд-Дина, отца Хаджи-Герая, знавший о Хаджи-Герае, известил Тэгенэ-мурзу. Тэгэнэ-мурза тотчас же отправил упомянутого человека с подводой к Хаджи-Гераю. Хаджи-Герай немедленно по прибытии вошел в общество Тэгенэ-мурзы. Все мурзы, присягнув ему, сделали его ханом. Затем, когда оба хана вступили друг с другом в бой, Хаджи-Герай-хан одолел, а Сейид-Ахмед-хан, будучи побежден, бежал на Волгу. Когда весть об этом дошла до слуха Джанай-оглана, то он немедленно прибыл к державному трону Хаджи-Герая и удостоился разных милостей. Доселе повелевающие в Крымской стороне Чингизиды суть из потомков того Хаджи-Герая.
Во время царствования деда Хаджи-Герая, Таш-Тимура, он по их обычаю поручил воспитание сына своего Гыяс-эд-Дина одному из своих ветеранов, главе племени Герай, по имени Девлет-гэльди, и упомянутого суфи сделал дядькой в смысле атабека. Добродетельный суфи отправился в хаддж (на богомолье в Мекку). Так как возвращение его совпало с рождением Хаджи-Герая, то отец последнего Гыяс-эд-Дин, в память паломничества своего аталыка и в честь его племени, нарек сына Хаджи-Гераем. Когда со временем Хаджи-Герай сделался ханом Крымским, добродетельный старец суфи был еще в живых. Хаджи-Герай-хан, желая почтить его воспитательские достоинства, сказал ему: "На какую бы ты милость рассчитывал от нас?" Но так как добродетельный суфи был человек неискательный, то он ради доброй памяти попросил хана присовокупить имя его племени "Герай" к именам происходящих из ханского рода султанов. Хан согласился на его просьбу, и до сего времени следовали этому обычаю".
Сличая вышеприведенное предание о начале политического поприща Хаджи-Герая с историческими свидетельствами о том же предмете, мы находим, что они в главных чертах согласны между собою и, следовательно, происходят из одного и того же источника, имея в своем основании действительные факты. Не случайно же, в самом деле, в тех и других обращается внимание на какую-то особенность происхождения имени Хаджи-Герая, хотя дается различное толкование этой особенности; не случайно же в них первоначальное возвышение Хаджи-Герая ставится в связь с недовольством татарских вельмож на своих прежних ханов, причем главная роль, и в предании, и в исторических памятниках, приписывается одному исторически известному лицу, а именно Ширинскому бею Тэгенэ, выступившему противником партии Хайдэр-мурзы Кункратского. Разногласие предания с показаниями историков, и этих последних между собой, касается только некоторых частностей, но в этом отношении историческая требовательность может не настаивать на окончательном примирении всех существующих разноречий: достаточно только сгладить их, выровнять, взаимно контролируя и пополняя одни данные другими.
Предание, например, умалчивает о родине Хаджи-Герая, а по свидетельству Михалона Литвина, он родился в Троках. Сестренцевич-Богуш к этому присовокупляет, что "Хаджи был воспитан в ссылке, в нищете; находился в опасности и без подпоры; однако снискал себе пособия, и его добродетели и бодрость духа доставили ему почтение князя Витольда".
Относительно того, чей был сын Хаджи-Герай, существует столько же различных мнений, сколько отдельных памятников: ему в отцы дают и Токтамыша, и Мухаммеда, и Даулет-бирды, и Таш-Тимура, и Гыяс-эд-Дина. Из всех этих указаний наибольшую вероятность имеют два последних, по которым Хаджи-Герай или сын Таш-Тимура, или внук его, по отцу Гыяс-эд-Дину. Но, кажется, основательнее будет допустить первую версию – что Хаджи-Герай был сын Таш-Тимура, ибо она поддерживается свидетельствами восточных историков, которые передаются Ланглесом и отличаются в этом случае большей сравнительно с другими источниками последовательностью и устойчивостью. По сказаниям этих историков, у Токтамыша был близкий родственник, богатый стадами татарин, Хасан Джефаи, имевший двух сыновей, Улу-Мухаммеда и Таш-Тимура; а у этого, последнего, в свою очередь, тоже было два сына – Хаджи, впоследствии прозывавшийся Герай, родоначальник династии Гераев, и Джан, которых, когда они были еще детьми, намеревался истребить Кадыр-бирды-хан, опасаясь быть свергнутым ими с трона. В Джане весьма нетрудно усмотреть Джаная, который в предании делит плачевную участь с Хаджи-Гераем во время их бегства; но только там он назван не братом Хаджи-Герая, а как будто его племянником, если родственный термин грамматически относить к возле него стоящему имени "Хаджи-Герай", а не к упоминаемому немного выше в том же предложении Сейид-Ахмед-хану.
Что касается до некоего Гыяс-эд-Дина, составляющего посредствующее родословное звено между Таш-Тимуром и Хаджи-Гераем, то указания на него как на отца Хаджи-Герая мы находим в таких памятниках, которые, по всей видимости, основываются на авторитете Абуль-Гази, откровенно признавшегося в плохом своем знакомстве с историей Крыма, вследствие отдаленности этого края.
Затем, в числе многих авантюристов, игравших троном Золотой Орды во время происходившей там общей сумятицы, мы не встречаем Гыяс-эд-Дина в других источниках, кроме тех, которыми пользовался Ланглес. Но герой его источников, Гыяс-эд-Дин, не мог быть отцом Хаджи-Герая, потому что он вел борьбу за власть с Улу-Мухаммедом и, одержав над ним верх, был признан ханом Орды в 840 = 1436–1437 году, а потом уже через полтора года умер. Между тем, по единогласному свидетельству всех источников, Хаджи-Герай остался десятилетним сиротой после отца, убитого его ненавистником Сейид-Ахмед-ханом, что должно было случиться гораздо раньше 1436–1437 года, ибо еще в 1434 году сам Хаджи-Герай храбро сражался с генуэзцами, разбив генуэзского полководца Карла Ломеллино при Солхате.
Далее, в тех памятниках, где Гыяс-эд-Дин признается отцом Хаджи-Герая, сам он считается сыном Таш-Тимура, а между тем историки, сказания которых воспроизведены Ланглесом, говорят про него, что он был сын Шади-бек-хана.
В пользу того мнения, что Хаджи-Герай был сын Таш-Тимура, говорят еще всегдашние тесные отношения Хаджи-Герая к Литве и к ее великим князьям. Это как нельзя более согласуется с прежде высказанным у нас мнением, что и отец его, Таш-Тимур, потеряв власть в Крыму и удалившись в чужие края искать себе пристанища, обрел его себе именно в Литве у Витовта, который, по свидетельству польских историков, помогал и Хаджи-Гераю в первых его попытках к достижению ханской власти в татарских землях.
При такой неясности родословия основателя целой династии, мы позволяем себе высказать следующее предположение: уж не было ли наречение отца Хаджи-Герая Гыяс-эд-Дином в последующих сказаниях, исторических и народных, плодом какого-либо недоразумения, порожденного той случайностью, что это имя издавна было в большом употреблении, как нарицательное имя существительное в качестве дополнительного, высокопарного эпитета при собственных именах татарских ханов, как это мы видим на многочисленных монетах этих ханов, начиная с Токтогу-хана до Токтамыша и Таш-Тимура включительно. На некоторых монетах встречаются разом три имени – Таш-Тимура, Гыяс-эд-Дина и Токтамыша, и опять второе из них является лишь в служебном значении эпитета к имени Токтамыша. Мы не думаем утверждать, что мусульманские составители родословной Крымских ханов руководствовались соображениями науки нумизматики, но нет ничего невозможного в том, что на позднейших досужих пересказчиков родословия Хаджи-Герая могло повлиять нахождение имени Гыяс-эд-Дина на монетах рядом с именем Токтамыша и даже Таш-Тимура. Оно могло дать им повод превратить этот нарицательный титул в собственное имя какого-то неизвестного человека, родственника знаменитого Токтамыша, и назвать его отцом Хаджи-Герая, который также ознаменовал себя основанием целой династии, но происхождение которого осталось для последующих поколений покрыто мраком неизвестности.
Трудно также сказать что-либо решительное и насчет того, кто был преследователем малолетнего Хаджи-Герая, принужденного спасаться, живя долгое время в неизвестности и скрываясь от врагов своих. В источниках Ланглеса роль преследователя приписывается Кадыр-бирды-хану, властвовавшему некоторое время и в Крыму и погибшему потом одновременно с врагом дома Токтамышева, Идики; в предании же преследователем выставляется некий Сейид-Ахмед-хан. Но свидетельство предания компрометируется тут явным анахронизмом – что будто бы преследование Хаджи-Герая имело место уже по смерти Улу-Мухаммеда, что положительно неверно. Если же согласиться с преданием, то всего более подозрение в роли преследователя падает на того Сейид-Ахмеда, который впоследствии был разбит Хаджи-Гераем, бежал в Литву, был там схвачен, заключен под стражу, по-видимому в угоду врагу своему Хаджи-Гераю, и умер пленником в Ковно. Но что-то сомнительно, чтобы Хаджи-Герай удовольствовался такой сравнительно еще благополучной участью своего смертельного врага – убийцы его отца и злоумышленника против его собственной жизни. Имея близкие связи с литовскими князьями, он бы, вероятно, добился более чувствительного возмездия Сейид-Ахмеду, если бы он был для него тем, чем он представляется в предании. Поэтому нельзя отказать в известном правдоподобии свидетельству источников Ланглеса, что Хаджи-Герая хотел погубить Кадыр-бирды-хан, сын Токтамыша: родственные узы не были тогда помехой для кровопролития, которое являлось единственным средством обеспечения успеха искателям ханской власти, часто не по праву домогавшимся ее.
Теперь обращаемся к самому имени Хаджи-Герая. Сестренцевич-Богуш, на основании имевшихся у него под руками источников, утвердительно говорит, что обе составные части сложного имени родоначальника Герайской династии суть только добавочные прозвища, из коих первое, "Хаджи", дается обыкновенно у мусульман лицам, совершившим благочестивое путешествие в Мекку или оказавшим иные какие-либо богоугодные подвиги: второе же – "Герай" принято Хаджи-Гераем из чувства благодарности к человеку, оказавшему ему покровительство в то время, как он подвергался гонениям со стороны врагов своего рода. Сестренцевич-Богуш не говорит, какое же было настоящее имя Хаджи-Герая, но сам нередко в других местах своей истории называет его "Хаджи-Девлет-Герай" и даже просто "Девлет". И Стрыйковский также упоминает какого-то Dewletkiereja, которого Витольд даровал Перекопским татарам, в ханы, разумеется. За какой подвиг благочестия Хаджи-Герай получил первое из своих званий, Богуш ничего не говорит; а Герай, спасший жизнь Хаджи-Гераю, был, говорит он, один крестьянин в Литве. Г. Хартахай в упоминавшейся выше статье, повторяя сказания Сестренцевича-Богуша о первоначальной судьбе Хаджи-Герая, присовокупляет от себя следующее замечание: "Сам Девлет, как набожный человек, по преданию, ездил в Мекку к гробу Магомета, за что и назван хаджи, т. е. паломник. Это прозвище многие, или почти все писатели, принимают за имя".
Не отвергая действительного существования самого предания, мы однако же не можем не выразить крайнего сожаления о том, что г. Хартахай не указал источника, откуда он почерпнул это в высшей степени интересное предание. Во всяком случае ничего подобного нет в том предании, которое приведено нами выше. Там также имя Хаджи-Герая объясняется случайностью, или, правильнее сказать, двумя случайностями, притом еще разделенными большим промежутком времени. Имя "Хаджи", по этому преданию, дано отцом Хаджи-Герая при его рождении в честь своего воспитателя, аталыка, вернувшегося в ту пору из путешествия в Мекку, а прозвище "Герай" добровольно принято самим Хаджи-Гераем в память одного татарского племени того же имени, из которого происходил воспитатель его отца и нечаянный благодетель его самого во время его приключений. Замечательно однако же, что и в предании мы встречаемся с именем Девлет: благочестивый аталык назывался "Девлет-гэльди", что значит: "Счастье пришло" – "Добро пожаловать!"